Марсель Гране - Китайская цивилизация
В еще большей мере, чем на войне, солидарность феодальной группы закреплялась на придворных собраниях. Вассалы вручают себя государю на заседаниях совета. От князя получают они свою мудрость и в форме своих суждений ее ему возвращают. Княжество погибает, если все вассалы, все советники не одушевлены одной добродетелью. «Выглядеть единодушными и перессориться – ах, это величайшее из несчастий!» Если не единодушны сердца, «нет смысла заполнять словами зал аудиенций». Напротив, надо, чтобы «каждый умел взять на себя ответственность («цзю» – дурной и положительный результат)» за мнение, которое высказывал сам или на котором настаивали другие и которое князь от имени всех поддержал, сказав «да». Все советники вынуждены исполнять одобренное мнение, разве что они позаботились уйти от личной ответственности. Но отвергнуть решение, которое в принципе не может не быть единодушным, – значит оторваться от феодальной группы, самому исключить себя из нее, навлечь на себя проклятие, рискуя проклясть своих знатных особ и государя. Отстаивающий свое мнение вопреки другим советникам обречен на искупление губительных последствий решений, против которых выступает. Согласное суждение трех советников равнозначно единодушию всего совета. Трижды повторенное возражение клеймит решение как бы отсроченным противоборством; оно временно высвобождает судьбу, но ценой будущности возражающего. Он обязан уйти в отставку, отказаться от своих обязанностей, отправиться в изгнание: ему следует искупить то, в чем он уличает, как в ошибке, других. Но смириться означало бы «остаться ради ненависти» и напустить злые чары на принятое решение. За исключением крайних случаев, возражающий не должен проклинать других и отлучать сам себя. Если вассал, совет которого был отклонен, покидает свою страну, он порывает с родиной и предками: он не может брать с собой посуду, которую использовал при совершении обрядов поклонения предкам. Он утрачивает своих божеств. «Как только он пересекает границу, им разравнивается площадка и возводится курган. Лицом он поворачивается к родному краю и испускает стенания. Он меняет халат, нижнее платье, словно в трауре, одевает он белую, без каких-либо украшений и лишенную цветных краев шапочку. Он носит башмаки из необработанной кожи, подножка его экипажа покрыта шкурой белой собаки, у лошадей его упряжки грива не подстрижена. Сам он прекращает стричь волосы, подправлять бороду и обрезать ногти. При приеме пищи он избегает совершать какие-либо возлияния [ибо оторван от общения с божествами]. Он воздерживается от утверждений, что невиновен [как и от утверждений, что виновен: лишь у вождя достает духа и власти для того, чтобы формально признать себя виновным]. К нему не допускаются его жены (во всяком случае, его главная жена) [и его сексуальная жизнь, как и его семейные отношения, прерывается]. Лишь в конце трехмесячного срока возвращается он к своей прежней одежде». Изгнанный вассал соблюдает траур по покинутой родине и носит траур по самому себе. Им разрываются прежние связи и отвергается собственная личность, какой она была прежде. Когда по истечении трехмесячного срока им снимаются знаки траура, он прекращает быть человеком такого-то государя и жителем такого-то края. Все то время, пока он придерживается траура и полного воздержания, он держит своего властелина под угрозой собственного самоубийства. Эта угроза обладает ужасающим могуществом, и ее достаточно, даже в отношении чужеземца, для обуздания характеров. Вассал князя Чу сумел добиться для своего побежденного господина помощи от армий княжества Цинь, стеная в течение семи дней у стен княжеского дворца, причем его голос не стихал даже на мгновение и в его рот ни разу не попало даже ложечки какого-либо напитка. Когда возражающий вассал покидает отечество и постится, он пытается принудить своего господина отвергнуть проекты, с которыми сам не хочет связывать своего имени. В срочных случаях он может прибегнуть к более решительным средствам. Обманутый своей женой, дочерью князя Цинь, князь Цзинь освобождает разбитых им и взятых в плен генералов Цинь. Появляется вассал, который выговаривает князю, а затем «плюет на землю, не отвернувшись». Тем самым он подвергает проклятьям княжеские решения. И перед князем возникает мучительный выбор: надо либо отказаться от проклятого решения (как он и поступит), или же предать казни вассала, подвергая себя всевозможным карам за казнь, которую тот сознательно спровоцировал. Так преданный вассал, не навлекая на себя наказания, способен избавить своего князя от дурной судьбы, которую может вызвать неловкое решение: для этого достаточно, чтобы возражающий воскликнул, жестом указывая на сторонников иного мнения: «Они этого хотели!» Если государь следует их мнению, но достаточно осторожен, чтобы жестом отметить свои оговорки, можно будет, в случае посредственности успеха, избавиться