Григорий Свирский - Ленинский тупик
Нюра с удивлением оглянулась на машину;
— Это вы мне? — И пояснила со спокойным достоинством: — Я не «эй, красавица», а Нюра.
Из машины не вышел, а скорее вывалился грузный мужичина в дорогом и широченном пиджаке; с силой хлопнув дверцей, пробурчал: — Буду я каждую бабенку по имени-отчеству называть! Из какой бригады?
Узнав у Нюры, где бригадир, он снова направился к машине. Нюра положила на бумажку хлеб, бросилась следом за незнакомым мужчиной.
— Товарищ начальник! — Она схватилась за приоткрытое стекло кабины, боясь, что машина тронется. — Помогите мне в подсобницы выйти! Силантий Нефедыч не берет…
— Сколько ты на стройке? — Стекло опустилось. Из окна высунулась большая, подстриженная под бокс голова на темной не то от пыли, не то от загара могучей шее борца-тяжеловеса. — Только-то….. Ты знаешь хоть, какой стороной гвоздь в стену вбивают?
— Знаю! Шляпкой!
— Э, да у тебя, вижу, дело пойдет! — Дверца кабины приоткрылась. — Вот что, Нюра. Негоже подруг обходить. С годик проработаешь — тогда уж…
— Мне нельзя ждать. Меня дите сосет.
Машина накренилась, мужчина вылез из нее и стал спрашивать посерьезневшим голосом, быстро:
— Мать-одиночка? Только что выдумала?.. Родители твои где?.. Погибли? Ребенок у кого?.. Как выглядит заведующий яслями?.. Ну, лысый? С косами?.. Так, верно… Сколько платишь за ясли?.. Так, верно. — Он достал из кармана блокнот, похожий на портсигар в никелированной обложке, что-то написал на листочке, вырвал его, отдал Нюре.
С этим листочком Нюра явилась в стройконтору, оттуда ее направили к прорабу, и в конце, концов она предстала перед своим бригадиром.
Силантий взглянул на листочек, испещренный по всем четырем углам визами, и ахнул:
— Отец Серафим, мать богородица! К Ермакову подобралась! Какие нынче девки пошли! — Он сдвинул добела выгоревший картуз на лоб, поскреб затылок.
«Куда ее ставить, чертовку?»
Не по душе была Силантию эта девчонка, из-за которой у Шурки Староверова, он видел, выпадали из рук кирпичи. Но более всего он злился на нее за другое. За «угол».
Это произошло совсем недавно. Приступили к кладке двухэтажного дома, под детский сад. Перед тем как положить первый кирпич, Силантий и другие каменщики, по давней традиции, кинули на фундамент, под будущий угол дома, чтоб стоял незыблемо, серебряные монетки.
У Нюры, как на грех, оказалось в кошельке лишь тридцать пять копеек. А на трамвай? Она бросила пятачок.
Что тут началось! Силантий матерился, раскричался на нее так, как не кричал даже на портачей и лодырей. Как нарочно, пятачок закатился за железобетонную плиту. Силантий потребовал подвести кран, подцепить плиту и во что бы то ни стало «выбросить медяшку».
Этого Силантий забыть не мог. И Шурка еще защищал ее! — Он долго скреб и скреб ногтями затылок.
И вдруг осенило:
— Лады! Встанешь подсобницей. К однофамильцу свому… к Лександру.
— К кому?!
Силантий, словно бы не расслышал ее возгласа, пошел от нее, показывая что-то новому крановщику, который высунулся из своей скворечни.
Кровь прилила к лицу Нюры. Она бросилась догонять Силантия, остановилась на полпути, снова побежала за ним.
— К Староверову не пойду! Хоть увольняйте!
Силантий ответил через плечо успокоенно:. — Тут тебе не игрушки. Стройка! Капризуй дома. Возьми свою записочку и топай, куда хочешь.
У меня нет другого места…
— Надумаешь — скажешь!
Почти все лето проходила Нюра с носилками. Как-то на седьмом этаже — Нюра подавала железную ограду для балкона — у нее закружилась голова. Она отпрянула от края, медленно, держась за перила, сошла вниз, отыскала Силантия.
— Некуда деваться. Согласна к Староверову.
Стояли первые дни осени. На стройке работали без рубах — последнее тепло, — думали о дождях, о редких письмах из дому, где еще не управились с урожаем, об осенних свадьбах.
В думах и разговорах этого раннего, не по-осеннему душного утра не было и намека на события, которые надвигались на Заречье.
Александр Староверов являлся на стройку, по обыкновению, за полчаса до начала смены. Трамваи в это время были переполнены. Всю дорогу приходилось стоять. Перед работой Александр любил, взобравшись наверх, «поближе к богу, подальше от начальства», отдохнуть: позагорать, почитать книжку, растянувшись на дощатом настиле.
