Газета Завтра - Газета Завтра 762
И ведь человек реально умер! Человек как цель в себе разоблачился, как только все условия для этого сошлись. Были отодвинуты в сторону представители метафизического дискурса. На передний план вышли агностики и наука. Победила представительная демократия, во всех странах возникли парламенты. Всеобщее образование стало практически доминирующим. То есть все элементы практического либерального гуманизма на сегодняшний день инсталлированы в мир — от Непала до Колумбии. И в этот момент становится понятно, что человек переживает сильнейший кризис. Что возможность его экспоненциального роста как индустриальной системы исчерпана. Что необходим переход к совершенно иным структурам производства продукта и обмена веществ. И что в принципе человек становится помехой самому себе, когда он настаивает, что продолжает оставаться целью для самого себя. То есть человек в претензии на статус всеобъемлющей и последней реальности в некотором смысле становится "квадратным кругом". Когда это очевидно если не для всех, то для многих, возникает необходимость новых интеллектуальных методик.
Нынешняя философия, тесно связанная с либерально-гуманистической традицией, неспособна их предложить. Она исходит из монистических посылок, которые предполагают, что мыслящий человек является одновременно судьей своему собственному мыслительному процессу, опирается исключительно на свой интеллектуальный ресурс. Он не апеллирует ни к метафизике, ни к откровению как религии пророков. Поэтому философия сегодня терпит крах вместе с либерализмом и заменяется постмодернистскими пародиями и шутками.
Традиционалистский клуб предлагает нам возврат к метафизике. Но с точки зрения сил протеста, это идеология врага. Потому что вернуться к метафизике, к шанкарачарьям и "Дао Дэ Цзин" — это значит вернуться к подчинению фараону и признанию того, что 90% людей являются балластом, от которого надо избавиться, сохранив лишь "высший тип существ", и закрыть историю на главе возврата к Золотому веку. Мы не можем на это согласиться. Ведь таким образом мы отречемся от плеяды тех, кто приходил в мир, чтобы бросить вызов этой системе. Я имею в виду Авраама, Моисея, Иисуса, Мохаммеда — всех тех, кто отдал жизнь, чтобы открыть путь к абсолютно неизведанным возможностям.
Эти неизведанные возможности описываются только теологией. Но не той теологией, которую мы знаем, — теологией Фомы Аквината, схоластов, по поводу которых остались только шуточки про пять тысяч ангелов на острие иглы. Это совершенно другая теология. Теология, к которой близко подошли некоторые диалектически мыслящие протестантские мыслители XIX-XX веков. К которой близко подошел Сартр, формально декларировавший себя атеистом, но очень многие тезисы которого являются глубочайшими откровениями в природе нового понимания религиозности. Это теология, которая брезжит в отдельных пассажах Декарта и Канта.
Я веду речь о теологии, рождающейся из пафоса отрицания Объекта, из отрицания власти Объекта над человеческой душой. Это учение о том, что подлинный Субъект трансцендентен онтологии, непосредственному наличному бытию. Что этот Субъект является некой точкой оппозиции макросистеме феноменов. А с другой стороны, это понимание того, что Субъект не совпадает с нашим эмпирическим "Я". Последнее является орудием и инструментом для реализации Божественной воли, провиденциального замысла этого Субъекта.
КУЛЬТ ОБЪЕКТА
Главное здесь — методология, и методология очень практическая. Возьмем пример. Все интересующиеся вопросом знают о кризисе современной физической науки. Кризис этот вчерне состоит в том, что существует проблема несовместимости законов микромира и макромира. Один исследован Планком, другой Эйнштейном. Оказывается, что они выработали настолько принципиально разные подходы, что их системами нельзя описать оба мира сразу. И вот уже пятьдесят лет физики и научные философы пытаются создать единую теорию, систему описания, которая свела бы на общей площадке два этих мира. Ученым, как и всем современным людям, воспитанным в платоновско-гегелевской системе, не дает покоя идея монизма, то есть идея обязательного, объективного единства внешнего мира. Она сидит в физиках, в журналистах, в подсознании религиозных деятелей. Монизм — это вещь, выращенная язычеством. Язычник — это естественный монист.