от дурного деяния, казнив провинившихся министров. Беду перекладывают на них. Конечно, со стороны государя более величественным было бы взять всю ответственность на себя, сказав: «Мои генералы и мои министры всего лишь мои руки и мои ноги», но, если в теории у удела есть лишь одна душа – и это душа государя, если в принципе совет обязан быть единодушен, на практике основная польза от дворцовых совещаний в том, что они позволяют выявить ответственного за каждое суждение: с этой минуты произнесенные слова не направляют судьбу неотвратимо по одному-единственному пути. Оказываются возможны раскаяния и оказываются обозначены искупительные жертвы, которые могут потребоваться. На совете, как и в битве, стремятся разделить ответственность и боятся высказывать окончательное мнение. Именно потому, что судьба зависит от слова и обнажает душу, каждый советник учится не то чтобы говорить, ничего не сказав, но выражаться хотя бы только посредством ставших пословицами оборотов. Они вызывают уважение своим традиционализмом: но, кроме того, если они и освящены обычаем, то, с другой стороны, обладают только нейтральным значением, и прежде всего способны быть истолкованы многообразно. В идеале прекрасно, если совет принимает обличье состязания в пословицах, а решение выглядит ребусом. Князь Сянь из Цзинь в 659 г. обсуждает, передать ли командование армией своему старшему сыну. Тот уже намечен наследником. При дворе у него есть своя партия. Другая партия образовалась вокруг фаворитки князя, ненавидевшей его старшего сына ненавистью мачехи. Эта партия и предлагает назначить юного князя полководцем. Ведь это лучший способ его погубить. Если он совершит преступление, потерпев поражение, значит, он виновен. Он будет виновным, он уже виновен, если, будучи победителем, подвергнется подозрению, что намерен использовать престиж победы против отца. Друзья юного князя стараются избавить его от этого испытания. Князь Цзинь принимает собственное решение: он доверяет своему старшему сыну командование войсками, но, когда передает ему платье полководца, обнаруживается, что молодому князю придется носить одежду, состоявшую из двух равных частей, и металлический полукруг. В загадку ребуса, созданного таким платьем, пытаются проникнуть пятеро превосходных советников. Из одних толкований прямо вытекало, что молодому князю следует открыто продвигаться вперед, но другие заключали, что ему следует избегать сражения. Тонкость происходивших споров дает высокое представление об ораторском искусстве, которое тогда требовалось от советников. Довольно-таки любопытно констатировать, что начатая под покровом велеречивых споров на Государственном совете интрига велась в тайне шутом, который был близким советником князя. Юродивые, певцы, шуты играли при феодальных дворах роль, которая возрастала по мере того, как превратившиеся в самовластных правителей князья обретали все более чувствительное сознание величия, отныне допускавшего лишь тайные и завуалированные советы. Искусство восхваления, которым традиционно владели шуты, позволяло им придавать своим упрекам хорошо затушеванный оборот. К тому же они не говорили от имени феодальной группы и на их словах не лежал тот же ужасающий груз, что и на высказывании вассала, связанного суровым долгом искренности. При дворе, как и в боях, специалисты постепенно вытесняли знать. В милости вождей подлые, но знакомые с приемами пения и умеющие придумывать сказки люди сменили вассалов, которым одна знатность давала право говорить и чья искренняя душа проявлялась в использовавшихся ими стихотворных пословицах и обрядовых оборотах речи, где была запечатлена мудрость предков.
Лишь обладая какой-то частицей княжеской души, можно уметь хорошо одеваться, держать себя, говорить, быть мудрым и быть знатным. Знатен тот, кто ест много и есть умеет. Он доедает за вождем и должен быть тем сыт; только вождь обладает душой, способной с подчеркнутым презрением относиться к пище и удовлетворяться добродетелью жертвоприношений. Те, кто хвастались, что принадлежат к породе, в которой вот уже много поколений знатно ели, любят повторять такую поговорку: «Сы эр бу сю». В стародавние времена этот оборот, вероятно, значил: «Не бросайте разлагаться тело умершего!», – но если лица с возвышенными чувствами видели в поговорке добрый совет: [ «Оставьте мудрые примеры, которых] даже после смерти не касается разложение!» – то сильные мира сего предпочитали бы понимать ее так: «[В благородную породу даже] смерть не привносит разложения [и семья остается крепкой и живой]», и несомненно, они желали бы, чтобы так и было на самом деле и можно было бы утверждать: «После смерти [тело великого] совершенно не подвержено разложению». Это подтверждает, что одни и те же представления, заставлявшие изобретать обряды, благодаря которым мертвый защищался от ужасов медленного разложения, способны как подталкивать к желанию сохранять труп