Игорь Шумейко - Вторая мировая. Перезагрузка
Кстати, война (Первая мировая) России с Германией продолжалась и в 1917-м. Это что: «продолжение» царской политики — уже отрекшегося, арестованного царя?… Война продолжалась и даже в 1918 году — это что: продолжение «буржуазно-временной» политики разбежавшегося Временного правительства и переодетого в женское платье Керенского?
Проигравшими в Первой мировой считали себя абсолютно все — это был крах всего мира Bell Epoqe («Прекрасная Эпоха» — устойчивое обозначение двух примерно десятилетий до Первой мировой войны. Прогресс, Конгрессы…).
И даже замечание Троцкого: «Современные войны ведутся не тем оружием, которое имеется у воюющих стран накануне войны, а тем, какое они создают в процессе самой войны», — как-то косвенно говорит примерно о том же. Современная война — это всегда новая реальность.
Теперь оборотимся к анекдоту, приведенному мной в «Мюнхенской главе» этой книги, где описывается, как…
Собрались как-то в Мюнхене англичанин, француз, немец и итальянец… и немец сразу же объявил, что его войска войдут в Судеты — вне всякой зависимости от переговоров. И тогда англичанин, француз, немец и итальянец подписали договор, что действительно «пускай входит». А чешские представители Массарик и Местный (фамилия) ждали, действительно — в прихожей. А еще немец и англичанин, там же, в Мюнхене (раз уж приехали!) подписали отдельный договор, который некоторые въедливые историки называют «фактическим Германо-Британским пактом о ненападении»…
Известно, что за три дня до того, как герои мюнхенского анекдота собрались, один из них — немец, получил от американца (Рузвельта-президента) письмо с одной очень интересной фразой, которая, в общем-то, к Мюнхену отношения не имела, но была все-таки очень важной фразой, которую мы рассмотрим в главе «Право большой войны».
Так вот, писал Рузвельт-президент Гитлеру-фюреру тогда дословно следующее:»… Социальная структура каждой вовлеченной в войну страны может рухнуть». Мудрый был человек. Так о чем же это он: о «продолжении» или о Конце политики?
Но, может, истины здесь вообще нет, и прав другой гений — Мао Цзэдун, выпустивший в обращение знаменитые лозунги: «Винтовка рождает власть» (это скорее на нашу с Кэттоном мельницу), а потом, так же легко, и «Партия управляет винтовкой»?..
На кого более всего мне не хотелось бы походить в этой главе, так это на авторов книг, а чаще брошюрок (наверняка вам попадались), где «на пальцах» опровергается теория относительности Эйнштейна, законы Ньютона или вообще вся мировая история, хронология и т. д.
Я, разумеется, не возьмусь здесь, на 10 печатных листах, опровергать книгу «О войне» Клаузевица. Я просто констатирую, что кроме Клаузевица есть еще теоретики, и предложу вам на выбор самые конечные выводы их теорий (при условии, конечно, добросовестного цитирования).
По Клаузевицу, война играет подчиненную по отношению к политике роль, и только политика определяет цели, которые преследует та или иная война, масштаб войны, объем прилагаемых усилий и пр. Тем самым отношениям придается чисто иерархический характер, когда политике отводится роль вышестоящего по иерархии управляющего элемента, определяющего и направляющего ход боевых действий и военной кампании в целом.
Вот Клаузевиц дословно: «может возникнуть мысль, что политика может выдвигать перед войной требования, которые она не в состоянии выполнить; но данная гипотеза бросает вызов естественному и неизбежному предположению, что политика знает инструмент, который намерена использовать».
А вот, например Джон Киган (John Keegan): «… для многих обществ война обеспечивает больше религиозные, культурные функции, нежели чисто политические». Понятие культуры при этом определяется как «разделяемые верования, ценности, ассоциации, мифы, табу, императивы, обычаи, традиции, предания и стиль мышления, речь и художественная выразительность, придающие устойчивость любому обществу».
Вспомните тут роль Великой Отечественной в нашем сознании, в воспитании поколений!
По оценке Кигана, утверждение Клаузевица, «о войне как о продолжении… и т. д.» — «неполное, узкое и предельно непоследовательное».
