Павел Назаренко - В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях
Зима
Невольно пришлось вспомнить слова из басни Крылова «Стрекоза и муравей». Оглянуться но успела, как зима катит в глаза». От непосильных работ и полуголодного питания а так же от бесчеловечного к нам отношения ко было времени думать о зиме.
Работа нам была к тому же противной, ибо мы работали не на себя а на своих мучителей. Пришлось даже поразиться, как быстро пролетели лето и осень. Спряталось теплое солнышко и не желает нас ласкать своими теплыми лучами. Злой ветер с яростью всюду гуляет и старается кому нибудь и где нибудь сделать хотя бы небольшую неприятность. Небо заволоклось темными тучами и начал вскорости падать большими хлопьями мягкий снег: «И отверзошеся хляби небесные для снега. Морозы, как на наше зло, с каждым днем усиливались и мы всё сильное и сильнее мерзли; наша одежонка была не для сибирской зимы.
Земля в точении короткого времени была покрыта снежным покровом толщиною в один метр. Заключенные быстро стали худеть от непосильного труда, полуголодного питания и от сильных морозов.
Превратились мы в скелеты, обтянутые только кожей. Силы наши с каждым днем слабели а так же с каждым днем заметно уменьшалось, наше количество. Почти все заключенные лагерного отделения начали болеть а от недоедания и опухать. Из 350–400 человек заключенных на работу выходило не больше 50 человек.
Благодаря только доктору Абрамову обессиленных от недоедания начали подкармливать а тех опухших, у которых была признана «Дистрофия», начали посылать в больницы на лечение. В числе последних был и я.
Сначала нас везли поездом а потом «черным вороном», но в какую больницу нас везли, мы не знали. В больнице многие из нас не смогли сами снять с опухших ног валенки. Санитары должны были валенки разрезать, чтобы освободить не в меру опухшие ноги.
На лечении в больнице мы пробыли больше месяца а по выздоровлению нас отвезли в нашу старую группу заключенных, которая из лагерного отделения «Тырканские Уклоны» были переведены в лагерное отделение «Абагур».
Лагерь «Абагур.»
О, Абагур, Абагур. Все те заключенные, которые были в этом лагере, никогда но забудут тот ужасный хлеб, которым нас кормили. Хлеб по своему цвету и вкусу сильно напоминал землю с примесью опилок и незначительной доли муки.
Надо быть не человеком, а зверем вообрази человека, чтобы приготовлять для заключенных такой хлеб. Во рту во время еды ощущался не хлеб, а грязь с какой то примесью и песком. На зубах что то трещит, глотать противно, но голод заставляет глотать.
От такого хлеба начались страшные боли в желудке. Голод заставлял заключенных искать в земле клубней, чтобы утолить свой голод. Были очень обрадованы, когда в мочарной земле нашли клубни, похожие на клубни картофеля. Обрадовались такой счастливой находке. Кое как клубни очистили и начали есть. Находка оказалась очень опасной. От съеденных этих клубной мы почувствовали в желудках страшные боли. В санчасти сделали анализ тех клубней, которые были нами съедены. Они оказались клубнями растения, которое называется «туби-роза», и очень ядовитыми.
Переход в Байдаевку — Зыряновку
В Абагуре мы прожили около месяца и этого уже было достаточно дня того, чтобы нас, заключенных, перегнали на другое место работ. День был солнечный и не особенно холодный. Зима ушла. Следы снега скрылись, оставив много воды во рвах и разных низких местах. Земля местами начала подсыхать. Вокруг лагеря серела прошлогодняя трава. Вывели нас из лагеря и приказали располагаться на сухой траве и кочках у самого проволочного заграждения. С удовольствием сажусь на кочку, покрытую сухой травой. Паже и сухая трава манит к себе несчастного заключенного, который соскучился по волюшке и природе.
Подставляю свое исхудалое лицо под дуновение весеннего ветерка и солнечных лучей, смотрю на нежную зелень молодой травки, которая начала вылезать из влажной земли и предаюсь своим мечтам о своей далекой жизни, об отобранной воле, о прошлом и о дорогих лицах родных и знакомых утерянных, возможно, навсегда.
Охрана (конвой) не была так вооружена, как всегда при охране нас во время работы или переходов. Часовые не держали свои винтовки на изготовку. В нескольких шагах от нашей группы, сидело два начальника и вели между собою разговор. Вблизи начальников лежали на траве мои приятели заключенные. Каждый из них напрягая свой слух, чтобы подслушать их разговор.