неопределенно долгое время, так в конце концов превращаться в простые нравственные предписания. Знатные особы феодального периода были прекрасны и обладали чистой душой и телом потому, что их еда была чиста и богата, ели они в соответствии с обычаем хорошо приготовленные блюда и, наконец, питались рядом с князем. Им были запретны многие продукты: внутренности волка, почки собаки, мозги молочного поросенка, рыбьи потроха, гузка домашнего гуся, желудок оленя, зоб дрофы, куриная печень. Весной и осенью они смешивали с порезанным луком горчицу. К куриному бульону или бульону из перепелки и к мясу куропатки ими добавлялся таран, к поджаренным курам и фазанам – ароматические травы, но никогда таран. Таким же образом приправляли леща и окуня, которых готовили на пару. При еде порезанной ломтями говядины применяли как пряность имбирь. Мясо лося, оленя, косули или кабана подавалось либо порезанным на высушенные и отбитые ломти, либо сырым, но в этом случае порезанным на очень тонкие куски. Среди блюд изысканных ели посеченных и законсервированных в уксусе улиток, сдобренный отварным рисом бульон из фазана, кашу из грубо молотого, слипающегося риса, смешанную с бульоном из зайчатины и собаки, фаршированную тараном и сохранявшуюся в соли рыбную икру. Помимо перебродивших напитков пили сдобренную уксусом воду и сливовый сок. С персиков до блеска отскабливали шкурку, и так, чтобы они выглядели зеленоватыми, будто желчь, в которой заключалась храбрость. На самых избранных пирах подавали зажаренных черепах, ростки бамбука и тростника, рубленых карпов: эти блюда особенно подходили для чествования военного, которому вдобавок подносилась вырезанная из каменной соли фигурка тигра. Все блюда разносились и елись в установленном порядке. В соответствии со строгими правилами раскладывались столовые приборы. Вареную рыбу располагали так, чтобы ее хвост был повернут к гостю, но укладывали таким образом, чтобы летом ее спинка была повернута вправо, а зимой вправо смотрел ее живот. За княжеским столом амфоры были повернуты носиком к князю, а за другими столами их носик должен был смотреть в сторону главного приглашенного. По левую руку ставились все соусы и смешанные напитки, которые следовало брать правой рукой. Запрещалось есть пшено не ложкой, пить бульоны, не пережевывая трав, пить рассол, словно он был слишком беден солью, подбрасывать палочками рис вверх, чтобы он остыл, или же скатывать в шарики, чтобы быстрее заглатывать. Куски не расхватывались, словно добыча, а кости не швырялись собакам. Если арбуз предназначался князю, его разрезали пополам и прикрывали салфеткой. При обслуживании придворного высокого ранга арбуз опять же разрезался, но салфетку экономили. Простой придворный получал арбуз со срезанной нижней стороной. А в народе арбуз просто разгрызали зубами. Нельзя было иметь потных рук, производить шум или гримасничать ртом. Проваренное мясо разрывали зубами, сушеное – руками. Не выкладывали назад, на тарелку, извлеченные изо рта кусочки рыбы. Пока хозяин дома не опробует всех блюд, рот не ополаскивали. Есть начинали прежде хозяина, но заканчивать следовало только после него. За столом вождя следовало остерегаться выглядеть обжорой и, рассаживаясь на своей циновке, старались держаться немножко позади. Однако едва вождь очищал пальцами уголки рта, все прекращали еду и выпивали, когда им предлагали подать что-нибудь снова, отказывались, говоря: «Мы объелись!» И всем было неприлично уходить «приплясывая и выделывая коленца». Тем, кто плохо переносил выпивку, угрожали козлами; наблюдатель и цензор напоминали им о правилах приличия. «Стоит напиться нашим гостям – и один кричит, а второй извергает ругательства! – Переворачивая наши вазы и наши горшки – они, спотыкаясь, пляшут!» Хотя ни один из приглашенных «не может себе позволить сказать, что он не сыт», все, с другой стороны, обязаны делать вид, что только пробуют блюда. Во время пиршеств, устраиваемых большими вождями, мясо подается крупными ломтями, а не порубленным на мелкие кусочки. Подношение еды, которым человек облагораживается, но и подчиняется, принимается осторожно, со смешанными чувствами почтительности и недоверчивости, высокомерия и униженности. У вассала от рождения преобладает почтительность, он не может не есть жадно пищу, которой хозяин его угощает; но должен есть ее, строго соблюдая приличия: «Если князь передает вам свои объедки, ешьте из его собственной тарелки, во всяком случае, если ее можно будет вымыть после того, как вы поедите». Связь, родившаяся из этого общения, будет только теснее, если вы поделите не только еду, но и посуду. «Если князь одаривает вас плодом с косточкой, сохраните косточку на вашей груди», ибо это знак его милости. Если князь одарит вас пищей, ешьте ее, но сохраните долю для ваших родных: вы их порадуете, вы сделаете богаче их существование, и вы распространите на более старое поколение свои права на знатность».
