Марсель Гране - Китайская цивилизация
В Святых местах происходили крупные празднества, служившие также и ярмарками. Там общались с родной почвой. Там обращались к предкам с просьбой о перевоплощении. – Знатный город священен. Там есть рынок, Алтарь почвы, Храм предков. Город основателя княжеской династии носит титул «цзун». Группа лиц, связанная почитанием общего предка, также обозначается этим словом. В выражении, вроде Чжоуцзун, оно может быть понято лишь как Центр предков семейства Чжоу. Однако же то же самое слово появляется и в выражении Хэцзун. Оно служит главным образом для обозначения Хуанхэ (хэ – это прежде всего «река») и божества Хуанхэ. Им также пользуются для обозначения прикрепленной к служению культу Желтой реки семейной группы, а также и ее местожительства. Оно считается Святым местом, где проявляется божественное могущество Желтой реки.
Княжеский город – наследник Святого места. Сам князь – это двойник священного могущества, которое, будучи первоначально внеличностным, удостоилось почитания со стороны общины. Воплотившись в последующем в личности предка, оно было окружено почитанием иерархической группы.
Святость мест крестьянских праздников целиком перешла на вождя и на город. Она воплотилась в особе вождя, в Храме предков, в Алтаре почвы, в воротах и укреплениях города. Содержащееся в Мэйди наблюдение многозначительно. В красноречивой клятве Мэйди приводит решающие доказательства принадлежащего божествам мстительного могущества. Они позволяют увидеть божества, наказывающие виновников на Алтаре почвы, в Храме предков, на болоте и, наконец, в месте, которое зовется Цзу, наверное, потому что оно менее известно или менее определенно. И здесь автор текста восклицает: «А Цзу для страны Янь то же самое, что и Алтарь почвы и урожаев для страны Ци, это то же самое, что Санлинь (Роща шелковицы) для Сун, это то же, что и (болото) Юньмэн для Чу: именно там юноши и девушки собираются и туда приходят на праздники!» Сближение между городскими обрядами и деревенскими праздниками отчетливо видно. Оно особенно поучительно в случае с Санлинь. Санлинь упоминается в клятве Мэйди в качестве храма предков князей Сун. «Роща шелковицы» фигурирует там в качестве бога Почвы, и вместе с тем это название носят одни из ворот столицы князей Сун. К тому же это наименование одного из демиургов, а также Святого места, где этот дух распоряжается дождем, засухой и болезнями. Посвящая себя на Святом месте культу этого духа, прародитель рода Инь, колыбели князей Сун, заслужил право на власть. Только князья Сун совершают культ Санлинь. Главное в нем танец, называющийся Санлинь. Вместе с тем Мэйди утверждает, что Санлинь – это место гуляний в стране Сун, где собирались местные юноши и девушки. Так обнажается преемственность между празднествами крестьянских общин и культами феодальных господ.
Городские культы возникают из расчленения деревенского культа, обращенного к неразличимым священным силам. Добродетель Святого места оказывается перенесенной (иной раз, как мы только что это видели, вместе со своим названием) на алтари, где почитаются разные божества. Очень часто само Святое место затрагивалось этим процессом расщепления. Вне своего города господа окружают почитанием такую-то реку или такую-то гору. В реке или на горе оказывается заключенной во всей своей целостности действенная сила мест, где происходят крестьянские собрания. Они служат регуляторами как естественного, так и людского порядка. Вождь так же и в той же степени им является. Он властвует над природой не в меньшей мере, чем над своими подданными. Могуществом, которым он обладает, он владеет вместе со священными местами своей страны. В них он видит как бы внешний принцип собственного могущества.
Тот утрачивает действенность, если гора или река обнаруживает свое бессилие, а горы и реки бессильны, когда присущая всему клану господ добродетель исчерпана. «Княжество должно иметь опору в собственных горах и реках. Когда гора рушится или река иссякает, то это предвестие беды».
Могущество вождя, могущество Святого места обладают одной и той же продолжительностью, одинаковой протяженностью, одним и тем же качеством, одной природой. Они неразличимы до такой степени, что феодальный герой и Святое место выглядят словно повторение друг друга. Именно под воздействием добродетели основателя, вроде Юя Великого, текут августейшие реки и возвышаются достопочтенные горы. И напротив, в то время как государи Шэньнун и Хуанди смогли получить от рек особый дух, который дал им умение править, именно «со священных гор спустились священные силы, породившие (князей) Фу и Шэнь».
Между Святым местом и вождем существуют узы взаимозависимости, которые способны проявиться в виде отношений преемственности. Когда вещи воображаются подобным образом, Святое место крестьянской общины предстает как центр культа предков феодальной династии.
Глава вторая
Рассеянные силы и индивидуальная власть
Любой княжеский род восходит к Прародителю. А его рождение обычно связывают с чудом.
