Александр Ермаков. - Вермахт против евреев. Война на уничтожение
В начале февраля 1940 года сам Бласковиц получил сообщение от командующего южным участком границы генерала пехоты В. Улекса, который считал, что полиция «озверела», и предполагал, что ему известна только «небольшая часть происходящего насилия». Улекс видел единственный способ «спасения чести немецкого народа» в немедленном роспуске этих карательных формирований. Это донесение побудило Бласковица еще раз обратиться к Браухичу, который должен был добиваться изменения оккупационного режима: «Неверно уничтожать несколько десятков тысяч евреев и поляков, как это происходит сейчас. Ведь тем самым… не будет уничтожена ни польская государственная идея, ни евреи. Напротив, методы этого истребления чреваты большим ущербом, они усложняют проблему и делают ее намного опаснее, чем она могла бы быть в случае обдуманных и целенаправленных действий». Следовательно, негодование Бласковица было вызвано не уничтожением евреев, а только способом действий карательных органов режима, который будет иметь негативные последствия для вермахта. Во-первых, появится материал для вражеской пропаганды. Во-вторых, «открыто происходящие насильственные акты против евреев возбуждают у религиозно настроенных поляков не только глубочайшее отвращение, но и большое сострадание к еврейскому населению, к которому поляк прежде относился более или менее враждебно. В кратчайшее время дело дойдет до того, что наши заклятые враги в восточном пространстве — поляк и еврей, к тому же при поддержке католической церкви, объединятся по всей линии против Германии, питая ненависть к своим мучителям». В-третьих, Бласковиц вновь указывал на падение в глазах польского населения престижа вермахта, который вынужден бездеятельно наблюдать за этими преступлениями. Наконец, «самый большой ущерб, который возникнет для немецкого народа из-за этого положения дел, — безмерное огрубение и нравственное разложение, которое в кратчайший срок, подобно эпидемии, распространится среди полноценного немецкого человеческого материала».
Генерал предсказывал деградацию правящей верхушки нацистского рейха: «Если высокие должностные лица СС и полиции требуют насилия и жестокости и публично прославляют их, то в кратчайшее время к руководству придут только жестокие люди. Поразительно быстро объединятся единомышленники и душевнобольные, чтобы удовлетворить свои звериные и патологические инстинкты, как это происходит в Польше. Вряд ли еще существует возможность удержать их в узде, ведь они должны чувствовать себя уполномоченными своей должностью, должны чувствовать, что любая жестокость оправданна… Единственная возможность спастись от этой эпидемии состоит в том, чтобы как можно скорее поставить виновных и их подчиненных под контроль военного командования и военной юрисдикции». Бласковиц, видимо, преувеличивая, вновь обращал внимание руководства сухопутных войск на настроения в армии: «Отношение войск к СС и полиции колеблется между отвращением и ненавистью. Каждый солдат испытывает отвращение к преступлениям, которые совершаются гражданами рейха и представителями государственной власти в Польше. Он не понимает, почему такие вещи, коль скоро они происходят, так сказать, под его защитой, могут оставаться безнаказанными».[91]
Одни исследователи считают разногласия между высшим политическим и военным руководством гитлеровской Германии несущественными. Другие интерпретируют протесты Петцеля, Улекса и Бласковица как показатель «кризиса доверия» в отношениях между Гитлером и генералами. Примером этого является список более чем тридцати преступлений, совершенных оккупантами против евреев в Польше, направленный Бласковицем Браухичу в начале 1940 года. Командующий вермахта в генерал-губернаторстве с возмущением описывает ночные обыски квартир евреев с целью обнаружения золота, унижения, массовые избиения, изнасилования и другие бесчинства. Тон документа показывает, что зверства оккупантов вызывали у Бласковица отвращение и ужас.[92]