Волновали книги о войне, которая только кончилась. И десяти лет не прошло. О сталинградской битве. Если чувствовал, без вранья, перечитывал. Виктора Некрасова, Василия Гроссмана.
В этом году на книги был особенно большой спрос. Заголовки некоторых намекали, а то и прямо указывали на переменчивость природы, погоды, на оттепель. Газеты писали об этих книгах больше с ожесточением.
«Не нравится, значит, кто власть против шерсти…»
Афиши, расклеенные по всему городу, звали на сатирические пьесы, которые никогда не видал. Названия задиристые «Голый король.», «Опаснее врага». На что намекают?
Многое оставалось неясным. В газетах и журналах говорили о сталинском времени, будто шли по свежей кирпичной кладке. Шаг ступят — остановятся: не загреметь бы с высоты…
Не схватило, значит, еще кладку. В конце концов Александр вернулся к книге нерушимой, как храм, сложенный древними мастерами: «Борис Годунов».
Ныне взял с собой на подмости неведомое ему «Дело Артамоновых» — библиотекарша рекомендовала. Лежа на спине и беззвучно шевеля губами, читал о подгулявшем на Нижегородской ярмарке купце, который рвался на волю, крича: «В Магометы хочу!..»
— Ох, непонятно… От больших денег…рехнулся, что ли?…
Часы показывали семь утра, а кирпичи уже нагрелись. Видно, они и не остывали. В ящик с раствором словно горячей воды плеснули. Александр сгреб рукой немножко раствора, растер его между пальцев. Мягок. «He раствор — целебные грязи», — удовлетворенно подумал он.
Александр напился из ведра, стоявшего поодаль. Вода была тепловатой и попахивала хлором. Он хотел плеснуть остатки на лицо, шею, но взглянул на мокрую спину заканчивавшей смену подсобницы и отошел ведра: «А то ее снова за водой погонят…»
Сняв рубашку, бурую от пота на лопатках, он, привязал ее к ржавому анкерному пруту, с закруглением наверху, торчавшему из кладки. Рубашка затрепетала над стеной как флаг.
— Шурка открыл осеннюю навигацию! — весело крикнул сменщик его, который торопился выработать в оставшиеся полчаса свой раствор. — Куда вечером поплывешь? Опять в ясли?
Александр кивнул, растянулся на спине.
Чуть попахивало гарью. Наверное, внизу асфальтируют дорогу. Ветер несет мимо сероватый дымок. Небо — голубень. Ни облачка. Если смотреть на него — будто лежишь на палубе парохода. И кричат вокруг, как на пароходе, гулко: «Зачаливай! Зачаливай! Вира! Майна!» Только визгливый голос такелажницы Тоньки «шамаханской» портит впечатление, Она орет крановщику по-своему: «Алло! Алло!» — что значит «вверх» — и нервно: «Куды! Куды!» — понимай как «стоп». Куриные мозги, даже термины освоить кишка тонка!
Ветер теплел. Волосы лезли на глаза. Грудь точно ласкал кто. Благодать!
До него донесся зычный голос Силантия: — Гуща, на санузел…Мало что Ермак насоветует. Он со своей верхотуры кирпича не видит, а мы кирпич цельный день в руках голубим. Делай, как я сказал. Шурка, гони капиталку!
Александр чуть приподнял взлохмаченную голову, оглядел капитальную стену, начатую им вчера. Класть «капиталку» — одно удовольствие: ни оконных проемов, ни дверей. Разгон! Нынче попашем.
— Шурка! — вновь услышал он. — Шу-урка! Спишь, леший? Вот тебе подсобница.
Александр медленно перевалился на живот, стал отжиматься от настила на мускулистых, широкой кости руках. Вдруг он припал к настилу, прижался к нему, словно в него, Александра Староверова, целились.
Возле Снлантия стояла она. Маленькая, в большом фартуке из мешковины. На голове марля до бровей. Точно, забинтованная!
— Покажи ей, что к чему… — Силантий приподнял топорщившиеся во все стороны белые брови: подмигнул что ли? — И вообще, приру… кхе!.. приучай.
Александр облизнул сухие губы. — Пошли, Нюра.
— Пойдемте! — наставительно произнесла она, не трогаясь с места.
Александр повторил послушно:
— Пойдемте. Вон наша «захватка».
Они двинулись по плитам перекрытий, по скрипящим настилам к своему рабочему месту, своей «захватке», как говорят каменщики..
Нюра огляделась. Вдали серела ставшая уже привычной столица, Москва-река, слепящая глаза. Восход отражался в верхних боковых стеклах домов, — казалось, город занимается огнем.
Непримиримо поджатые губы Нюры смягчились.
— Профессия наша хорошая, — заметил Александр. — Все время на свежем воздухе. Опять же виды…
— Слышала уж!
