Колин Гордон - Эпоха Аттилы. Римская империя и варвары в V веке
Они предприняли посольство, дабы укротить гнев Аттилы, желавшего, чтобы ему выдали Сильвана, управляющего банком Армия [68] в Риме, так как тот получил от Констанция несколько золотых чаш. Этот Констанций родом из западных галатов или галлов, был послан к Аттиле и Бледе в качестве секретаря, так же как и Констанций после него. Когда скифы осаждали Сирмий в Паннонии [69] , он получил эти чаши от епископа города с уговором, что выкупит его, если случится так, что город захватят, а он уцелеет, или же спасет тех горожан, что будут уведены в плен, если его убьют. Однако после покорения города Констанций не позаботился о выполнении этого договора и, приехав по какому-то делу в Рим, получил золото от Сильвана, отдав ему чаши с тем условием, что в течение установленного времени либо выплатит деньги, данные под проценты, и получит свой залог обратно, либо Сильван распорядится им по своему усмотрению. Однако позднее Аттила и Бледа, заподозрив Констанция в предательстве, распяли его.
Спустя какое-то время, когда Аттиле стало известно о чашах, он захотел, чтобы Сильвана выдали ему как человека, укравшего его собственность. Поэтому от Аэция и императора западных римлян были отправлены послы, дабы передать, что Сильван, будучи заимодавцем Констанция, получил чаши в качестве залога, а не как украденные вещи, и обменял их на деньги, отдав священникам, а не обычным людям [70] , ибо людям негоже использовать для обычного питья чаши, посвященные богу. Если же эта праведная причина или благоговение перед божеством не удержат Аттилу от требования чаш, то они обещали прислать вместо них золото, но отказались выдать Сильвана, ибо они не выдадут человека, не совершившего ничего дурного. Такова была причина их посольства, и они следовали за Аттилой на небольшом расстоянии, чтобы варвар мог дать им ответ и отправить их обратно.
Совершая такое же путешествие, мы ждали его, чтобы пропустить вперед, а затем вместе со всеми двинуться следом. Мы пересекли какие-то реки и пришли в очень большую деревню, где жилище Аттилы, говорят, лучше, чем в других местах [71] . Оно было построено из плотно пригнанных, тщательно отесанных бревен и досок и окружено деревянным забором, задуманным не для безопасности, а для красоты. Рядом с жилищем царя выделялся дом Онегесия, также окруженный деревянным забором, но не украшенный башнями, как дом Аттилы. Недалеко от ограды располагались большие бани, которые Онегесий, уступающий в своей власти у скифов лишь Аттиле, построил, получив камень из земель Паннонии. У варваров, живущих в тех местах, нет ни камня, ни дерева, и они используют привезенное дерево. Строитель бань, захваченный в плен в Сирмии, думал, что в качестве награды за свою искусную работу получит свободу. Однако он был разочарован и попал в рабстве у скифов в еще большую беду, ибо Онегесий сделал его банщиком, и тот был вынужден прислуживать ему и его домочадцам, когда они мылись.
Когда Аттила въезжал в деревню, его вышли встречать девушки, шедшие перед ним рядами под тонкими белыми льняными покрывалами, такими длинными, что под каждым из них, по обе стороны поддерживаемым руками женщин, следовали семь или больше девушек. Таких рядов женщин под льняными покрывалами было много, и они пели скифские песни. Когда Аттила приблизился к дому Онегесия (ибо дорога ко дворцу вела мимо него), вышла жена Онегесия с толпой слуг, часть которых несла лакомства, а часть вино (это у скифов знак величайшего почтения), они приветствовали его и просили вкусить пищу, принесенную ему с дружеским радушием. Чтобы порадовать жену своего близкого друга, Аттила, сидя на лошади, ел, а прислуживавшие ему варвары высоко подняли серебряное блюдо. Попробовав поднесенного ему вина, он проследовал во дворец, который был выше остальных домов и располагался на возвышении.
Мы остановились в доме Онегесия, поскольку он сам пригласил нас, ибо уже вернулся вместе с сыном Аттилы [72] . Там мы пообедали, нас принимали его жена и главные члены его семьи; сам он по возвращении сразу отправился на встречу с Аттилой, чтобы рассказать ему об итогах дела, ради которого был послан, и о несчастном случае, произошедшем с сыном Аттилы (последний поскользнулся и сломал правую руку), так что у него не было времени обедать с нами. После обеда мы покинули дом Онегесия и разбили свои шатры близ дома Аттилы, чтобы Максимин, когда ему придется пойти к Аттиле или встретиться с другими мужами его двора для беседы, не был отделен от них большим расстоянием.
Мы переночевали в месте, избранном для жилья. Когда начался день, Максимин послал меня к Онегесию, чтобы вручить тому дары, которые он давал лично и которые прислал император, и узнать, где и когда тот желает с ним поговорить. Придя со слугами, несшими эти дары, я терпеливо ждал, так как двери были заперты, пока кто-нибудь не выйдет и не объявит о нашем прибытии.
