Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас
«Великое перемещение рисков» было частью более широкого политического курса против общественного риск-менеджмента, от которого не менее сильно пострадала природоохранная деятельность, в частности нацеленная на предотвращение глобальных изменений климата. «Великое смягчение» и «великое перемещение рисков» были двумя столпами одного политического курса.
Поскольку на агрегированном уровне занятость еще никогда не была такой стабильной, предполагалось, что люди, потерявшие работу, с легкостью найдут себе новую. Если их ждала неудача, то ее относили на счет их личных недостатков, а не принципов работы экономики. В таких условиях компании стремились вести свою деятельность с максимальной «проворностью» и «гибкостью». Эти модные словечки обозначали растущую готовность массово увольнять работников всегда, когда это повышает краткосрочную прибыльность. Точно так же излишеством были названы высокие пособия по безработице. И они были сильно урезаны или заморожены.
«Великое перемещение рисков» вторглось в такие области, как здравоохранение и пенсионное обеспечение. Системы универсального типа, в которых государство выступает единым заказчиком медицинских и пенсионных услуг, установленные после Великой депрессии и Второй мировой войны, были подвергнуты критике как раздувающие бюрократию и подавляющие свободу индивидуального выбора. На их месте, как утверждалось, должна быть система, при которой домохозяйства сами будут обеспечивать себе доступ к медицине и пенсии. Государственный сектор ждало обветшание: его страховое участие было низведено до призрения сирых и убогих.
Даже в период «великого смягчения» высокообеспеченная элита с гораздо большей радостью приветствовала перемещение рисков на плечи индивидов, когда этими индивидами были рядовые рабочие, а не она сама. Звучало много громких слов про схемы вознаграждения – опционы и им подобные, – благодаря которым крупные управляющие получали возможность извлекать для себя выгоды из роста цен на акции. В то же время подразумевалось, что при падении котировок менеджеры должны оставаться ни с чем. Но правдами или неправдами, они всегда брали свое.
Экономисты, и в частности Майкл Йенсен, теоретически обосновывали преимущества опционных схем. Йенсен утверждал, что благодаря им интересы управляющих и владельцев акций приходят к гармонии или, выряжаясь модным в ту пору специальным термином, «создаются стимулы для максимизации акционерной стоимости».
В фазе подъема конца 1990-х годов, когда цены на акции постоянно росли независимо от качества управления, подобная система «стимулов» ни у кого не вызывала нареканий. Но как только пузырь лопнул, радость по поводу опционов вмиг улетучилась. Большое число компаний пошло на переоценку ранее выпущенных опционов, установив новый курс на уровне достаточно низком, чтобы менеджмент в любом случае оказался «при деньгах». Это было равносильно разрешению менять ставки в скачках, после того как забег завершился.
Но ни один институт рыночные либералы не поносили с такой энергией, как законодательные ограничения на увольнение работников и гарантии крупных выходных пособий. Утверждалось, что немощь, будто бы поразившая экономики европейских стран, была вызвана преградами при увольнении работников, которые затрудняли более активный наем рабочей силы.[13]
Но как только речь заходила об исполнительных директорах корпораций, стремительно забывалось, что провалы тоже нужно вознаграждать по заслугам. Раз за разом оплошавшие управляющие получали выплаты в миллионы или даже десятки миллионов долларов. В то же время рабочие, лишившиеся работы из-за промахов менеджмента, в лучшем случае получали оплату за несколько недель.
В итоге высшее звено менеджмента, несмотря на свою гораздо меньшую уязвимость в плане финансовых неурядиц, несло такие же или даже меньшие риски в отношении среднего заработка, что и простые рабочие. Относительно накопленного богатства риски у топ-менеджмента были гораздо меньше, чем у большинства людей. Даже менеджеры, допустившие самые нашумевшие ошибки, редко оказывались без гроша в кармане или хотя бы опускались до уровня среднего класса. До тех пор пока продолжалось «великое смягчение», на эти вопиющие несоответствия не обращали внимания. Компании бросили всякие попытки соблюсти хотя бы видимость общественного договора со своими работниками, которые очень быстро опустились в разряд «человеческих ресурсов».