Проблема в том, что монизм отдает пальму первенства Объекту. То есть монизм — это Объект, говорящий через человека. Это огромный торжествующий Объект, который берет человека как некоторую дуду, через которую он дудит. И один из потрясающих примеров интеллектуального вырождения объективизма является пример марксиста Альтюссера. Этот известный философ, член французской Компартии, начинавший как католик, прожил долгую жизнь с 18-го по 90-й годы. Он был абсолютным сталинистом, он был марксистом по сталинским образцам. И он пришел к выводу, что никакого Субъекта нет. Что такое история по Альтюссеру? Это Объект, который осуществляет себя через собственное движение и через ряд манипуляций, в которых человек является снимаемым, переходным моментом. Представим себе замятинское "Мы" и изобразим это в терминах марксистской диалектики. Это будет Альтюссер. То есть меня по большому счету — нет. И вас тоже — нет.
Это один из примеров того, к чему идет в ХХ веке культ священного Объекта, культ феноменологии, культ наличного бытия, который присутствует в подсознании практически у всех нас. Но теперь, наконец-то, встает вопрос о том, что на интеллектуальном уровне ему можно бросить вызов. Я всегда удивлялся тому, что для мыслителей, ученых так остро необходимо доказать единство внешнего мира и подчиненность общим законам, общему коду… Эйнштейн умер в поисках единого поля, к которому можно свести все остальные энергетические поля. В то время как очевидно, что точка единства находится в смотрящем, а не во внешнем мире.
Я представляю ситуацию, когда приехавший в чужой город человек хочет посмотреть очень многое за очень короткое время. Вот он идет во МХАТ, затем в Малый театр, потом в Большой, затем на Красную площадь, где тоже разыгрывается некое действо. И все эти действа разные, они происходят по разным законам. Они друг о друге не знают. В МХАТе играют "Вишневый сад", в Малом — "Не в свои сани не садись", в Большом идет балет, а на Красной площади идет развод караула на посту N 1. Всё это разные пафосы, разные смыслы. Но зритель-то один. И он является той единственной точкой сборки, которая проходит через разные ситуации. Он и в микромире, он и в макромире, он и в социальной истории, он и в экономическом процессе. Он является одним и тем же свидетелем, по отношению к которому разворачивается несколько параллельных, не связанных одна с другой сцен.
В этом новом мировоззрении, точкой единства реальности является Субъект, его оппозиция объектному бытию, миру феноменов — как грубым, вещественного порядка, так и более тонким, невидимым, но предъявленным вещам. Это оппозиция всему тому, что попадает в зеркало свидетельствования. Это совершенно антигуманистическая теология, она принципиально отвергает человека как цель в себе и рассматривает его как инструмент служения.
БОЖЕСТВЕННОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО
И здесь встает интересный вопрос. В политическом смысле, каким образом эта методология может быть базой реального мировоззрения свободы и реального состояния свободы? С моей точки зрения, будущая история будет проходить как борьба между истеблишментом и пассионариями.
Истеблишмент претендует на легитимность и опирается, скажем, на модель, описанную Антонио Негри в его книге "Империя". Это сверхбюрократическое образование, которое, с одной стороны, имеет имперскую "клубную" вертикаль, а с другой стороны, имеет сетевое распространение через транснациональные корпорации, через наемные военные кампании с полицейскими отрядами подавления, через информационные сети, сосредоточенные в мегаполисах и очень жестко контролируемые.
Такому имперскому истеблишменту, онтологически зацикленному на культе Объекта, на системности, на отсутствии вызова, на виртуальном росте, в котором даже нет кризисов, болезней роста, противостоят пассионарии. Пассионарии на теологической основе (потому что либеральная теория марксизма в качестве теологии протеста давно обанкротилась), подобно анабаптистам в конце Средневековья, бросают вызов этой системе абсолютной тирании.
Естественно, на этом уровне реализации общественных законов пассионарии не имеют шансов свергнуть тирана и заменить его власть на свою. Это было бы ошибкой, потому что это было бы не свержение империи, а попытка реформаторски создать "хорошую империю", приход "людей со стороны", которые вынуждены были бы играть по правилам, против которых они боролись. В лучшем случае получится, как в России, когда во имя свержения государства Ленин рушит царскую империю, а потом оказывается, что с государством еще рано кончать, и через несколько шагов все возвращается на круги своя. Нельзя вливать новое вино в старые мехи.
