Паскаль Буайе - Объясняя религию. Природа религиозного мышления
В отличие от того, что мы наблюдаем в христианстве, исламе или буддизме, у буид нет последовательной доктрины сверхъестественных сущностей. Само собой разумеется, что лаи обладают сверхъестественными качествами – невидимостью и способностью летать над горами, – однако никакой усвоенной теории о том, каковы эти сущности, что они делают, где обитают, нет. У буид есть понятие проводника, но нет концепции «религии», охватывающей все понятия, нормы и действия, связанные со сверхъестественными силами. Нет официальной школы или прослойки религиозных деятелей. Петь и привлекать дружественных духов может любой. И наконец, буид не считают практику вызывания духов приобщением к кругу единоверцев. Есть у других людей в мире личные духи или нет, как эти люди их воспринимают, буид не особенно интересуются.[130]
Приверженность религии не обязательно предполагает наличие определенной доктрины. Особенности, которые нам кажутся естественными и само собой разумеющимися, сложились в ходе особых исторических событий. В некоторых исторических условиях богословы собираются в институционализированные объединения (церкви, касты и т. п.) и распространяют конкретизированное представление о своей функции. И тогда всем становится ясно, что, во-первых, существует некая «религия» как отдельная область понятий и действий; во-вторых, «религии» бывают разные, то есть исповедовать их можно по-разному, но одно исповедание более достойно; и в-третьих, быть приверженцем определенной религии – значит присоединиться к социальной группе, что приводит к возникновению сообщества верующих и разделяет «нас» и «их».
Нескольких доктрин слишком много
Жертвоприношения местным духам или предкам, участие в общих обрядах должно по идее укреплять осознание принадлежности к группе, что в свою очередь способствует сплочению и сотрудничеству. Но так ли это на самом деле? И снова не следует путать официальные нормы с действительностью. Связь между верой в одних и тех же богов и общностью может быть скорее декларацией того, как должно быть, а не описанием происходящего.
Разницу между нормой и действительностью хорошо иллюстрируют религиозные концепции и практики на Яве. Здесь совмещается несколько религиозных традиций. Во-первых, многие, особенно в сельской местности, исповедуют разнообразные культы предков, которые люди со стороны называют абанган. Во-вторых, в регионе уже не первое столетие присутствует сильное мусульманское влияние – настолько сильное, что большинство населения считает себя мусульманами. Мусульманские школы и институты шире представлены в городах и непосредственное воздействие оказывают больше на торговцев и горожан, чем на крестьян, однако ислам остается религией большинства. Кроме того, многие яванцы причисляют себя к индуистам, посещают соответствующие церемонии и молятся в индуистских храмах. И наконец, некоторые мистические «яванские» культы являют собой осовремененную версию традиционных деревенских представлений, хотя, возможно, несут на себе отпечаток суфизма. В условиях этой сложной смеси верований одни индонезийцы воспринимают мистические яванские культы как подлинную, но эксцентричную разновидность ислама, другие видят огромную разницу между местными, яванскими элементами и чужеродным (мусульманским или индуистским) влиянием.
Люди, по крайней мере официально, принадлежат к одной из групп, определяемых этими доктринами. Говорю «официально», потому что, как отмечает антрополог Эндрю Битти, деление на мусульман, последователей культов и индусов у большинства людей в какой-то степени внутреннее. То есть мировоззрения и нормативные идеалы, отождествляемые с этими разными традициями, – это инструменты, которые человек комбинирует гораздо свободнее, чем подсказывает картина вероисповедания. Мусульмане посещают индуистские обряды и считают индуистские храмы священными. Самопровозглашенные индуисты включают в свои обряды отсылки к мусульманским святым и культу предков. В деревне, где проводил исследования Битти, около одной пятой взрослых жителей (как мусульман, так и индуистов) принадлежали также к мистической яванской секте Сангкан Паран, которую не считали религией, поскольку она занималась не столько абстрактной теологией иного мира, сколько благополучием и достатком при жизни.