Единственные, кому дозволялось совершать обряды в честь прародителя и обладатели посвященного ему танца, владельцы Санлинь (Рощи шелковицы) происходили от женщины, зачавшей после того, как она проглотила яйцо («цзы») ласточки. Она его завоевала во время состязания в самый день весеннего солнцестояния. Некоторые говорят, что зачала она после того, как спела в месте, называемом Долиной шелковиц. Если родившийся от этой женщины герой и получил в качестве семейного имени прозвание «цзы» («яйцо»), то его потомкам объявили о расцвете или упадке присущей их роду добродетели именно выросшие чудесным образом шелковицы. Таким образом, и символическое имя, и реальная эмблема связаны со сходным мифом – о рождении после зачатия в Святом месте во время сезонного празднества.
В крестьянской среде вскормленный сильными и смешанными чувствами символизм был душой любого верования и любого культа. Возникавшие среди пейзажа гуляний образы считались проявлениями, знаками, символами творческой мощи, заявлявшей о себе в Святом месте. Вместе с тем предполагавшее обязанность экзогамии родство единственно основывалось на символической связи имен и на обладании общей сущностью. Поддерживаемая обычаем совместной еды, она извлекалась из поглощенной сообща на семейной земле пищи. Как утверждают, между названием последней и родовым именем должно было существовать некое созвучие. Эти особенности позволяют предположить, что крестьянская организация основывалась на аналогичном принципу тотемизма начале. Тотемы или, лучше сказать, символы, по всей вероятности, выбирались из животных и растений, появлявшихся на Святых местах во время празднеств. Некоторые мотивы старинных песен будет трудно понять, если не видеть в них темы заклинаний, призванных способствовать приумножению связанных с ними животных. «Крылатые кузнечики, – как вас теперь много! – Да будут ваши потомки обладать великими добродетелями!» На соревнованиях, в танцах с песнями люди стремились добиться наряду с процветанием каждой отдельной их группы благополучия всего их символического рода. Очень часто были незаметными животные и были незаметными растения, яйца и зерна которых поглощались с целью приобщиться, породнившись с ними, к их сущности. Первый царь Китая, Юй Великий, родился из зернышка плантена.
Историю занимают только великие семейства. Нам известны лишь княжеские символы. Чаще всего это мифические звери, а не обычный скот. Их сложная натура выдает работу воображения, сходную с искусством герольдмейстеров, отправной точкой для которого служил танец. Среди геральдических животных находился единорог, которого заклинали с помощью совершенно схожих с посвященными «кузнечикам» стихов. Наиболее прославленным из символических животных был дракон. Перед тем как стать символом государевого могущества, он был символом первой царской династии Ся, а вернее, одним из приписываемых традицией этой династии символов. Один из предков Ся превратился в дракона на Святом месте. Эта метаморфоза произошла после его расчленения. Следовательно, она явилась последствием жертвоприношения. Драконы появлялись, когда наблюдались обновление или упадок династической добродетели, дающей роду Ся право царствовать. Одна из ветвей этого семейства владела привилегией выращивания драконов и умела обеспечивать их благополучие. Один из царей Ся питался драконами, чтобы обеспечить процветание своему царствованию. Наконец, два дракона-прародителя обеспечили рождение потомков Ся. Знаменательный факт: прежде чем исчезнуть, оставив после себя лишь оплодотворяющую пену, они схватились в борьбе между собой. Схватки между самками и самцами драконов предвещали дожди и развертывались на заливных лугах, образуемых двумя вышедшими из берегов реками. По этому случаю говорилось, что соединившиеся реки схватывались между собой и это, несомненно, были сексуальные схватки, ибо божества двух слившихся воедино рек считались наделенными противоположным полом. К тому же две слившиеся реки считались символом экзогамии. Притоки действительно были местами, посвященными сексуальным играм. Во время паводков пересекавшие реку юноши и девушки думали, что способствуют и реинкарнациям и призывают оплодотворяющий дождь. Вместе с тем люди верили, что переход через реку пляшущими и противостоящими рядами практиковался в подражание схваток самки и самца драконов. Таким способом их возбуждали до совокупления и заставляли извергнуть оплодотворяющие дожди. Как видно, прежде чем стать княжеским символом, дракон был мотивом народных плясок. Первоначально драконы служили проекцией в мифическом мире сезонных обрядов и игр. Но сразу же, как только в них начинают видеть символы покровителей рода вождей, которые одни могут ими питаться и обеспечивать их процветание, эти драконы, простейшие порождения Святых мест, приобретают облик предков. В них оказывается заключена вся добродетель Святого места, вся добродетель празднеств. Она также заключена в распыленном виде в героическом роде. Она действительно воплощается только в паре Великих предков, которые обеспечивают перевоплощение и которые одни являются сразу же и драконами, и людьми.
