Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса»
Так кончилась эта эпопея. Еще долго говорили о неверности спецназа, который 3 октября едва не принял сторону парламента. И группа «Альфа», устрашающая всех группа «Альфа», тоже как бы устранилась. Общее количество погибших ещё долго уточнялось, но затем имело многократное подтверждение число 147. Из депутатов, оказавшихся в Белом доме, никто не пострадал. Эту непростую обязанность — умирать — они доверили другим.
Где-то в 16 часов заработал останкинский канал. Президент одержал свою самую трудную победу. В Москве ввели комендантский час. Преступность в эти дни в столице как бы перестала существовать.
Эти строки пишутся 27 февраля 1994 года. А двумя днями ранее Государственная Дума (она появилась во исполнение Указа Президента и выборов 12 декабря) приняла постановление о политической амнистии тех, кто готовил переворот 91-го года, и тех, кто пытался совершить его в октябре 93-го. В день публикации этого постановления я, как руководитель Компании, вручал ордена журналистам за мужество, проявленное в те тяжелые октябрьские дни, за победу, которой, как следует из постановления Государственной Думы, не было. Не было 147 погибших, не было штурма «Останкино», штурма мэрии, не было беснующегося на трибуне Руцкого, призывающего раздавить ненавистный режим, частью которого он являлся сам и с которым он повздорил, недоделив власть. Не было той страшной надписи на колокольне: «Я убил пятерых и рад этому!» Ничего не было. Потому что Сергей Михайлович Шахрай, проголосовавший вместе со своей фракцией за амнистию, поставил уже на других лошадей (кому-то очень хочется стать президентом). 253 — за, 76 против, остальные в голосовании не участвовали.
Демократы, проголосовавшие «против» в усеченном составе (они так и не смогли объединиться), истомленные властным инстинктом, давали направо и налево интервью.
Пресса, особенно демократическая, взвинченными, срывающимися на фальцет голосами комментировала ситуацию в духе истерических предреканий гражданской войны, виселиц и крови. А мы с Анатолием Лысенко, как уже было сказано, от имени Президента вручали запоздавшие награды в те самые часы, когда на подмостках парламента бушевал этот политический скандал. Я опасался, что у журналистов не выдержат нервы. Зачем? Ради чего?! В тот вечер, обращаясь к ним, я сказал:
— Перемирие, достигнутое в силу политической разумности или политического абсурда, не может перечеркнуть мужества, проявленного в бою. Вы ставили на кон свою жизнь и свою свободу. Переполненные желанием властвовать политики проголосовали «за», обменяв на этот документ свою совесть. История покажет, чей капитал окажется более значимым.
Не успел ещё выветриться запах гари от пожаров, ещё постреливали на улицах, а банкиры уже заявили о своей решительной финансовой поддержке разрушенного «Останкино» и первый вице-премьер Олег Сосковец посетил поле боя и был несколько озадачен умеренным масштабом разрушений, никак не соответствующих масштабам живописаний самих тележурналистов. Памятникообразный Брагин произнес благодарственную речь и лично пожал руки всему подразделению «Витязь», оборонявшему Компанию. Затем тот же Брагин провел пресс-конференцию, должную публично освидетельствовать не только страдания и память о 26 погибших, но и политическую прозорливость и мужество руководства Компании. Однако разразился скандал. Достойное затворничество Брагина в своем кабинете на девятом этаже было расценено как профессиональная несостоятельность, унизившая компанию «Останкино» в глазах российского и мирового сообщества. И в тот же час все те, кто был недоволен Брагиным и натерпелся от него, а тому причин было достаточно, пошли на штурм теперь уже председательского трона. Конечно же, 3 октября Вячеслав Иванович оказался в атмосфере воскресного дня: Компания не работала, необходимых профессиональных работников под рукой, скорее всего, не было (остаточные дачные заботы, самое начало октября), а может быть, он ими пренебрег? Уверенность придавало наличие правительственных телефонов, при помощи которых его общение с руководством страны было наполненным и постоянным. Я бы назвал это райкомовским синдромом. Вячеслав Иванович в недалеком прошлом секретарь райкома КПСС. Если стоит аппарат спецсвязи, значит, власть существует.
В своих последующих интервью Вячеслав Иванович не уставал сообщать, что он постоянно поддерживал связь с Президентом и постоянство этого общения придавало ему силы. Дай Бог. Мое общение с Президентом было более умеренным. Сделав один, в общем-то безрезультатный звонок, я понял, что у Президента достаточно своих проблем, так что моими мне придется заниматься самому.
