Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Косвенные и опосредованные связи между наукой и религией оборвать в принципе невозможно. Ибо реализуются они через неотменяемый институт под названием «традиция». В самом деле, светская наука — феномен достаточно поздний. И любое прослеживание научной традиции в рамках этой самой светскости рано или поздно приводит вас сначала на границу, разделяющую светское и религиозное, а потом… Потом вы оказываетесь за границами светскости. И обнаруживаете, что у вашего гордящегося своей светскостью начинания есть религиозный предок. Ваше право — отнестись к этому предку как угодно. Но отвергнуть его наличие вы не можете. И если вы добросовестны в своем желании познать историю, а значит, и смысл своего научного начинания, то вы станете заниматься своими предками, предками своих, не менее светских, чем вы, оппонентов. То есть религиозными традициями, порождающими те или иные школы в рамках светской научности.
Ну, сказали вы, будучи светским философом и гордясь своей воинствующей светскостью, про линию Платона и Демокрита. А Платон-то и Демокрит разве были светскими мыслителями? Вы, конечно, выбираете себе более светского Демокрита в качестве предшественника. И говорите, что Демокрит был материалистом. Но вы ведь понимаете, что такое материализм V века до нашей эры. Это такая безудержная религиозность, что дальше некуда. И поди еще разбери, кто менее религиозен — Платон или Демокрит?
Есть три причины, по которым рассматриваемая мною коллизия невероятно важна именно сейчас.
Первая причина состоит в том, что мы никогда не поймем по-настоящему ни одну светскую научную традицию (систему, школу), если не выведем эту традицию за ее светские пределы. И не присовокупим к ней более раннюю (и именно ей органически близкую) традицию религиозную. Это касается всего, чего угодно. В том числе коммунизма, которому так яростно когда-то присягнула Россия и от которого она сейчас так же яростно открещивается. Ничего тут нельзя понять, оценить, развить, не выйдя за светские пределы.
Вторая причина состоит в том, что ни про одного крупного, пусть и декларирующего яростно антирелигиозную светскость, ученого XIX и XX века нельзя сказать наверняка, что «под кожей» его антирелигиозной светскости не пряталось нечто метафизическое. Метафизика ведь может быть и внерелигиозной. Идеология развития в ее определенных вариантах не может не быть очень накаленным светским культом. Светская метафизика не выдумка. Но в том-то и закавыка, что, с одной стороны, добраться до светской неявной метафизики можно только обнажая религиозную метафизическую традицию. А с другой стороны, будучи выявленной в качестве светской, метафизика стремительно увлекает вас в прошлое, наполненное ее же религиозными предтечами.
Третья причина состоит в том, что XXI век взыскует какого-то нового метафизического качества, преодолевающего противоречие между наукой и религией. А значит, попытка метафизических реконструкций, выявляющих скрываемые светскими научными школами метафизические основания (религиозные или светско-неявно-метафизические), важна сегодня как никогда ранее.
Ну, так я и хочу перейти к подобным метафизическим реконструкциям, касающимся важнейших для XXI века научных и научно-идеологических светских (и именно светских) школ. Прежде всего, марксизма. Но и не только. С моей точки зрения, ответ на вопрос: «Будет ли спасено человечество в XXI веке или ему суждено погибнуть, разбившись у невзятого барьера развития?» — полностью определяется способностью человечества построить в XXI веке убедительную для него светскую метафизику, приемлемую и для религиозных людей. И не может человечество преуспеть в таком метафизическом строительстве, отбрасывая свой исторический опыт. Но нет в этом мировом опыте ничего сопоставимого по яркости и исторической значимости с марксизмом и коммунизмом. Важность же для России данного обстоятельства мы с тобою, читатель, обсуждали во всех предыдущих частях этой книги. И убеждать тебя в неслыханной важности для России как самой «красной» метафизической прецедентности, так и вытекающих из нее инновационных возможностей я больше не буду.
