Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса»
Второй сенсацией, как уже было сказано, явился материал о заговоре под названием «Версия № 1». Любопытная частность: если первую сенсацию предал гласности Яковлев-сын, редактор «Коммерсанта», то вторую Яковлев-отец, главный редактор «Общей газеты». И та и другая информация погружают Президента в мир неуверенности и подозрений. Такие вещи случаются, когда интересы обиженного КГБ и обиженных леворадикалов совпадают. И тех и других не устраивает власть, которую они вынуждены были покинуть. Те же, кто остались, тоже хотели бы лишиться конкурентов.
О третьей сенсации уже было сказано. Бэлла Куркова как главная «взяточница» Российской Федерации. Не станем множить подозрительность и произносить сакраментальную фразу: «Это не может быть случайностью». Для себя же уясним — умелое соединение случайного есть кратчайший путь к выработке закономерности.
Во всяком движении власти есть своя логика. Долгий неуспех утомляет власть, длительный успех расхолаживает, притупляет реакцию. В игнорировании законов, предназначенных властью для общества, власть последовательна. Как правило, машины ГАИ не обращают никакого внимания на красный свет, двигаются беспрепятственно. Власти, высшая и низшая, очень похожи друг на друга, потому как всякий низший имеет подчиненного, для которого относительно невысокая ступенька власти — почти Олимп.
Любые катаклизмы в обществе опасны для правителей не утратой власти, а изменением её образа. И тогда наиболее близкие заменяют необходимых, независимых и, естественно, более отдаленных. С этого момента преданность ценится больше, чем профессионализм. Решают дело не люди, с которыми советуется власть, выполняя свои повседневные обязанности, а с которыми она парится в бане, делит застолье, плавает в бассейне, охотится или рыбачит. Их нельзя отпускать от себя далеко, потому что они знают больше других. Это, как правило, миг торжества преданных и близких и начало конца власти.
Им ведомы не политические, экономические слабости и просчеты власти. Как правило, они в этом не разбираются. Им известны слабости личные, которые для общества всегда за семью печатями. Потому как власть, лишенная тайны, перестает быть властью. И власть, заявившая о своей открытости, оказывается перед костром, который готовят ей сподвижники, ибо для них утратить тайну, значит потерять власть.
На улице солнце. Воскресный день 27 марта 1994 года. Весна. Не хочется думать о политике.
Синоптики обещают обильный паводок, снега действительно много. А сегодня — к вечеру похолодание и снова надоевший всем снег.
Долгая зима. Началась в ноябре. Морозная и бесснежная, сделала паузу на декабрь со слякотью и неправдоподобным теплом. А потом, как и положено, снег, снег, снег.
Все газеты, телевидение наперебой предупреждают о возвращении Президента из краткосрочного отпуска. В Сочи, говорят, тоже непогода. Приходит на ум газетная эпитафия: «Всякий раз, как Президент отъезжает в краткосрочный отпуск, в бесхозную Москву вселяется нечистая сила. Тотчас появляются подлые грамотки, составляются дворцовые заговоры, газеты пугают народ здоровьем Бориса Николаевича, чиновники стервенеют. Дела приходят в расстройство, в умах смятение. К исходу первой недели народ томно посматривает на небо, не летит ли Хозяин? Плохо в стране без Хозяина. Завтра прилетит!»
Справедливые слова. Россия испокон веку Россия.
Глава XX
Неизвестный президент
Июль 1994 года Определенно можно сказать: в ночь с 3 на 4 октября 1993 года Россия обрела другого Президента.
И дело не в том, что немного позже была принята новая Конституция — с невеликим перевесом в голосовании на референдуме, но все-таки с перевесом. И даже не в выборах, опрокинувших все мыслимые и немыслимые прогнозы, давших обществу облик законодательной власти с явно проясненным профилем, что позволило всем противникам новой Конституции, новых выборов, да и самого Президента злорадно подытожить — мы предупреждали, лучше не будет! И не амнистия, рухнувшая как снег на голову, ужалившая размагниченную демократию в самое сердце. Преисполненным чувства мести, расправы сначала придали образ мучеников, а затем, памятуя горящий Белый дом, простили по «испанскому варианту» — дескать, смерть уравняла и сторонников и противников, и это справедливо. Смерть уравнивает усопших, но только жизнь делит здравствующих на виновных и невинных. И в этом смысле жизнь, поминутно превращающуюся в историю, трудно обмануть.