В рисках можно найти и кое-что хорошее. На более поздних этапах длинных циклических расширений переговорные позиции рабочих на рынке труда усиливаются, вызывая повышение зарплат и улучшение условий труда для некоторых из них. Но, подводя балансовую черту «великому смягчению», нужно сказать, что негативного было больше. Все больше опасаясь за свое место, работники соглашались на ускорение процесса труда и ухудшение его условий.
Правительства и сами стремились избавиться от своей функции риск-менеджера. На всем протяжении «великого смягчения» рыночные либералы бранили механизмы социальной защиты государства всеобщего благосостояния за их будто бы неэффективность и устарелость. И они кое-чего добились, если посмотреть на реформу государства всеобщего благосостояния в США. Но в общем и целом государство всеобщего благосостояния оказалось на удивление живучим. Его центральные составляющие, такие как система социального страхования в США и национальная система здравоохранения в Великобритании, пользуются прочной и широкой поддержкой у населения.
Смерть: несогласные и их реабилитация
Чем бы ни было «великое смягчение» – действительным фактом экономической жизни или обманчивым порождением статистики, – характерная для него модель длительных подъемов со слабыми и короткими рецессиями теперь, очевидно, мертва. Глобальная рецессия является по меркам послевоенного времени длительной и глубокой, а нынешнее восстановление – медленным и хрупким. Как видно из рис. I.1, с окончанием «великого смягчения» резко подскочила амплитуда колебаний занятости.
Если сегодня оглянуться в прошлое, то станет ясно, что «великое смягчение» было мертворожденным. Не успели в начале 2000-х годов возвестить о его пришествии, как оно умерло. Восстановление, начавшееся после рецессии 2001 года, не было, как полагают сторонники «великого смягчения», продолжением череды длительных циклических подъемов в США. Скорее, это был пример слабости, скоротечности и абсолютной зависимости от хрупкого пузыря на рынке жилья и расширительной монетарной политики Гринспена и Бернанке. Расширение продлилось всего шесть лет. И оно тянулось уже четыре года, когда занятость наконец добралась до пика, предшествовавшего рецессии. Первые же несколько месяцев глобального финансового кризиса не оставили ни намека на какие-то достижения в области занятости, сделанные во время рецессии, а только усугубили ситуацию.
РИС. I.1. Конец «великого смягчения»
ИСТОЧНИК: DeLong B. How Scared of the Future Should Macroeconomists Be? 2010.
Американский опыт стал типичным для развитых стран. И если в некоторых странах, таких как Австралия и Канада, дела обстояли не так плохо, то Ирландия, Исландия и проч. пали жертвой серьезного спада с уменьшением ВВП более чем на 10 %.
Однако недостаточно просто указать на явный конец «великого смягчения». Ход рассуждений, который привел столь многих экономистов к тезису о приручении деловых циклов с помощью финансовой либерализации, до сих пор властвует над умами и неявно присутствует при выдвижении многих доводов об антикризисной политике. Поэтому важно понять, почему гипотеза о «великом смягчении» оказалась настолько ошибочной.
Несогласные
Пока бум продолжался, с мнением, что «великое смягчение» – это результат гибельной политики, мало считались. Об этом говорили только кейнсианцы старой генерации, сравнительно маргинальная группа экономистов на левом фланге, а также представители австрийской школы – мелкой группки на правом фланге. Хотя оба этих лагеря делали мрачные прогнозы, они резко различались по своему видению причин и предлагаемым решениям.
Основы теоретической позиции австрийской школы были заложены в начале XX века Людвигом фон Мизесом и Фридрихом фон Хайеком. Мизес и Хайек предложили теорию делового цикла, основанную на функционировании финансовых рынков. Согласно этой теории, деловой цикл складывается следующим образом.
Вначале происходит расширение предложения денег – в результате ли притока золота, эмиссии бумажных денег или финансовых нововведений. Это приводит к снижению процентных ставок. Низкие процентные ставки стимулируют заимствования в банковской системе. Искусственно раздутые заемные деньги ищут для себя возможности вложения, которых становится все меньше. Так возникает неустойчивый подъем. В ходе этого подъема капитал начинает ошибочно направляться в те сферы, куда, будь ценовые сигналы неискаженными, инвестиции никогда бы не пришли. Коррекция, или кредитный крах, наступает в тот момент, когда создание кредита больше не может продолжаться. В итоге рынки расчищаются, и ресурсы перераспределяются в более эффективные сферы вложения.
