Марсель Гране - Китайская цивилизация
Общность имени предполагает определенное число характерных обязанностей: между сородичами нет места кровной мести и невозможны браки. Состязания в кровной мести, так же как сексуальные поединки, – это средства, с помощью которых сравнивают силы и объединяются, сближаются и противоборствуют те, кого не связывает тождественность имени или природы. Напротив, эта тождественность заставляет принимать участие в тех же схватках и тех же союзах. Все сородичи обязаны содействовать главному мстителю за убитого родственника. При заключении брачного союза в церемонии участвуют все группы с единым именем: к мужу молодую жену провожают спутницы, посланные двумя различными группами. Три группы предоставляют свадебные дары. Число «три» есть целостность, и дары от трех групп подтверждают, что все сообщество сородичей принимает участие в брачной церемонии. Знаменательно, что предоставление спутниц должно совершаться полностью добровольно: это столько же обязанность, как и право. Родственные связи предполагают и равенство, и неразрывность.
Совершенно иначе обстоит дело с узами, вытекающими из принадлежности к культовому сообществу («тун цзун»). Там допустимы степени и предполагается иерархичность. Члены одного семейства носят имя (cognomen – «ши»), которое принадлежит только им: в теории сородичи, не ведущие происхождение от одного прапрадеда, могут различаться, принимая второе имя «ши». Но это второе имя ни в малой степени не является семейным именем. Семейные имена («син») служат препятствием для брака даже в тех случаях, когда нет и малейшей видимости общности происхождения. Носители единого имени «cognomen» могут вступать в браки между собой, если их «син» различны, но не имеют права участвовать в семейных пирах, на которых присутствуют только члены одного «син» и где устанавливаются ранги в соответствии с возрастом (буквально – по зубам) каждого. Эти общения в духе равенства имеют знаковое значение для родства, которое по своей природе основывается на представлении о сущностном единстве и нераздельности. Люди одного «общего имени» «связаны единством пищи», но совершенно иным образом. Принадлежа к одной и той же культовой организации, они собираются для участия в трапезах культа предков: эти пиры с их задачей закреплять общение не имеют ничего общего с гуляньями равных между собой людей. На трапезу каждый приносит свою часть, но, вместо того чтобы прибавить ее к общей массе, передает свой вклад главе культа. Каждый получает свою долю пищи, но эти части, подобно вкладам, установленные в соответствии с протокольными правилами, выделены главой культа и им розданы; принимаются они словно дар. Хотя общение и есть, оно иерархизировано.
Отдельное семейство («шу син») делится на неравные по положению культовые сообщества. В самом низу расположено сообщество братьев, которые, встречаясь вместе со своими потомками у старшего из братьев, почитают покойного отца. Эти сообщества братьев, образующие самую малую домашнюю единицу, уже обладают иерархической организацией. В них признается привилегия первородства. Не являющийся главным наследником отца сын не может по собственной воле приносить жертвы в его память: он просто участвует вместе с другими в обряде жертвоприношения, совершаемом старшим братом. Более высокое сообщество, руководимое старшим дядей, объединяет потомков одного деда: оно включает братские сообщества, причем место каждого из них определено положением его главы. Еще выше расположена группа, совершающая обряды в честь общего прапрадеда. Эти четыре уровня своего рода культовых объединений могут собираться на аналогичные заседания для почитания культа самого отдаленного общего предка, имя которого еще памятно всем группам, все еще носящим общее фамильное имя и не разделившимся для образования отдельных семейств («шу син»). Глава данного верховного объединения – это одновременно глава самого высокого собрания сородичей по прямой линии. Эта домашняя организация контрастирует с концепцией родства, основанного на принципе нераздельности, и находится в самом тесном отношении с культом предков. Культ предков служит привилегией аристократов, которые одни обладают правом иметь посвященный предкам храм. Тем не менее в обустройстве этого храма заметны следы древней нераздельной организации родства, на которую наложилась организация в иерархизированные группы. Выше перечислялись многочисленные причины, оправдывавшие представление, что начало единоутробности, первоначально первенствующее перед агнатическим началом, набрало силы с того момента, как в нераздельной родственной организации приобрело определенную значимость юридическое представление о родстве. Стоит процитировать здесь поговорку из древних ритуальных сборников: «Звери знают их мать, но не знают их отца. Сельчане говорят: «Отец и мать, ради чего их различать?» Но знать в городах умеет почитать своих покойных отцов». Если женщины, деревенские матери с мужьями, которые оставались всего только их сожителями, были по преимуществу матерями деревенских мальчишек, становится понятным, почему слово, выражающее привязанность детей к их матерям («цинь»), послужило для обозначения родителей и осталось для характеристики чувств, налагаемых, как предполагается, узами родства, но в то же время