Милтон Фридман - Капитализм и свобода
Необходимым является и неравенство в другом, более тонком смысле, вызванное функционированием рынка, – оно нужно для равного подхода или, другими словами, для удовлетворения вкусов людей. Наиболее простым пояснением может служить лотерея. Представим себе группу лиц с первоначальными равными средствами, которые сообща соглашаются принять участие в лотерее с весьма неравноценными призами. Совершенно очевидно, что для того, чтобы данные лица максимально использовали свое начальное равенство, требуется, чтобы в конечном счете доходы были неодинаковы. Перераспределение дохода после окончания лотереи было бы равнозначно лишению их возможности участия в лотерее. Этот случай имеет гораздо большее практическое значение, чем это может показаться при буквальном восприятии понятия «лотерея». Люди избирают занятия, производят инвестиции и тому подобное отчасти в соответствии со своей склонностью к неопределенности. Девушка, стремящаяся стать кинозвездой, вместо того чтобы поступить на государственную службу, сознательно делает выбор в пользу лотереи, точно так же как и человек, вкладывающий деньги в мелкие акции урановых рудников, а не в государственные облигации. Страхование – это способ выражения склонности к определенности. Даже и эти примеры демонстрируют не в полной мере, насколько фактическое неравенство может быть результатом систе мы, предназначенной для удовлетворения вкусов людей. Сама система оплаты и найма подвержена воздействию подобного предпочтительного отношения. Если бы все потенциальные киноактрисы терпеть не могли неопределенности, они стремились бы к созданию кооперативов киноактрис, члены которых заранее давали бы свое согласие на более или менее равное распределение доходов, то есть фактически подстраховывали себя за счет разделения риска. Если такого рода выбор получил бы широкое распространение, возобладали бы крупные многоотраслевые корпорации, сочетающие в своей деятельности рискованные и нерискованные операции. Самочинные добыватели нефти, единоличные собственники, мелкие товарищества стали бы редкостью.
В сущности, это один из способов интерпретации правительственных мер по перераспределению доходов с помощью прогрессивного налогообложения и тому подобных мер. Можно утверждать, что в силу тех или иных обстоятельств, например в связи с административными расходами, рынок не в состоянии выдать тот набор или тип лотерей, кото рый нужен обществу, и государство как бы берет эту задачу на себя, вводя прогрессивное налогообложение. Я не сомневаюсь, что такая точка зрения содержит элемент истины. Вместе с тем она вряд ли способна оправдать нынешнюю систему налогообложения хотя бы потому, что налоги взимаются после того, как в основном уже стало известно, кто выиграл призы, а кто остался ни с чем в жизненной лотерее, и за налоги голосуют главным образом те, кто считает, что они остались с пустыми номерами. В том же духе можно оправдать шкалу налоговых ставок, за которую проголосовало одно поколение, как применимую к другому, еще не родившемуся поколению. Любая процедура подобного рода, как мне представляется, приведет к установлению гораздо менее прогрессивных налоговых ставок по сравнению с существующими, во всяком случае, на бумаге.
Хотя неравенство дохода в результате оплаты «по продукту» и отражает «уравнивающие» различия или удовлетворение склонности людей к неопределенности, оно в значительной степени отражает различия в первоначальных данных как в плане человеческих способностей, так и в плане собственности. Именно эта часть создает трудные проблемы этического порядка.
Широко бытует представление, что необходимо проводить различие между неравенством индивидуальных способностей и собственности и между неравенством, возникающим благодаря унаследованному и приобретенному богатству. Неравенство, возникающее в результате разнообразных индивидуальных способностей или в результате разницы в благоприобретенном богатстве, считается приемлемым или по крайней мере не в такой степени неприемлемым, как неравенство, возникающее в результате унаследованного богатства.
