Олег Попцов - Хроника времён «царя Бориса»
В преддверии этих событий в районе 17 часов я позвонил Президенту.
Молчание власти обретало нехороший оттенок. По Москве метались зарубежные корреспонденты с одним и тем же вопросом — когда ждать заявления Бориса Ельцина и будет ли оно?..
Воскресный день, Президент в своей загородной резиденции. Ни одно лицо из аппарата Президента (а глава администрации Сергей Филатов на переговорах в Даниловом монастыре) дать вразумительного ответа на вопрос об ответных шагах Президента, естественно, не может.
Премьер, соблюдая нормы субординации, тоже держит вынужденную паузу. Зная характер Ельцина, его выжидательный стиль, я был почти уверен, что Президент в ближайшие 2–3 часа выступать не будет. Во-первых, в экстремальных ситуациях Ельцин максимально приближается к самой ситуации. И та привычная для сторонних суждений информационная заданность, которая якобы формирует окружение Президента, перестает существовать. В эти минуты Ельцин погружается в политическую реальность и доверяет только своей интуиции. Следовательно, какое-либо решение о своем выступлении он примет, возвратившись в Москву. Во-вторых, заявление Президента — это не психотерапевтический сеанс, успокоительный бальзам для страждущих. Успокоить — непременно! Но этого мало. Глава государства — это гарант. Обстоятельства чрезвычайные, и здесь не может быть предположительных слов, делегирования ответственности в чей-либо адрес. После слов Президента ситуация должна претерпеть немедленное изменение. Если нет воинских частей, они должны появиться, возникшие беспорядки — прекратиться. Пока у Ельцина не будет полной уверенности, что Президент лично контролирует ситуацию, он не выступит. И все-таки я позвонил. Трубку взял начальник охраны Коржаков. Я в двух словах обрисовал положение и сказал, что в этих условиях выступление Президента погасит панику и обеспечит перелом в настроении общества, да и правоохранительных органов, которые, как мне кажется, более, чем кто-либо, деморализованы. Коржаков сказал, что Президент в данный момент занят анализом ситуации и ни в ближайшее время, ни вечером выступать по телевидению не намерен. Я не стал ни на чем настаивать, Коржаков человек самонадеянный, упрямый. Возможно, в данный момент Президент разговаривать не может, Коржакову виднее, он там рядом. Через час-два Президент вернется в Москву, в этом я уверен. Других вариантов у него попросту нет. И если обстоятельства того потребуют, к идее выступления Президента можно вернуться чуть позже.
Больше других беспокоило молчание министерств обороны и внутренних дел. Молчание руководителей силовых ведомств продуцировало слухи о растерянности, неподчиняемости, путчевой неразберихе. Белый дом был особенно энергичен в распространении дезинформации о переходе воинских частей на сторону Руцкого и Хасбулатова, о конфликте внутри руководства МВД, о нежелании Грачева отдавать приказ на подавление путча силами регулярной армии, об оппозиции в ведомстве государственной безопасности. Все эти домыслы, а возможно, и реальные факты подхватывались информационным потоком, иностранными корреспондентами и попадали на компьютерные мониторы и телетайпные ленты. Они требовали подтверждения, опровержения. Практически всю ночь я провел стоя на ногах. Все телефонные аппараты спецсвязи, а их три, городские, а их четыре, местные, а их два, звонили не переставая. Более других ориентировался в ситуации премьер. В течение ночи мы несколько раз разговаривали с ним по телефону. Он понимал, что в эту ночь от работы Российского телевидения и радио зависит ответ на извечный вопрос: быть или не быть? Премьер уже выступил сам, и вслед за ним через прямой эфир прошли все его заместители. Первым был Гайдар. Каждый из приезжающих высокочинных лиц поражался условиям, в которых мы работаем, говорил о позорности того факта, что национальная телерадиокомпания два года работает в полевом, а точнее, походном режиме. Свет в коридорах был погашен, окна зашторены. И, передвигаясь ощупью, в полутьме, через бесконечные лабиринты на улице и в самом здании, наталкиваясь на вооруженную охрану, высокие чиновники проникались драматизмом момента. И уже в самой студии вели разговор не о путче, а о будничных делах, которые положено решать власти. Исключение составил Гайдар, он выступил первым, ещё до премьера. На правах человека, олицетворяющего реформаторский курс, призвал москвичей подняться на защиту Президента, реформ и демократии. Место сбора — площадь перед зданием Моссовета. До