никогда не применяется для обозначения чувств, внушаемых отцом. Отец не может быть «цинь», близким. Он «цзунь», почтенный, и этот термин, точно выражающий принятые в Китае отношения между отцом и сыном, наводит на мысль об уважении, которое требует дистанции, об уважении, которое оказывается низшим высшему («цзунь»). Однако же знаменательно, что, хотя дед в еще большей степени, чем отец, заслуживает почитаться как высший, о нем говорят, что он «цинь», что он близкий, родной, и по отношению к нему допускаются фамильярности, которые отцом были бы восприняты как неприличествующие. Это привилегированное положение объясняется тем фактом, что до того, как быть включенным в агнатическую линию родства, дед прежде всего в качестве дяди матери по материнской линии занял свое место среди единоутробных сородичей. То же самое происходит с прапрадедом, тогда как прадед наподобие отца стал приниматься за родственника лишь после того, как агнатический принцип родства вышел на первое место, оттеснив принцип родства единоутробного. Так вот, именно то обстоятельство, что члены двух следующих друг за другом агнатических поколений далеки друг от друга, хотя представители идущих через одно поколений близки, объясняет – и это единственное объяснение – обустройство Храма предков, предназначенного исключительно для агнатов и их жен. Это обустройство, называемое порядком «чжао лу», требует, чтобы дощечки с именами отца и сына, прадеда и прапрадеда были расположены в два противостоящих ряда, тогда как в одном ряду оказываются таблички внука и его деда. Таким же образом на собраниях живых людей, посвященных почитанию культа предков, они должны группироваться в два противостоящих ряда, так что члены следующих одно за другим поколений стоят лицом друг к другу, в то время как члены чередующихся поколений смешиваются в одной группе. Наконец, если ребенок уже достоин возглавлять религиозную церемонию, но еще слишком мал и его приходится носить, никто не может служить из тех, кто принадлежит к поколению отца ребенка. Дитя должен нести представитель поколения деда, и именно в силу этого правила, лишенного своего обрядового смысла и понимаемого исключительно как нравственная норма, оказываются разрешенными фамильярности между внуком и дедом, запрещаемые между сыном и отцом.
Из организации культовых групп возникло новое представление об идее родства. Пока семья оставалась неразделимой, она смешивалась с идеей о единосущности. Но среди знатных лиц, имеющих право совершать обряды культа предков, организуемые в Храме предков трапезы случаются чаще и обладают большим весом, чем совместные пиршества, собирающие всех обладателей одного и того же имени. Создаваемое жертвенным сотрапезничеством родство выглядит более прочным среди лиц, чаще других пирующих сообща. И в самом деле, среди знати наряду с существованием четырех культовых сообществ (помимо большого «цзуна») имеются также четыре степени траура, позволяющие оценивать побочное родство. Родство тем слабее и траурные обязанности тем легче, чем реже побочные родственники, образующие более широкое культовое сообщество, общаются между собой в Храме предков. Хотя узы родства все еще определяются принадлежностью к одной группе, они начинают выглядеть проистекающими из связей соседства, потому что изменяются в зависимости именно от него. Но жертвенные собрания в Храме предков еще отличаются и иным характером от эгалитарных пиршеств неделимой семьи. В своем качестве служителя культа глава каждого культового сообщества играет роль первого плана. Именно через его посредство члены культового сообщества общаются с предками и общаются между собой. Похоже, что предшествующее общению жертвоприношение помогает концентрации у главы группы добродетели, которую в дальнейшем он старается распространять среди других ее членов. Эта добродетель не отличается от сущности семейного начала, но у вождя, являющегося центром культа, вроде бы приобретает высший характер и даже что-то возвышенное. Когда от вождя она переходит к другим членам сообщества, то приносит с собой нечто большее, чем простой принцип единосущности; распределяемая им вместе с жертвенным мясом благодать («фу») передается другим участникам группы как часть его престижа, его доля власти, могущества. Никто не воображает, что добродетель, которую он ощущает возросшей, могла бы проистекать не из него самого и бить в нем ключом, как и в каждом из его близких: он видит в этом как бы возрождение высшего источника власти, вызвать который к жизни способен только служитель культа. Именно этот служитель выглядит творцом принципа родства, связывающего между собой членов семейного сообщества. Хотя семейные узы и заставляют по-прежнему предполагать существование между сородичами единосущности, более решительно они вызывают мысль о принципе престижа, которому приписываются творческая действенность и трансцендентность. За главой культа признается своего рода высшая позиция, обязывающая носить по нему траур высшего уровня. Творцами родства начинают признаваться выделяемые из всего круга сородичей родственники по восходящей линии и перворожденные. Более глубокие и поддающиеся анализу представления, взаимосвязанные идеи о домашнем могуществе и родственной близости оттесняют более смутное чувство о сущностной тождественности.