Авось услышат что нибудь для нас приятное. Ужо ходили упорные слухи о том, что суд СССР не нашел веских доказательств о наших преступлениях, на основании которых можно было бы нас осудить как врагов Сов-режима, а потому нас должны были освободить или вернуть в то государство, где остались наши семьи. Один из начальников говорит другому: «а что ты так распустил заключенных, ведь они смогут и разбежаться». А другой ему ответил, что им нечего разбегаться, ибо уже недалек тот день и час, когда они законным путем будут отпущены на свободу. Мои бедные друзья подошли ко мне и сообщили мне приятную новость.
Я таким слухам не верил и предупредил приятелей, чтобы и они не были легковерными. Я знал лучше чем кто либо, что такое русские коммунисты, насколько они кровожадны, жестоки, лживы и сколько они охотились за нами с 1920 года, и теперь только при помощи англичан им удалось прибрать нас к своим рукам. Выпустить нас из своих кровавых лап они так легко не выпустят, пока еще жив их главный кровожадный палач Сталин, А эти ложные слухи всегда распускаются коммунистами, когда возможны побеги заключенных, а в особенности весной, лотом и осенью. Заключенные все же верят этим слухам и с большим нетерпением ожидают того счастливого дня, когда им скажут, что они свободны и смогут вернуться к своим семьям.
В такое счастье я все же не верил. Оно может осуществиться только тогда, когда Сталин умрет или его умрут.
После часового отдыха походным порядком мы двинулись к Байдаевску. Охрана наша состояла из двух человек и то без винтовок.
Только теперь мы почувствовали себя до некоторой степени свободными. Свободной грудью вдыхали в себя свежий весенний воздух. Солнце приятно ласкало нас своими теплыми лучами. Даль степная манит заключенного к себе, вызывая неисполнимые желания. Придорожные кусты мирно стоят, отдыхая от шалуна ветерка, который где то загулялся за пригорками. Как приятно, как хорошо идти свободно, идти без ненавистных вооруженных конвоиров.
Вся природа кажется таком милой и приятной, что не хотелось бы с ною расставаться, но всему приходит край. Вдали уже показалась Байлаевка. Шаг за шагом приближаемся к ней. Вот и она. Как не хотелось бы входить в эту деревню, которая, как нам говорили, наполнена сторонниками Сов-власти. Как хотелось бы остаться в поле, подобно свободному ветру, но охранники нас ведут в деревню. Вошли мы в грязные и пустые улицы деревни Байдаевки. Тротуаров нигде не видно. В центре деревни стоит угрюмая деревянная церковь со скворешницой вместо креста. Церковь приспособлена под какой то склад. Тяжело смотреть на это кощунство.
Проходим через Байдаевку и идем на деревню Загряновку, которая находится в 3–4 км., от Байдарвки. Зыряновка расположена под довольно высоким выступом, который кажется огромной стеной котлована. Над выступом раскинулась беспредельная сибирская степь.
Спешить мы не спешили, но все же, как мне показалось, пришли очень быстро к знакомым нам заборам и воротам с проходной.
После небольших Формальностей лагерная охрана открыла ворота и мы вошли в интернациональный лагерь. Здесь были размещены по-батальонно: поляки, венгры, немцы и мы офицеры (русские и казачьи старой и новой эмиграции. Отвели нам бараки.
Разместились и началась старая наша лагерная жизнь на новом месте, полная невзгод, лишений и приключений. Как я уже сказал, что состав заключенных был интернациональный. Введена была чисто военная муштра. Вечером после работ все должны были заниматься маршировкой, каждый батальон отдельно и с песнями на своем языке,
И вот из-за неприглядных и высоких заборов неслись на сибирские просторы разноголосые и разноязычные команды и песни, большинство которых не были понятны местному населению. Шаг отбивался ослабевшими ногами очень слабо. Из гортаной неслись едва слышные звуки а потому песни не были Соевыми, как когда-то удалых песен, а что то непонятное и получалось, что вместо «ура» вылетало «караул».
Желудки пусты, сил нот, но петь должен иначе покажут тебе «кузькину мать» и то так, что и десятому закажешь. После часа маршировки, шли мы на ужин. Со звериной жадностью заключенные набрасываются на свои порции в мизерном размере и очень бедные по своей питательности, на столах оставляем вылизанные чашки, а уходя из столовой, все посматривают на окно, через которое выдается горячая пища. Но даст ли повар знак за получением добавки, что случается но очень редко. В 9 часов вечера делается проверка и ложимся спать.