Но Браухич не был склонен к решительному, а тем более к бескомпромиссному выступлению в защиту преследуемых. 7 февраля 1940 года он издал специальный приказ «Вермахт и СС», в котором назвал одобренные Гитлером «непривычные и жесткие» методы деятельности СС и СД необходимыми «для защиты немецкого жизненного пространства» и «решения демографических задач». Браухич требовал от генералов на местах «удерживать войска от поступков и действий, которые наносят вред духу и мужской дисциплине сухопутных войск». Возмущение некоторых нижестоящих военачальников не переросло в сопротивление геноциду. Более того, приведенные документы показывают, что их критика, несмотря на некоторые принципиальные замечания и выводы, направлялась преимущественно против исполнительных органов оккупационного режима и их «эксцессов», поскольку авторы меморандумов не осознавали, что выступали против программы физического уничтожения евреев и поляков, одобренной самим фюрером.[93]
Но вскоре военным стало ясно, что совершавшиеся в Польше зверства были не «эксцессами», а логическим следствием радикальных расово-идеологических мотивов, целенаправленной политикой руководства СС, которую поддерживал Гитлер. Вечером 13 марта Гиммлер по приглашению Браухича выступил перед верхушкой генералитета сухопутных войск с докладом о расово-политических мероприятиях в оккупированных областях. Содержание выступления не вызвало протестов у присутствующих. Бласковиц понял, что большинство офицеров не вступится за несправедливо преследуемых. В начале мая 1940 года он был переведен на Западный фронт, а через месяц по требованию Гитлера уволен в отставку и зачислен в резерв фюрера. Бласковица не вызвали ни к командующему сухопутными войсками Браухичу, ни к начальнику генерального штаба Гальдеру, как того требовала прусская военная этика. Он навсегда потерял шансы продвижения по службе и остался единственным из генерал-полковников, не произведенным в фельдмаршалы. Преемником Бласковица на посту командующего вермахта в генерал-губернаторстве стал барон Курт фон Гинант, который под нажимом ОКВ смягчил критику нацистской политики в отношении польских евреев.[94]
Необходимо упомянуть, что преступления гитлеровцев против евреев в Польше не одобрялись и некоторыми офицерами среднего и низшего звена. Будучи не в силах что-либо изменить, они доверяли свое возмущение дневникам и частной корреспонденции. Среди подобных документов той эпохи хрестоматийным стало письмо будущего участника антигитлеровского заговора подполковника Гельмута Штифа, побывавшего в Варшаве в ноябре 1939 года: «Самая буйная фантазия пропаганды бедна по сравнению с вещами, которые там совершают организованные банды убийц, разбойников и мародеров будто бы при попустительстве военных инстанций. Здесь нельзя больше говорить о «справедливом возмущении преступлениями, совершенными в отношении фольксдойче». Это искоренение целых семей вместе с женщинами и детьми может совершать только ублюдок, который больше не достоин называться немцем. Мне стыдно быть немцем! Это меньшинство, которое оскверняет имя немца убийствами, грабежами и побоями, накличет беду на весь немецкий народ, если мы скоро не положим этому конец. Ведь такие вещи… вызовут мстительную Немезиду».[95]
Но не такие офицеры, как Штиф, Бласковиц и Улекс, составляли в вермахте большинство. После разгрома Франции, который приписывался «гению» Гитлера, его авторитет в войсках возрос настолько, что даже робкие голоса протеста умолкли. В приказе Браухича от 25 июня 1940 года говорилось: «Преисполненные доверия, мы сплотимся вокруг фюрера, который нес политическую и военную ответственность и как верховный главнокомандующий и первый солдат Германского рейха вел нас к победе. Он поведет нас дальше.
Он навеки обеспечит будущее рейха, ведь его сухопутные войска верны ему и всегда готовы к любой службе».[96]
Для самого Гитлера разгром Франции ознаменовал начало новой фазы «территориального окончательного решения» (июнь 1940 — лето 1941 года), связанной с планом расселения на Мадагаскаре около 4 миллионов евреев из Европы. Для подготовки переселения в Польше были созданы гетто, задуманные как временные места обитания евреев. Из-за нечеловеческих условий существования, голода и эпидемий смертность обитателей гетто вскоре приобрела массовый характер, а в СС созревали планы массового уничтожения. В это время высшие офицеры вермахта в Польше уже не требовали прекратить геноцид евреев, а отдавали совсем другие приказы. Так, в июле 1940 года командующий 18-й армией генерал-полковник Георг фон Кюхлер на том основании, что достижение германских целей на Востоке «требует особенно строгих мер» со стороны «известных подразделений партии и государства», приказал «заботиться о том, чтобы все солдаты и особенно офицеры армии воздерживались от всякой критики проводимой в генерал-губернаторстве борьбы с населением, например, от критики обращения с польскими меньшинствами, евреями и церковью».[97]