Две телевизионные компании — это два сообщающихся сосуда, и даже в нервотрепке ночных бедствий, в бесконечных шараханиях по темным коридорам, переругиваясь по телефону с разноранговым начальством, которое обещало подослать подкрепление, обезопасить, однако наяву ничего не происходило, мы даже не знали, как будут выглядеть те, кто якобы должен прийти к нам на помощь и усилить наши оборонительные редуты. В ночи подъезжали огромные самосвалы и сбрасывали железобетонные блоки. Они обрушивались с грохотом, и все бросались к окнам. Наши или не наши?! Что они там вытворяют, кого окружают? Зачем? Чтобы помочь нам обороняться или подставить ещё одну ступень лестницы для тех, кто против нас? В суматохе (к середине ночи она чуть выдохлась) по коридорам блуждал навязчивый вопрос: почему отключили «Останкино»? Даже если бы один из корпусов был разрушен до основания, без излишних трудностей в течение часа мог быть задействован второй, который в не столь далекие времена был единственным, оттуда и велись все трансляции, прямые эфиры. Там же работала информационная программа «Время».
Отгрохотали выстрелы. Наступили дни следующие, и уязвленное журналистское самолюбие обрушилось на монументального Вячеслава Ивановича Брагина. Не станем утверждать, что заслуженно или незаслуженно. Журналистская впечатлительность неточна по факту — на какой этаж ворвались, где стреляют? в твоей приемной или в конце коридора? — но реальная по ощутимости — власть не защитила свой главный оплот — телевидение, бросила его под пули. Конечно же, добавились смятение и неуверенность. Да и как угадаешь — от нерасторопности, недомыслия, неумелости, от страха или осознанно свершилось все? Не наш оплот. Возможно, президентский, но не наш. Пусть горит. Есть такая человеческая натура. Оказавшись посреди неразберихи, куда тебя прислали навести порядок, и поняв полную свою неспособность совершить это, ты стоишь посреди сумасшествия наподобие символа власти, её обозначения. И исчисляешь свой подвиг фактами присутствия: «Не ушел, не сбежал, не отказался. Стою! Пусть все знают Брагин на месте, Брагин с нами. Ему и делать ничего не надо. Он есть — в том сила». Бывший секретарь сельского райкома. Фактурный, зычный, но не профессиональный в нашем радийно-телевизионном деле. А что делать — такого прислали.
И покатилось время, и обнаружилась милиция — оказывается, она была в городе. И сотрудники ГАИ высыпали, как грибы после обильного дождя, поодиночке и кучами на каждом перекрестке. Кто сказал, что нас нет? Бдим. Прогорел беломраморный гигант. С зачерневшей вершиной сразу же ставший достопримечательностью. Верткие фотографы творили свой мгновенный бизнес. Отшумевшая, отгрохотавшая, прогоревшая площадь собирала толпы любопытствующих. Фотографировались на фоне, в отдалении, у покореженных, сожженных машин, перевернутых автобусов, неразобранных баррикад. Иностранные туристы, как стаи комаров. Однако же быстро, подумал я, беда становится товаром. Еще долго будут показывать эти кадры. Отрешенного Хасбулатова в молитвенной позе. Орущего в полевой телефон Руцкого, призывающего авиацию с воздуха поддержать Белый дом и разбомбить эту сволочь, то есть армию. В берете набекрень Макашова, отбирающего десант на «Останкино». Марширующих чернорубашечников Баркашова. А потом другие кадры, как они один за другим появляются из недр пылающего дома. Их сопровождает цепь омоновцев. Затем их сажают в автобус и увозят в Лефортово. Журналисты не могут успокоиться, в этой внезапной войне они были мишенью, по которой велся огонь на поражение. Они не забудут, их трудно заставить молчать. Комендантский час — тоже не так просто, тоже в непривычку. Задерживают на ночных перекрестках, держат до утра в каталажках. Бунтующих усмиряют без излишней интеллигентности. ОМОН живет по законам ОМОНа. Оживились, запричитали о правах человека, гражданских свободах. Долгожданный ОМОН, странно не появлявшийся в ту ночь с 3 на 4 октября, опатрулил все значимые улицы, перегородил их. Движение по пропускам, строго по пропускам. А через день-два пропусками уже приторговывают, и цена названа — 20 тысяч с грифом «всюду». При неисполнении команды «стоять» стреляют без предупреждения. Как в заправдашнем фильме. Ночью в Москве постреливали.
