Борис Кагарлицкий - Периферийная империя: циклы русской истории
Сколь бы острой ни была нужда правительства в деньгах, альянс Ельцина и Гайдара с МВФ обеспечивал решение еще одной, может быть, стратегически гораздо более важной задачи. Сотрудничество с Западом и выполнение его требований (кондиций) было необходимым условием присоединения меняющейся российской элиты к мировому правящему классу. Проведение приватизации было вовсе не результатом давления МВФ или Всемирного банка. Российское начальство само стремилось к захвату собственности и не нуждалось для этого в подсказках из-за океана. Однако сотрудничество с западными финансовыми институтами было необходимым условием того, что собственность, захваченная в ходе начавшейся в 1991-1994 годах вакханалии разграбления народного достояния, будет признана законной, а ее обладатели респектабельными.
С помощью МВФ эта задача была решена в значительной мере, но, как показал последующий опыт, не полностью. Как только режим Ельцина зашатался и возникла угроза его падения, в западной прессе замелькали сообщения о российской коррупции, начались попытки привлечения к уголовной ответственности в Европе и США московских деятелей, участвовавших в отмывании денег (вершиной этого был арест в США Павла Бородина, бывшего главы президентской администрации Ельцина). Однако накал страстей на Западе стих после того, как в России воцарился президент Путин и политическая ситуация вновь приобрела видимость устойчивости.
Тем самым российские элиты получили урок, который был давно известен элитам «третьего мира»: их статус в глобальном сообществе зависит не только от количества награбленной собственности, но и от способности эффективно контролировать свою страну, поддерживая ее участие в миросистеме.
Что касается внешнего долга, то вмешательство МВФ отнюдь не принесло спасения. Как и в других «периферийных» странах, внешний долг превратился для России в долгосрочную структурную проблему. По данным заместителя министра финансов Сергея Колотухина, внешний долг России на 1 октября 2002 года достиг 120,1 млрд. долларов [784].
К середине 2000-х годов ситуация заметно улучшилась, но причиной тому был не успех мер по реструктурированию долгов, а выгодная для отечественной экономики конъюнктура мирового рынка.
ТОПЛИВНАЯ ЭКОНОМИКА И ВЫВОЗ КАПИТАЛАК концу 1990-х годов нефтегазовый комплекс обеспечивал примерно 20% валового внутреннего продукта, около 45% экспорта и 60% валютных поступлений страны [785]. Топливная промышленность оставалась и главным кредитором остальных секторов экономики. В условиях роста мировых цен на топливо, происходившего в начале 2000-х годов удельный вес «топливно-экспортной экономики» в России даже усилился. К этому времени доходы от добычи нефти в стране оценивались экспертами «75-89 млрд. долл. в год, из которых лишь менее одной четверти приходится на вклад труда и капитала. Остальное – природная рента, перераспределяющаяся в пользу капитала: государству, хотя оно и владеет источником ренты, достается менее 30-35 процентов» [786].
На протяжении всего периода неолиберальных преобразований российская экономика, и без того достаточно запущенная, страдала от хронического недостатка инвестиций. Оборудование изнашивалось и не заменялось. Инфраструктура выходила из строя. Переподготовка кадров не велась. Даже нефтяная промышленность не получала капиталовложений в достаточном для развития количестве. Ситуация лишь немного улучшилась после возобновления экономического роста в 1999 году.
Эксплуатация природных богатств страны сопровождалась массовым вывозом капитала, что вполне типично для периферийного капитализма. На протяжении 1990-х годов средства в промышленность и инфраструктуру почти не инвестировались. Модернизация затрагивала лишь те части инфраструктуры, которые были необходимы для интеграции страны в мировую экономику.