Это различие не выдерживает критики. Можно ли с этической точки зрения в большей степени оправдывать высокое вознаграждение человека, унаследовавшего от родителей редкостный голос, пользующийся исключительным спросом, чем высокое вознаграждение человека, наследующего собственность? Дети русских комиссаров наверняка могут в большей степени ожидать вознаграждения (как, впрочем, и ликвидации), чем дети крестьян. Являются ли их ожидания менее или более оправданными, чем ожидания более высокого дохода сыном американского миллионера? Можно взглянуть на ту же проблему и с другой стороны. Родители, желающие, чтобы их материальные ценности перешли к сыну, могут сделать это различными способами. Они могут употребить определенную сумму денег для оплаты обучения своего сына, например на высококвалифицированного бухгалтера, помочь ему занять прочное положение в бизнесе или же учредить трест-фонд, который будет приносить их сыну доход от собственности. В любом из этих случаев их сын будет получать более высокий доход. Однако в первом случае будет считаться, что его доход получен за счет индивидуальных способностей; во втором – от прибылей; и в третьем – от наследства. Есть ли какое-либо основание для различения этих трех категорий дохода с этической точки зрения? И наконец, представляется нелогичным утверждение, согласно которому человек имеет право на то, что он произвел благодаря индивидуальным способностям, или на накопленные им материальные блага, но не имеет права передавать состояние своим детям; столь же нелогично утверждение, что человек может использовать свои доходы на прожигание жизни, но не может передавать их своим наследникам. Разумеется, последнее есть один из способов использования произведенного богатства.
Тот факт, что эти аргументы, направленные против так называемой капиталистической этики, несостоятельны, конечно же, не доказывает приемлемости капиталистической этики. Мне трудно выступать как за ее принятие, так и за отказ от нее, точно так же как и поддерживать любой альтернативный принцип. Я все более склоняюсь к убеждению, что ее нельзя рассматривать саму по себе как этический принцип и что на нее нужно смотреть как на подсобное средство или производное от некоего другого принципа, например принципа свободы.
Эту фундаментальную сложность можно проиллюстрировать на нескольких гипотетических примерах. Вообразим четырех Робинзонов Крузо, выброшенных независимо друг от друга на четыре необитаемых острова, расположенных поблизости один от другого. Одному Робинзону повезло, и он очутился на большом плодородном острове, где может жить припеваючи. Остальных прибило к маленьким голым островкам, где они еле-еле обеспечивают себе пропитание. В один прекрасный день они узнают о существовании друг друга. Разумеется, в том случае, если Робинзон Крузо с большого острова пригласит остальных своих однофамильцев присоединиться к нему и поделится с ними своим богатством, это будет благородным жестом. Представим, однако, что он этого не сделает. Будет ли это достаточным основанием для того, чтобы остальные трое объединились и принудили его поделиться с ними своим богатством? У многих читателей будет искушение дать положительный ответ. Но прежде чем поддаться этому искушению, взгляните на ту же самую ситуацию, но в несколько ином варианте. Предположим, что вы с тремя друзьями идете по улице и неожиданно замечаете на тротуаре двадцатидолларовую купюру. Разумеется, если вы поделитесь со своими приятелями или на худой конец пригласите их выпить, это будет благородным жестом. Представим, однако, что вы этого не сделаете. Будет ли это достаточным основанием для того, чтобы остальные трое объединились и принудили вас разделить эти 20 долларов на равные части? Подозреваю, что у большинства читателей будет искушение ответить: «Нет». А поразмыслив еще немного, они, возможно, придут к выводу, что «джентельменство» в данном случае явно не самая лучшая линия поведения. Так готовы ли мы убедить себя или наших ближних в том, что мы имеем право потребовать от любого человека, богатство которого превосходит средний достаток всех жителей земли, немедленно избавиться от излишков, поровну распределив их между всеми остальными обитателями земного шара? Мы можем восторгаться и восхищаться подобными действиями, когда их совершают одиночки. Но всемирный «потлач» несовместим с существованием цивилизованного мира.
Во всяком случае из двух неправедных поступков никак не получится одно благое дело. Нежелание богатого Робинзона Крузо или же счастливчика, нашедшего 20 долларов, поделиться своим богатством не может служить оправданием для применения силы. Можем ли мы признать самих себя судьями в нашем собственном деле и самолично решать, в каких случаях мы имеем право прибегнуть к силе, чтобы отнять у других то, что мы считаем принадлежащим нам? Или то, что, по нашему мнению, не принадлежит им? Большинство различий в статусе, положении или богатстве могут считаться продуктами случая на достаточно внушительном удалении от первопричины. Трудолюбивого и экономного человека признано считать «достойным», хотя этими качествами он может быть во многом обязан генам, которые он, к счастью или к несчастью, унаследовал.