Хорошо иллюстрирует это сочетание обряд сламетан – торжественная трапеза, выступающая ключевым элементом большинства религиозных практик на Яве. Мероприятие организуется по самым разным ритуальным поводам – от обрезания у мусульман до праздников урожая и других значимых событий. Сламетан устраивается, чтобы объединить разные группировки внутри селения или в случае серьезных невзгод. Нередко его проводят в исполнение обета – в благодарность за ниспосланное благополучие, чтобы восславить богов, Господа, духов или предков, которым этот обет давался. Вот как описывает обряд Битти: «Хозяин произносит речь на высоком яванском, объясняя гостям, по какому поводу они собрались, сжигаются благовония, гости читают молитву на арабском <…> в своей речи хозяин взывает к пращурам, духам места, мусульманским святым, индуистско-яванским героям и Адаму с Евой – такая вот политеистическая мешанина».[131]
Такую смесь разнородных элементов обычно называют синкретизмом. Термин точный, поскольку элементы сламетана действительно заимствованы из разных источников. Это учения разнообразных мусульманских школ, придворные обряды старинных яванских королевств, местные культы предков и индуистская традиция. И в то же время он может увести нас не туда, создавая впечатление, что люди просто путаются, то есть эта творческая переработка возникает лишь потому, что им недостаточно четко объяснили различия между религиями. Однако организаторы сламетана, а также приобщающиеся к мусульманским обрядам или посещающие индуистские храмы никакого замешательства не испытывают. История яванских и других индонезийских королевств – это история соперничества между политическими группировками, часто четко отождествляемыми с одним из соответствующих религиозных течений. Все они создавали такие институты, как храмы, школы и грамотную местную элиту. Происхождение этих институтов у яванцев вопросов не вызывает.
Сложности у яванцев с другим – с «исповеданием одной религии», которое кажется большинству представителей Запада само собой разумеющимся. Как утверждает Битти, «ярлык вероисповедания на безропотного человека вешают при рождении или смерти, а прилюдно причислить себя к той или иной религии общественные традиции (зачастую противоречивые) требуют на свадьбе». В такой ситуации «выбрать» религиозную принадлежность означает примкнуть к той или иной коалиции. Присоединяясь к мусульманам, вы отождествляете себя с определенной фракцией в определенном политическом контексте (подразумевающем не только общую политическую обстановку в Индонезии, но и политику конкретной деревни и семейные отношения). Причисляя себя к индуистскому «лагерю», вы вступаете в другую коалицию. Так вот, официально примыкать к той или иной коалиции – по причинам, которые прекрасно ясны из индонезийской истории, – люди не стремятся. Именно потому, что понимают, чем чреваты эти коалиционные игры. Вступив в определенную группировку, вы упускаете возможности, которые приберег для вас следующий переломный момент.[132]
Если сравнить две вышеописанные ситуации, выходит, что у буид доктрины нет: их представления о духах и проводниках, хоть и согласованы, не оформляются в связную широко применимую теорию. У яванцев, наоборот, доктрин в избытке и они образуют пестрый коллаж – подобное положение дел религиозные институты обычно стараются пресечь.
Эти два противоположных примера иллюстрируют несколько довольно простых фактов, которые ставят под сомнение сценарий, с которого я начал эту главу. Во-первых, концепции не обязательно образуют доктрину: чтобы выстроить комплекс религиозных представлений, нужны люди – специалисты. Во-вторых, даже им, как мы вскоре увидим, нужны для этого особые обстоятельства. В-третьих, при распространении религиозных концепций на кону стоят вопросы социального взаимодействия, коалиции и политики, пропущенные через установки системы социального взаимодействия в сознании.
Поскольку все это довольно сложно и взаимосвязанно, начнем с наивного, на первый взгляд, вопроса: зачем вообще нужны специалисты? В представлении о сверхъестественных сущностях нет ничего такого, что требовало бы обязательного вмешательства особо сведущих. Могущество сверхъестественных сущностей затрагивает всех, поэтому несложно предположить, что и взаимодействие с ними по силам каждому, как у буид. Как выясняется, наличие специалистов-богословов и выделение их в особую организованную группу имеет принципиальное значение для создания «религии» как чего-то, во что можно «верить» и что «исповедовать».