Разумеется, определенные средства в экономику вкладывались, и технологическая модернизация продолжалась. Но и здесь видно, насколько развитие отечественного капитализма носило периферийный характер. К 2000 году число международных каналов связи на базе цифровых технологий увеличилось по сравнению с советским временем в 48 раз, тогда как число внутренних междугородних каналов выросло всего в 2,6 раза [787]. «Таким образом, – заключает политолог Алла Глинчикова, – внешняя информационная интеграция по темпам и масштабам своего развития более чем в 18 раз опережает внутреннюю» [788]. Заметим, что происходило это в стране, которая и в советское время страдала от недостатка телефонизации. К 1998 году в России на одну телефонную линию приходилось 6 человек, тогда как в США- 1,5. Общее количество российских телефонных линий чуть превышало 25 миллионов, тогда как в Америке их имелось 182 миллиона. Легко догадаться, что в такой ситуации и развитие Интернета оказывалось привилегией столичных городов и социальных слоев, так или иначе вовлеченных в мировую экономику либо причастных к распределению власти и собственности.
Заработная плата также оказалась качественно разной в зависимости от того, связан был работник с экспортным сектором или нет. В советское время можно было говорить о таких вещах, как «средняя зарплата по промышленности». В новой России подобные категории потеряли всякий смысл. Средняя зарплата работника газовой промышленности в конце 1990-х годов составляла 392% от средней по стране, в цветной металлургии – 192%, в науке – 82%, в легкой промышленности – 51%, в сельском хозяйстве – 46% [789]. В свою очередь, ученые разделились на узкую группу получателей западных грантов и нищающее большинство исследователей, чьи работы не представляли интереса для западных институтов (либо они не имели связей с потенциальными спонсорами). На фоне отдельных «звезд», которые благодаря известности на Западе сумели обеспечить себе вполне благополучное существование и условия работы, еще более катастрофическим выглядел упадок научно- исследовательских институтов, выживавших за счет сдачи в аренду собственных помещений. Даже если значительная часть подобных структур была изначально неэффективна и нуждалась в реорганизации, их упадок болезненно ударил по всей системе подготовки научных кадров, ибо замены им не было. Выпускники университетов либо искали работу за границей, либо устраивались в более или менее благополучные компании, независимо от полученной специальности.
Точно так же, как социальное расслоение, обострилось и неравенство между регионами. Наиболее процветающие по доходам населения в десять раз обгоняли отстающих. Несложно догадаться, что к числу процветающих зон относились столичные города, а также области, где сосредоточено было экспортное производство [790].
В остальных секторах царило глубочайшее запустение. Оборудование изнашивалось, здания ветшали, жилищно-коммунальное хозяйство приходило в упадок. Не затрачивались деньги и на переподготовку кадров в промышленности. Когда к концу десятилетия наметился поворот к промышленному росту, предприятия обнаружили, что у них почти нет молодых работников с достаточным уровнем подготовки. В целом, научные и промышленные коллективы старели.
Дефицит инвестиций, однако, отнюдь не был вызван нехваткой средств. О том, что денег в стране было достаточно, свидетельствуют масштабы экспорта капитала за рубеж новыми отечественными собственниками и филиалами иностранных компаний. Оценивая отток капиталов за границу, А. Колганов пишет: «Этот отток многократно превышает все иностранные инвестиции и займы, полученные Россией за период реформ. В 90-х годах этот отток оценивался специалистами в 1,0-2,0 млрд. долларов ежемесячно, а суммарный нелегальный вывоз капитала за рубеж различные эксперты оценивают в 150-250 млрд. долларов. В период экономического роста 1999-2000 гг. утечка капитала даже несколько возросла» [791].
Эксперты оценивают масштаб бегства капиталов из России во второй половине 1990-х годов как величину порядка 30% экспорта, верхняя граница оценивается в 20-25 млрд. долларов в год. Вопреки распространенным в прессе представлениям даже капитал, вывозившийся из страны нелегально, преимущественно не имел криминального происхождения. Другое дело, что его собственники уклонялись от российских налогов. Вывозимые из России средства представляли собой «недорогой источник капитала для мировой экономики» [792]. Значительная доля «иностранных» инвестиций в России рубежа XX и XXI веков также представляла собой возвращение части «убежавшего» капитала. Именно поэтому значительная часть средств приходила с Кипра, облюбованного российскими бизнесменами в качестве оффшорной зоны. Как отмечают эксперты, «такой капитал не приносит, видимо, значительного управленческого или научно-технического опыта в Россию. Фактически это лишь способ кредитования российских предприятий из-за рубежа (при слабости банковской системы) или закрепления контроля над российскими предприятиями его фактическими владельцами» [793].
