Памела Друкерман - Французские дети не плюются едой [секреты воспитания из Парижа]
Но через восемь дней, открыв восемь тщательно выбранных мною подарков, она по-прежнему настроена скептически.
— Ну вот и Ханука кончилась, мы больше не евреи, — говорит она. И спрашивает, придет ли к нам Санта-Клаус — Рère Noël, о котором она так много слышала в саду.
В канун Рождества Саймон уговаривает меня набить подарками наши ботинки, расставив их у камина. Мол, так делают в Голландии, и это культурная традиция, а не религиозная. (Вообще-то голландцы выставляют тапки пятого декабря.) Бин приходит в экстаз, проснувшись и увидев ботинки, хоть и получила в подарок дешевое йо-йо и пластиковые ножницы.
— Санта-Клаус обычно не приходит к еврейским деткам, но в этом году пришел! — щебечет она.
Теперь, когда я забираю ее из сада, между нами происходит примерно такой разговор.
Я:
— Чем занималась сегодня в саду?
Бин:
— Ела свиные отбивные.
Нам повезло, что мы, хоть и иностранцы, но из англоговорящих стран. Английский — самый популярный язык во Франции. Большинство французов моложе сорока говорят на нем довольно сносно. Воспитательница Бин просит меня и одного папу из Канады прийти как-нибудь утром и почитать детям вслух книжки на английском. Некоторые друзья Бин берут уроки английского. Их родители не устают повторять, как повезло Бин, что она билингва.
Но в том, что твои родители — иностранцы, есть и недостатки. Саймон вспоминает, как в детстве — он вырос в Голландии — ему всегда было стыдно, когда его родители говорили по-голландски на людях. Думаю об этом, когда в конце года в детском саду Бин родителей приглашают принять участие в концерте. Большинство французов, естественно, знают слова всех детских песен. Я же что-то мямлю невпопад, надеясь, что Бин меня не слышит.
Понимаю, что придется пойти на компромисс и примириться с двумя «личностями» Бин: ведь в то время как я пытаюсь сделать ее американкой, она стремительно превращается во француженку. Я уже привыкла к тому, что она называет Золушку Сандрийон, а Белоснежку — Бланш-Неж. Смеюсь, когда она сообщает, что мальчик из ее класса любит Спидеррмена — с французским раскатистым «р», — а не Спайдермена, Человека-паука. Но не хочу даже слышать о том, что семь гномов поют «Хей-хо» (а они действительно поют во французской озвучке). Некоторые вещи для американцев — святое!
К счастью, кое-какие американизмы все же очень заразны. Однажды утром веду Бин в детский сад по улицам нашего квартала, и она вдруг начинает распевать: «Солнышко завтра взойдет». Поем вместе всю дорогу. Моя оптимистичная американочка все еще со мной.
Наконец решаюсь расспросить знакомых французов об этой загадочной фразе, — «кака». В ответ они смеются над тем, что я так переживаю. Оказывается, «кака» — действительно ругательство, но только для маленьких. Дети перенимают его друг у друга примерно в то время, когда привыкают к горшку.
Когда ребенок говорит «кака», это приравнивается к маленькой шалости. Но родители понимают, что в этом вся прелесть. Дети словно показывают язык всему миру и нарушают правила. Взрослые французы, с которыми мы обсуждаем эту тему, соглашаются, что, поскольку у детей так много правил и ограничений, им нужна и свобода. «Кака» — это способ ощутить себя сильным и независимым.
Анна-Мари, бывшая воспитательница Бин, снисходительно улыбается, когда я спрашиваю ее об этом словечке.
— Это часть детсадовской среды, — объясняет она. — Мы тоже так говорили, когда были маленькими.
Все это вовсе не означает, что дети могут ругаться, когда им вздумается. Авторы энциклопедии для родителей «Ваш ребенок» советуют разрешать детям ругаться, но только когда те в туалете. Некоторые родители говорят, что запретили произносить «плохие слова» за обеденным столом. Но не запрещают их вообще, просто учат использовать в соответствующей ситуации.
Мы с Бин едем в гости к нашим друзьям-французам в Бретань, и они вместе с маленькой дочкой хозяев показывают язык бабушке. Та тут же усаживает их и читает лекцию: когда можно и нельзя делать такие вещи.
— Когда вы одни в своей комнате — пожалуйста. Одни в туалете — пожалуйста. Можете ходить босиком, высовывать язык, показывать пальцем, кричать «кака».
Все что угодно, когда рядом никого нет. Но в детском саду — нельзя! За столом — ни в коем случае! Когда рядом папа или мама — нет! На улице — нельзя! C'est la vie. Такова жизнь. Надо понимать разницу.
