Александр Орлов - Тайная битва сверхдержав
Основной базой обучения личного состава сектора физических измерений стал Институт химической физики (ИХФ) Академии наук СССР, возглавлявшийся академиком Н. Н. Семеновым. Научным руководителем подготовки офицеров самого опытного поля являлся заместитель директора этого института М. А. Садовский. Обучение личного состава проводили специалисты Института химической физики О. И. Лейпунский, И. Л. Зельманов, Г. Л. Шнирман, П. А. Ямпольский, В. Б. Миллер и некоторые другие. Эти же специалисты стали научными руководителями соответствующих лабораторий сектора. Привлекались к обучению офицеров также специалисты Государственного оптического института, где руководителем был профессор М. А. Ельяшевич.
Главным центром подготовки сотрудников биологического сектора стал Главный военный госпиталь им. Бурденко.
Сотрудники сектора вооружений готовились к испытаниям самостоятельно, непосредственно на полигоне.
Подготовка специалистов сектора физических измерений облегчалась тем, что в Москве к этому времени уже работал ядерный реактор в лаборатории измерительных приборов Академии наук СССР (будущий Институт атомной энергии им. И. В. Курчатова). На этом реакторе получали гамма-источники искусственной радиоактивности, кобальтовые и цезиевые. Эти источники привозили в Институт химической физики. Радиоактивные источники помещались в свинцовые контейнеры. Из хранилища их переносили в лаборатории, вынимали из контейнеров и устанавливали в требуемом месте. И так несколько раз в день. Помещений у сотрудников было мало, работать приходилось иногда в той же комнате, где происходила градуировка приборов. Естественно, что при такой «технике безопасности» избежать излучения было невозможно. И хотя радиоактивные источники были довольно слабые, но за день набиралась доза от 0,05 до 0,1 рентгена. Между тем сотрудники лаборатории не только не боялись облучения, но даже бравировали этим.
«Однажды кто-то из сотрудников, — вспоминал А. И. Хованович, работавший тогда в лаборатории, — обнаружил, что в ампуле одного из радиоактивных источников нарушена герметизация. Решили очистить и промыть его поверхность. Эту операцию поручили сотруднику лаборатории и мне. Средства защиты применялись самые примитивные: чьи-то старые брюки, халат, за неимением резиновых перчаток — презервативы. Я не помню, какую дозу мы получили, но число лейкоцитов в крови упало с 6000 до 3500. Врач институтской службы радиоактивной безопасности требовала, чтобы мы регулярно сдавали кровь на анализы и ходили к ней на осмотр, но мы, завидев ее, обычно куда-нибудь прятались» {18}.
Но как бы там ни было, к началу 1949 года учебная подготовка сотрудников поля в основном была закончена и все специалисты, а также необходимая аппаратура для работы сосредоточены на полигоне.
По-прежнему острейшей проблемой с наступлением холодов оставалось жилье. Если строители к осени 1948-го уже подготовили для себя хоть какое-то жилье (в основном землянки), то прибывавшие сотрудники опытного поля оказывались в трудном положении. Дело в том, что главные строительные работы в 1947—1948 годы велись на ближайшей железнодорожной станции Жана-Семей, где был построен современный аэродром, и на самом опытном поле. В то же время на берегу Иртыша, в штабном городке, получившем название «Берег», к октябрю 1948-го было построено только два жилых дома, два двухэтажных лабораторных корпуса, здание штаба части, виварий для подопытных животных и корпус патологоанатомической лаборатории. Поэтому приехавшие специалисты жили в палатках — даже землянки строителей были для них мечтой. Только после доклада Б. М. Малютова в Генштабе и бурной дискуссии там с маршалом инженерных войск М. П. Воробьевым, отвечавшим за строительство Учебного полигона № 2, личному составу опытного поля удалось отвоевать для зимовки лабораторные корпуса, которые конечно же имели весьма мало общего с жилыми помещениями.
В период подготовки и проведения первого атомного взрыва на полигоне был установлен чрезвычайный, жесткий режим сохранения секретности работ. Все служебные записи велись в состоявших на учете тетрадях, которые хранились в чемоданах, опечатывавшихся личной печатью и в конце рабочего дня сдававшихся на хранение в секретный отдел. Генерал-майор В. А. Болятко каждый раз, посещая лабораторию, сам осматривал ящики письменных столов, проверяя, не оставлено ли в них каких-либо бумаг с записями. Не было ни одного случая осознанного нарушения режима секретности или каких-либо враждебных действий.