Власть, извечно пребывающая на олимпийском возвышении, такими приземленно-порочными категориями не мыслит. Точнее, скажем так, собственные мысли любой власти представляются высокими, объемлющими и вечными. В этом случае вечность и всеохватность мыслей измеряются высотой властного крыльца. Либо в пределах губернии, либо волости или района. Или же княжества, а то и всего царства.
Люди меняются. И нет ничего удивительного, что меняются и президенты. Сначала новая Конституция и Договор об общественном согласии, когда усиливший себя законодательно Президент как бы дал понять, что он далек от желания злоупотреблять дарованной ему властью. Наоборот, он призывает к общественному миру, без которого немыслимо развитие реформ. Договор об общественном согласии оказался неплохим изобретением либерального крыла президентской команды. Где-то он был и фактом политического торга. Президент подписал закон об амнистии, пожертвовав симпатиями и поддержкой демократов, отстоявших и власть как таковую, и Президента (в ночь с 3 на 4 октября). Президент дал понять, что это решение далось ему нелегко. И не из-за боязни суда, предрекаемого коммунистами, суда, на котором надлежит назвать имена виновных. Трюк чисто пропагандистский. Симпатии подавляющего большинства общества были на стороне решительных действий Президента и в ту ночь, и после нее. Так что не угроза предполагаемого депутатского расследования явилась побудительным мотивом спорного, неоднозначного решения Ельцина согласиться на амнистию своих откровенных врагов. В обмен на амнистию он получал поддержку Думы и Совета Федерации его идеи Договора об общественном согласии, который впоследствии и стал договором между всеми ветвями власти, а затем и между большинством общественных движений, политических партий… Договор подписали более двухсот восьмидесяти субъектов.
Ельцин давал понять: я владею ситуацией, армия, МВД, ФСК в моих руках, но я настроен миролюбиво. Я — сторонник миролюбивых традиций. Тактика оказалась продуктивной. Постепенно взаимоотторжение между законодательной и президентской властью перешло в стадию органического равновесия. Президент наконец нащупал, как ему казалось, свое единственно правильное место. Над событиями, над столкновениями и вообще над процессами, именуемыми нашей повседневной жизнью.
Нет, он не отвел себе роль небожителя. Он был слишком натурален и житейски естественен, чтобы вещать откуда-то свысока. Он по натуре практик, человек заземленный. Конечно, он, Президент, вынужден считаться с уже складывающимися традициями, выпестованными его многоцветной командой. Он не чужд почестей, он к ним привык. И он уже плохо понимает, как положенные ему почести и внимание могут уживаться с журналистской колючестью. Что его контакты с народом ограничиваются официальными встречами с представителями общественности или кратковременными выездами по стране в окружении численно разросшейся личной охраны. Последняя деталь немаловажна, она окажется прелюдией последующих событий.
Можно сказать, что лето прошло без особых потрясений. В конце августа начались поминальные даты. И даты эти вспенили оппозиционное море. Непримиримые по-прежнему грезили улицей, собираясь теперь уже на малочисленные митинги. Толпа досадно уменьшалась, хотя цены за участие в демонстрациях росли. Ходили слухи о разработанной таксе. За появление в колоннах — пять тысяч, за скандирование — ещё плюс три тысячи. За шествие с плакатом или транспарантом — от десяти до двенадцати тысяч. Дескать, пенсионеры на этом подрабатывают, надо отдать должное коммунистам и жириновцам. Главное совпадение интересов — нащупать обиженных, все остальное они делают сами.
19 августа отметили трехлетие августовского путча. 3 октября годовщину октябрьского мятежа 1993 года. Каждый по-своему бренчал латами. Демократы, как бы среагировав на политическую усталость общества, работали в умеренном режиме — теоретические конференции, симпозиумы. Сами себя убеждали, что, если надо, они поднимут народ, а семь — десять тысяч, собранных коммунистами, это не их масштаб. Подобные настроения следует назвать лукавством. Народ без особого энтузиазма шел защищать Ельцина, как, впрочем, и предавать его анафеме. Его сторонники и противники пребывали в устойчивом равновесии.