Рассел Уигли (Russell Weigley): «политика имеет тенденцию становиться инструментом войны… война, начавшись, всегда имеет тенденцию генерировать собственную политику, создавать свой собственный моментум (инерцию), делать устаревшими политические цели, во имя которых она была начата, выдвигая свои политические цели… динамика военного конфликта, особенно когда она имеет тенденции перехода к тотальным формам, диктует свои ограничения и подчиняет себе политику».
«Тотальные формы» — это ведь назван еще один из синонимов, или одно из измерений того, что я условно называю «Большой Войной». «Тотальная», «современная» (у Энгельса и Троцкого), народная, отечественная (у нас), мировая (у всех).
А еще: «Великая мировая» — так, если заглянуть в периодику той эпохи, долго, примерно с 1915-го— и до 194! года называли Первую мировую. Пока наконец не поняли, что и уже идущая Вторая — тоже мировая война.
Мартин ван Кревельд (Martin van Creveld): «Если исходить из того, что война является продолжением политики, то надо признать, что война является рациональным расширением воли государства, то есть мы имеем дело не с чем иным, как банальным и бессмысленным клише. Более того, если война есть выражение воли государства, это означает, что она не затрагивает другие, иррациональные аспекты и мотивы, влияющие на войну». Согласно Кревельду, Клаузевиц описывает, каковой должна быть природа войны, но никак не реальную ее природу.
Но пока не поступало никаких подтверждений в пользу клаузевицкого постулата в виде ударов молний, гласа с небес («Сего слушайте, в нем истина пребывает!»), мы с вами вольны выбирать. Правда, вряд ли перечисленные Джон Киган, Рассел Уигли, Мартин ван Кревельд или Брюс Кэттон (упомянутый в начале главы) так уж известны, а наш Карл — это Имя, это брэнд, который раскручивали, пиарили два века, в том числе Гитлер и Муссолини с Лениным.
Да-да, и Гитлер, в последний день, в бункере, в своем политическом завещании его помянул (хотя, может, и совсем не к месту):
«… Этим я из глубины моего сердца выражаю благодарность всем вам, как единственное свое желание, чтобы вы, несмотря ни на что, не захотели отказаться от борьбы, но и дальше продолжали ее против врагов отечества, неважно где, верные убеждению великого Клаузевица».
В защиту Клаузевица Питер Парет (Peter Paret) пишет: «… происходит отрыв от исторического контекста, в котором была написана работа, и Клаузевиц выглядит «фрагментарным и противоречивым в своих поисках в силу неразвитости нашего исторического сознания».
Вот именно это добротное описание — «каковой должна быть природа войны» — разве вам не напоминает знаменитое толстовское описание предаустерлицкого военного совета?
Вейротер диктует пространную и гениальную диспозицию: «Дер эрсте колонне маршрирен… цвайтише колонне маршрирен…» — и Наполеон гарантированно уничтожается. Тут следует чье-то робкое замечание, что одно только выдвижение французов вперед на Праценовские высоты сразу же изменит исход битвы — ровно на противоположный. Вейротер изумленно смотрит на дилетанта: «Нет, такого выдвижения не предполагается».
Мишель Гендель (Michael Handel) и еще целый сонм ученых утверждают: «… изменились не наши интерпретации, а сама природа войны… наши трудности в понимании Клаузевица связаны с тем, что мы живем в реальности, которая качественно отличается от той, в которой жил и работал он».
Что и говорить, в «реальности, в которой жил» Клаузевиц, не было СС, газовых камер, печей и всего прочего. Однако фактически, он, Клаузевиц, ведь тоже участвовал в Большой Войне, «Большой» — в смысле определения, предлагаемого в этой книге, в войне из тех, что сама берет на себя командование — и участвовал, подчеркнем, весьма достойно. Как офицеру Клаузевицу Россия может быть благодарна за один существенный эпизод. В 1812 году забитая, запуганная Пруссия была вынуждена выставить и подчинить Наполеону целый корпус, который воевал с нами на рижском направлении. И офицер российской службы Клаузевиц, вступив в переговоры с прусским корпусным командующим генералом Йорком, поспособствовал его переходу на нашу сторону (правда, случилось это в период… когда Наполеон уже давно держал в кармане яд, на случай плена)…
Но в манерах и нравах участников той Большой Войны (с Наполеоном), было еще много от влияния гуманистов, рыцарства… от того же Туго Гроция. И те элементы новизны, тотальности, что потом так разовьются в войнах XX века — их Клаузевиц не разглядел.