Разузнав поподробнее, что такое «кака», мы с Саймоном решаем снять мораторий на использование этого выражения. И разрешаем Бин ругаться, но только без фанатизма. Нам нравится подтекст «кака сосиски», иногда мы даже сами так говорим. Ругательство для самых маленьких: как это мило! И как по-французски!
Однако понять все тонкости употребления этого выражения нам оказывается не под силу. Однажды в воскресенье папа одной из детсадовских подружек Бин заходит к нам домой за дочкой и слышит, как Бин носится по коридору и вопит: «Кака!» Папа, который работает в банке, взглянул на меня настороженно. Уверена, он рассказал обо всем жене, потому что та девочка у нас в гостях больше не появлялась!
ГЛАВА 10
Тандем
Итак, я достигла идеального веса, плюс-минус сто граммов. Значит, можно заводить второго ребенка!
Но забеременеть не получается.
А ведь все вокруг ходят с животами. Мои подруги, которым, как и мне, под сорок, видимо, не хотят упускать последний шанс. Когда я забеременела Бин, это было, как заказать пиццу. Хотите? Звоните и получайте! Вышло с первого раза.
Но на этот раз доставка пиццы не работает. Проходят месяцы, и я все отчетливее ощущаю, как увеличивается разница в возрасте между Бин и ее гипотетическим братиком или сестричкой, которых, возможно, и не будет. Не так уж много времени у меня осталось. Если не заведу второго ребенка в ближайшее время, маловероятно, что у меня будет третий — чисто физически невозможно. Врач говорит, что мой цикл слишком удлинился, а яйцеклетка не должна так долго лежать на полке, прежде чем воссоединится с потенциальным спутником жизни. Мне прописывают хломид, увеличивающий выработку яйцеклеток и повышающий мои шансы на зачатие. Тем временем все больше и больше подруг звонят сообщить прекрасную новость: они беременны! Я за них рада. Нет, правда.
Примерно через восемь месяцев мне рекомендуют рефлексотерапевта, который специализируется на бесплодии. У врача длинные черные волосы, ее кабинет расположен в не самом престижном деловом квартале Парижа. (В большинстве городов один китайский квартал, а в Париже их пять или шесть.) Она рассматривает мой язык, втыкает иголки в руки и интересуется продолжительностью цикла.
— Да, слишком длинный, — качает она головой и объясняет, что яйцеклетка увядает, так долго пролеживая без дела. И выписывает рецепт какого-то пойла — на вкус, как кора. Послушно пью варево. Забеременеть по-прежнему не получается.
Саймон утверждает, что одного ребенка ему вполне достаточно. Из уважения к нему обдумываю такую возможность — в течение примерно четырех секунд. Мною движет какой-то первобытный инстинкт, но это не похоже на инстинкт выживания: скорее, на неодолимую тягу к вкусненькому. Хочу еще пиццы! Возвращаюсь к своему врачу и говорю, что готова повысить ставки. Что еще она может предложить?
Врач считает, что нам рано пробовать крайнее средство — искусственное оплодотворение (во Франции государственное страхование покрывает шесть сеансов ЭКО для женщин моложе сорока трех лет). Вместо этого она учит меня делать уколы в бедро: буду колоть лекарство, ускоряющее наступление овуляции. Чтобы метод сработал, укол нужно делать строго на четырнадцатый день цикла. Да, и еще одно условие: сразу после укола надо заняться сексом.
Но оказывается, на следующие две недели Саймон уезжает в Амстердам — у него работа. Для меня вопрос, ждать ли еще месяц, даже не стоит. Приглашаю няню и договариваюсь встретиться с Саймоном в Брюсселе — на полпути между Амстердамом и Парижем. Планируем спокойно поужинать и удалиться в гостиничный номер. Пусть ничего не выйдет, хоть отдохнем, а на следующее утро Саймон вернется в Амстердам.
На долгожданный 14-й день в Голландии поднимается ураган, на железной дороге сплошные задержки. Приезжаю в Брюссель примерно в шесть вечера, и тут звонит Саймон: его поезд встал в Роттердаме. Непонятно, какие поезда пойдут дальше и пойдут ли вообще. Может, сегодня он в Брюссель вообще не успеет. Короче говоря, он мне перезвонит. Я нажимаю «отбой», и как по команде начинается дождь.
Шприц у меня в переносном холодильнике, на льду, который растает через пару часов. Что, если поезд встанет, и там будет жарко? Бегу в супермаркет, покупаю пакет замороженного зеленого горошка и кидаю его в сумку-холодильник.
Перезванивает Саймон: отправляют поезд из Роттердама в Антверпен. Могу ли я встретиться с ним там? На огромном экране над головой вижу, что поезд из Брюсселя в Антверпен отправляется через пару минут. Хватаю холодильник с горошком и шприцем и бегу к платформе. Это похоже на сцену из «Секса в большом городе» или «Идентификации Борна», — как вам больше нравится.