В конце концов, мотивы, по которым я хочу теперь обсудить явную и неявную светскую метафизику, содержащуюся в тех или иных мегатеориях и мегапроектах, — это одно. А само такое обсуждение — это другое. Может быть, для меня реконструкция неявной светской метафизики важна по одним (вышеназванным трем) причинам, а для читателя — по другим. Не буду я читателю свои причины навязывать. Я их оговорю и начну осуществлять эту самую реконструкционную деятельность. То есть выявлять, как именно функционирует метафизическое начало за религиозными рамками.
В VI части этой книги я попытался рассмотреть борьбу сторонников и противников развития с точки зрения метафизик, находящихся в религиозных рамках. То есть с точки зрения метафизических традиций (каковых несколько).
Под метафизической традицией я имею в виду формальную (то есть так или иначе институционализированную) или неформальную (то есть неинституционализированную вообще) метафизическую школу, сформировавшуюся в рамках той или иной религии и устойчиво воспроизводимую от учителей к ученикам на протяжении больших временных интервалов. То есть школу, исторически состоятельную.
Ну, так вот… В VI части книги я сосредоточился именно на борьбе метафизических традиций в рамках православия. Такое сосредоточение порождено было как политическим характером проводимого мною исследования, так и его объемом. Я с радостью описал бы в книге результаты своих исследований борьбы метафизик, считающих развитие благом и злом в рамках ислама, иудаизма, буддизма, других мировых религий.
Более того, я убежден, что такое расширение картины традиционных метафизических сражений, ведущихся вокруг проблемы развития, резко обогатило бы книгу. Но одновременно оно превратило бы ее из политического в культурологическое исследование, причем исследование многотомное. А я не хочу ни ухода от политической злобы дня, ни увеличения объема и без того уже вполне объемного сочинения. Поэтому я сосредоточился именно на том, как велась борьба «за» и «против» развития в рамках православных метафизических традиций. Ведь православие для России (со всеми политкорректными оговорками) все же обладает наибольшим значением. Оно маркирует специфику российского культурогенеза. Оно определяет специфику нашей культурно-исторической личности.
Это не значит, что я пренебрегаю вкладом других религий в создание нашей — мультикультурной и мультиконфессиональной — исторической личности. Это всего лишь значит, что я констатирую нечто слишком очевидное для того, чтобы назвать констатируемое «позицией». Особая роль русского языка в формировании нашей историко-культурной личности — это позиция автора или факт, объективный настолько же, насколько объективно «мнение», что дважды два равно четырем или что Волга впадает в Каспийское море? Все понимают, что в случае с русским языком — то факт, а не позиция. Но ведь то же самое и с православием.
Историческая объективность этого факта дополняется немаловажными политическими обстоятельствами, которые я никоим образом не имею права выводить за скобки, исследуя именно политическое в судьбах развития. Поскольку нынешняя власть в России к православию очевидным образом тяготеет, а я исследую судьбу развития как нечто политически обусловленное, то особое место, уделенное мною православной метафизической традиции (точнее — традициям), согласитесь, вполне оправдано.
Тем же, кто не связывает себя с православием не только непосредственными, личными, собственно религиозными узами, но и узами историко-культурными (то есть опосредованными), могу сказать, что результаты, которые я получил, исследуя православные метафизические традиции, имеют научное значение и за рамками православия. Занимаясь на протяжении десятилетий сравнительным религиоведением, я убедился: метафизическая борьба сторонников и противников развития во всех мировых религиях ведется аналогичным образом. Что касается монотеистических религий, то поразительная воспроизводимость одних и тех же форм, в которых ведется эта борьба в рамках разных модификаций монотеизма, совсем уж безусловна. Но даже за рамками монотеистических религий — это тоже, прошу тебя поверить, читатель, в существенной степени справедлива.
Итак, я, во-первых, посвятил VI часть книги рассмотрению двух метафизических традиций, которые ведут между собою в пределах православия борьбу «за» и «против» развития.
Я, во-вторых, утверждаю, что за пределами православия — в католицизме и протестантизме, иудаизме и исламе, других мировых религиях — тоже можно обнаружить две метафизические традиции, одна из которых прославляет развитие и борется за него как за высшее благо, а другая проклинает развитие и считает его абсолютным злом.