этого с той же идеей ко мне дважды пробивались руководители «Дем. России». Я не согласился, предупредив, что с такими призывами имеет право выступить материализованная власть, ибо именно ей положено обеспечить безопасность граждан. Призыв Гайдара взбудоражил Москву, но в той же степени он создавал эмоциональный противовес поднявшей голову реакции. Всю ночь мы работали в режиме прямого эфира. Два нескончаемых потока на разных концах Москвы шли через студийные площадки Шаболовки и резервной студии, попеременно выходили в эфир. Представители технической, художественной интеллигенции, журналисты, врачи, учителя, актеры, академики, власть московская и власть региональная, депутаты демократической ориентации, представители православной церкви, бизнесмены, банкиры, работники профсоюзов добирались ночью непонятно на чем, пробирались к этим засекреченным адресам, чтобы сострадать, воззвать, докричаться, устыдить тех, кто вверг людей в это немыслимое кровопролитие. Где-то к 22 часам мы уже имели приличные видеоматериалы. Нам звонили многие, кто располагал съемочной техникой, предлагали свои услуги. Страшно ли было нам? Скорее всего, нет. Мы старались об этом не думать. Мы делали свое дело в условиях экстремальных и были полностью заняты им. Нам некогда было думать, насколько правомерно отключение «Останкино». Мы были здесь, они были там. У нас не оказалось секунды передышки. Мы так спешили, что забыли записать и снять нашу собственную работу в эту историческую ночь. Когда позже нам понадобился фильм об этих событиях, мы имели любые материалы, кроме тех, которые могли рассказать о нас самих.
Силы мятежников, покинувших «Останкино», могли в любой момент оказаться здесь. Я старался избегать разговоров на эту тему. Кому я только не звонил: в Администрацию Президента, МВД, Министерство обороны, коменданту Москвы. Все сочувствовали, обещали распорядиться, прислать подкрепление. Я слышал в телефонную трубку, как кому-то называют ситуацию, в которой мы оказались, безумной. Но ничего не менялось. Все те же 90 милиционеров с пятьюдесятью автоматами на руках. Собственными силами мы перегородили улицу с двух сторон бетонными блоками и выдвинули туда первый оборонительный заслон. Примерно в 21.30 мы узнали, что «Останкино» отбито. Чуть позже мне сообщили, что и к нам прибыл небольшой отряд транспортной охраны. Появился немолодой человек в штатском, сказал, что его послал министр Фадеев.
— Со мной тридцать человек, — сказал человек в штатском, — среди них девять афганцев.
Я поблагодарил министра за участие в нашей судьбе, но буквально следующей фразой был сражен наповал. Человек в штатском спросил, каким образом мы намерены использовать прибывших к нам людей и где они могут получить оружие. Несмотря на всю напряженность ситуации, я впервые за эти часы рассмеялся. Для верности я все-таки переспросил:
— Все тридцать, включая девять афганцев, без оружия?
— Так точно! — по-военному ответил человек в штатском.
Бесполезность прибывшего подкрепления не требовала уточнения. Я предложил этим бескорыстным и мужественным людям вернуться домой.
Еще одну попытку усилить нашу безопасность сделали добровольцы, собравшиеся на площади перед Моссоветом. Их, судя по всему, послал Егор Гайдар, обеспокоенный полной незащищенностью. В основном люди штатские, укомплектованные для острастки несколькими опять же афганцами и десантниками. Едва не возник конфликт. Милиционеры, охранявшие Компанию, чуть было не открыли огонь по энергичным десантникам, оказавшимися в этом самом отряде. Внутрь мы прибывший народ не пустили, предложив им обезопасить улицу. Через полчаса на улице вспыхнул костер. Ночь была прохладной, добровольцы грелись.
Половина двенадцатого ночи. Генерал армии Кобец (он на правах заместителя министра обороны отвечал за безопасность стратегически важных объектов), узнав о нашем критическом положении, прислал для прикрытия три БТРа. Они, постояв в оцеплении пару часов, так же бесшумно удалились. Слава Богу, мы ничего не знали об их самовольном отбытии и поэтому ещё долго были окрылены чувством собственной безопасности.
Эфирная всенощная — так следует назвать эти 24 часа непрерывного вещания. Члены правительства, вселив в сограждан уверенность, разъехались по своим рабочим кабинетам. Решалась судьба свободы, судьба России, судьба власти. А люди все шли и шли. Во многих окнах горел свет. Москве было не до сна. Она ждала наших сообщений. Информационные выпуски сменялись прямым эфиром. Немного музыки, истории и снова «Вести».