Пока я ждал и прогуливался у ограды дома, ко мне подошел человек в скифской одежде, которого я принял за местного жителя. Однако он приветствовал меня на эллинском языке, сказав «здравствуй» (хере), и я удивился, что скиф говорит по-эллински. Будучи смесью разных народов, в дополнение к собственному варварскому языку те, кто ведет дела с римлянами, изучают язык гуннов или готов и даже латинов, но на эллинском языке им нелегко говорить, кроме тех, кто был уведен пленниками из Фракии и с морского побережья Иллирика. Однако их легко узнать при встрече как людей, которых постигло несчастье, по изорванной одежде и нечесаным волосам. Этот же человек походил на хорошо одетого скифа, живущего в роскоши и остриженного в кружок [73] .
Поприветствовав его в свою очередь, я спросил, кто он, откуда пришел в эту варварскую землю и (почему) принял скифский образ жизни. Он же в ответ задал вопрос, почему я так хочу узнать это. Я сказал, что причиной моего любопытства является его греческий язык. Тогда, рассмеявшись, он сообщил, что происходит из греков; приехав по торговым делам в Виминаций, город в Мезии на реке Дунае, и прожив там долгое время, он женился на очень богатой женщине. Однако когда город перешел к варварам [74] , у него отняли все имущество; из-за принадлежавшего ему богатства его при дележе добычи выбрал Онегесий – ибо скифская знать выбирала после Аттилы пленников из числа зажиточных людей, поскольку продавала их за большие деньги. Он храбро сражался в последующих битвах с римлянами и народом акатиров и, отдав, согласно обычаю скифов, своему хозяину-варвару то, что сам добыл на войне, получил свободу. Он женился на варварской женщине и имеет детей, делит трапезу с Онегесием и ведет ныне лучшую жизнь, чем прежде.
Он сказал, что мужчины у скифов после войны привыкли жить спокойно, каждый доволен тем, что у него есть, вовсе не вызывая или вызывая очень мало неприятностей и сам не тревожимый. Однако у римлян война легко ломает людей, прежде всего потому, что они возлагают надежды о безопасности на других, поскольку из-за своих тиранов людям не позволено использовать оружие. Для тех же, кто использует его, опаснее трусость военачальников, которые не могут выдержать ведения войны. К тому же в мирное время события еще печальнее, чем бедствия войны, из-за очень больших налогов и притеснений, испытываемых от рук дурных людей, ведь законы не распространяются на всех. Если нарушитель закона – богач, он едва ли поплатится за свое преступление; если же он беден и не знает, как вести дела, то понесет наказание согласно закону – если только не уйдет из жизни раньше, чем закончится его суд, ибо такие судебные дела тянутся долго и на них тратится много денег. Возможно, самое тяжкое во всем – получать за плату то, что полагается по закону. Никто не начнет суда против дурного человека, пока не даст денег судье и его помощникам.
Когда он изложил эти и многие другие доводы, я в ответ спокойно сказал, что он должен выслушать и мои речи. Потом я заметил, что основатели римских порядков были мудрыми и благородными мужами, желавшими, чтобы дела не велись случайно. Они назначили одних быть охранителями законов, а других уделять внимание оружию и исполнять воинскую службу; им не поставили иной задачи, кроме как быть готовыми к битве и отправляться на войну уверенно, как на привычное занятие, поскольку страх заранее исчезает благодаря тренировкам. Третьим, занятым земледелием и заботой о земле, было назначено содержать и себя, и тех, кто воюет за них, путем собирания налога продуктами для войска [75] . Об обиженных они поручили заботиться иным: людям, которые поддержат утверждения не способных по слабости своей природы защитить свои права, и судьям, помогающим предписаниям закона. Нет недостатка и в заботе о тех, кто приходит к судьям, – среди этих людей некоторые пекутся о том, чтобы тот, кто добился решения судей, получил требуемое, а того, кто виновен в нарушении, не заставляли платить сверх определенного судьями. Если бы тех, кто заботится о таких вещах, не было, то повод для нового суда возникал бы из прежнего; выигравший тяжбу вел бы себя со своим противником жестоко, а получивший неблагоприятное решение упорствовал бы в своем незаконном мнении. К тому же для таких людей назначена определенная сумма денег, которую платят спорящие стороны, подобная той, что земледельцы платят солдатам. Разве не справедливо, вопросил я, содержать того, кто приходит тебе на помощь, и вознаграждать его за доброту? Точно так же пропитание лошади представляет выгоду для всадника, забота о скоте – для пастуха, о собаках – для охотника и о прочих созданиях – для людей, держащих их для собственной защиты и помощи. Когда люди платят за отправление правосудия и проигрывают тяжбу, то пусть приписывают эту неприятность собственной несправедливости и ничему иному.