Можно с полным правом сказать, что огромный коллектив сотрудников полигона, понимая всю свою ответственность за успешное решение задачи государственной важности, трудился во имя ее исполнения, не щадя сил и здоровья. Были недостатки в работе, но они проистекали главным образом из-за новизны дела. Вот такое было поколение людей.
В. В. Алексеев, возглавлявший тогда отдел проникающих излучений, вспоминал, что со столь жестким режимом однажды, незадолго до испытания бомбы, ему пришлось пережить весьма напряженную ситуацию:
«Дело было в том, что в лабораторных шкафах хранились стеклянные вакуумные дозиметры, каждый в своей коробке, обернутые ватой. Они должны были быть применимы для определения доз гамма-излучения при взрыве. Стали их извлекать для проверки перед установкой на опытном поле. И тут оказалось, что почти у всех дозиметров лопнули стеклянные баллоны. Следовательно, приборы вышли из строя. Скандал! Немедленно доложили руководству. Созданная комиссия провела расследование. С помощью поляриметра обнаружилось внутреннее перенапряжение в стекле, образовавшееся при пайке. Подозрения о какой-либо диверсии отпали» {19}.
Вообще при подготовке первого атомного взрыва было немало проблем с дозиметрической аппаратурой, необходимой для обеспечения радиационной безопасности при проведении испытания. Начинать пришлось с нуля. Никакой дозиметрической аппаратуры для работы в полевых условиях попросту не существовало. В сжатые сроки необходимо было создать такую аппаратуру для проведения радиационной разведки на земле, в районе взрыва, для авиационной разведки и дозиметрического контроля облучения участников испытаний по возвращении их из зараженных районов. Вся эта работа была развернута на базе Института биофизики Академии медицинских наук СССР под руководством заместителя директора института Б. М. Исаева. Создать новую аппаратуру в сжатые сроки подготовки полигона к испытанию было немыслимо. Оставалось одно: приспособить к работе в полевых условиях уже имевшиеся лабораторные образцы и макеты.
Для радиационной разведки района взрыва были оборудованы два танка со снятыми орудийными башнями. Днище и борта танков были обиты свинцовыми листами, а впереди них на штанге были выставлены измерительные датчики. Аналогично дооборудовали и несколько автомашин. Для авиационной разведки дозиметры и рентгенометры размещались на обычном транспортном самолете. А проверка дозы облучения, полученной участниками испытаний, производилась с помощью индивидуальных фотокассет.
Колорит того времени передают воспоминания Сергея Львовича Давыдова, в ту пору инженер-майора, который волею судьбы стал в нашей стране первым человеком, нажавшим кнопку пуска подрыва атомного заряда на первом испытании атомной бомбы. Программный автомат (АП, как его называли на полигоне) должен был обладать абсолютной надежностью, так как по его командам включались в работу все измерительные приборы. Ответственность осуществлявшего пуск многократно увеличивалась еще и потому, что производился подрыв единственного в стране атомного заряда, второго такого еще не было, — повторить все было невозможно.
Инженер-майор С. Л. Давыдов, назначенный в мае 1948-го старшим научным сотрудником лаборатории автоматики учебного полигона, весной 1949-го с группой коллег по новой работе выехал в Семипалатинск. Вот как он вспоминает о своем прибытии на полигон:
«Прибыть нам следовало на станцию Жана-Семей, на левом берегу Иртыша, пригород Семипалатинска, а вот билеты, ради секретности нашей поездки, были приобретены до станции Чарская (следующая за Семипалатинском узловая станция).
До Новосибирска ехали с комфортом и получали от путешествия удовольствие. Вагоны удобные, просторные, чистые и почти совершенно новые — только что появившиеся цельнометаллические. Проезжали старинные русские города: Вологду, Ярославль, Киров, Пензу, Свердловск. С удовольствием выходили на привокзальные площади этих городов, в те годы еще сохранявшие свой самобытный облик.
В Новосибирске совершили пересадку. Радостное настроение сменилось грустным. Вагоны старого образца, тесные, душные, запыленные, плохо освещенные. Проводники, как ни стараются, не могут добиться чистоты, избавиться от всюду проникающей пыли степного песка. При пересадке женщина-проводник внимательно просмотрела наши билеты, взглянула на нас и сказала, что если мы будем выходить не на Чарской, а в Жана-Семей, то к выходу следует подготовиться еще в Семипалатинске: поезд стоит одну минуту. От секрета нашей поездки ничего не осталось. Мы поблагодарили за предупреждение, оно было нелишним, так как у сотрудников Мамаева и Денисова было много пакетов. Поступили так, как советовала проводник: переезжая Иртыш, находились уже в тамбуре.
