Борис Акунин - Ордынский период. Голоса времени
Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак ты хочешь стать женой Сэнгума?»
На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».
Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.
Рассказ о том, что замыслил надменный Таян-хан
Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана найманского Гурбэсу сказала: «Ван-хан – потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный – точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».
С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения – возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки – стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре[114].
В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.
«Она смеется!» – вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.
Воля хана была немедля исполнена.
Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром – главою хана убиенного – так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:
«Почтенные пришли ко мне года,
Жена была, однако, молода.
И был Всевластным Тэнгри дар мне дан:
На свет явился мальчик – сын Таян.
Тщедушным, словно хилый тальник, сын мой рос,
И задавал я сам себе вопрос:
Как сможет он страною управлять,
Тьмой подданных своих повелевать?»
Сомнения терзали душу твоего отца,
И, видно, неспроста.
Собаки брешут – беды на носу.
Единовластно ханша Гурбэсу
В округе всем и всеми управляет.
Ты робок, Таян-хан, и мягкотел.
Охота – твой единственный удел,
Другого голова твоя не знает».
Не вняв увещеванью воеводы, самолюбивый Таян-хан надменно рек:
«Торчат в степи, что на востоке, и много возомнили о себе монголы. Их кучка жалкая до смерти запугала, согнала с отчины и в бегство обратила, и, наконец, свела-таки в могилу Ван-хана, потомка древлеславнейшего рода. Ужели всех прибрать к рукам они хотят, поставить хана своего над нами? Известно, что на небе два светила – луна и солнце; в их воле освещать небесный свод. Но как же можно на земле двум ханам сразу править?! Я непременно попленю монголов этих и в отчину свою их пригоню».
Но мать его на это возразила:
«Что пользы нам от них? Одна морока!
Немытые тела их так смердят,
Одетые в нестираный халат.
Нет от монголов никакого прока.
Нам приближать их вовсе не пристало.
Вот разве только девок их отбить,
Пригнать да хорошенько их отмыть —
Могли б они коров доить, пожалуй».
На это Таян-хан сказал: «Какие б ни были они, а все же мы пленниками их приведем к себе, колчаны их захватим».
Но тут все тот же верный воевода Хугсэгу сабраг предостерег его: «Не много ль на себя берешь, мой хан? Тебе ли говорить такое? Одумайся, прошу».
Надменный Таян-хан, не вняв ему, тотчас же отослал посла по имени Торбиташи к главе онгудов Алахуши дигитхури со словами: «Монголов кучка, что в степях восточных, кичиться стала силою чрезмерно. Так вместе повоюем тех монголов, их попленим, колчаны отберем. И выступай, мой Алахуши, немедля, и будь в моей дружине правым краем».
Выслушал найманского посла Алахуши дигитхури и отослал с таким ответом: «Нет, не могу быть правым краем в твоей дружине».
И тут же вождь онгудов послал гонца по имени Юхунан с поклоном к Чингисхану и словами: «Найманский Таян-хан твои колчаны отобрать грозится. Мне предложил в его дружине правым краем быть. Я отказался – Всевышний Тэнгри тому свидетель. Теперь же, зная замыслы его, я шлю гонца тебя предостеречь: будь осторожен, не дай врагу себя обезоружить»[115].
Юхунан, посыльный Алахуши дигитхури, разыскал Чингисхана в урочище Тулгинчэгуд в окрестностях Тэмэн хээр, где он устроил облавную охоту. Выслушав онгудского гонца, здесь же, в урочище, собрались держать совет, как быть, что делать.
«Отощали лошади у нас, воевать теперь не можем», – сетовали многие мужи. Но Отчигин ноён[116] им возразил: «Тоже мне нашли причину – кони, мол, их отощали. А мои – крепки и в теле. Разве смеем сложа руки мы сидеть, коли известие такое получили?!»
Знатный монгольский всадник на охоте. Иранский рисунок начала XIV в.
Отчигин ноёну вторя, Бэлгудэй ноён такое слово молвил:
«В живых остаться
Да с колчанами вдруг расстаться?
Стоит ли тогда за жизнь цепляться?
Для достойного мужа, поверьте,
Нет почетнее смерти,
Чем сном забыться вечным
На просторе степном, бесконечном.
Верой в силы свои укрепляясь,
Так найманы рекут, похваляясь:
«Наш улус – обширный, пространный!..
Многочисленны мы, найманы,
И стада у нас так обильны,
Род найманов – воинственный, сильный».
На найманов ратью пойдем,
Нападем на них, нападем.
Все найманские земли займем.
Не помешкает наша рать
Луки, стрелы у них отобрать.
Если мы нападем тотчас,
Не успеют найманы от нас
И свои табуны угнать.
Побросают скарб, побегут,
Даже ставку свою не свернут,
Не успеют юрты убрать.
В одиночку они и скопом
По лесным разбредутся тропам —
Гибель каждого ожидает…
Таян-хан набег замышляет —
Слов коварных его не снесем,
Нападем на него, нападем».
Рассказ о том, как Чингисхан занимался устроением войска и караульной стражи
И одобрил Чингисхан речи Бэлгудэй ноёна, и, покончив с охотой, откочевал из Абжига худэхэриг, и стан раскинул в местечке Ор нугын хэлтгий хад, что на реке Халхин-гол. Подсчитав силы свои, разделил Чингисхан дружину свою на тысячи, на сотни и десятки и поставил над ними тысяцких, сотников да десятников. А Додаю, Доголху, Угэлэ, Толуну, Бучарану и Суйхэту был пожалован чин высокий – чэрби[117].
И, покончив с этим, занялся Чингисхан устроением личной караульной стражи – хишигтэна[118], в коей было восемьдесят хэвтулов – ночных охранников и семьдесят турхагов – гвардейских стражников дневной охраны.
И собрал Чингисхан в свою караульную стражу всех смышленых и крепких телом мужей – сыновей и младших братьев сотников своих и тысяцких, а также сыновей и младших братьев людей свободного состояния.
Обратясь милостиво к Архай хасару, Чингисхан тогда же повелел: «Тысячу лучших мужей отбери! Во дни сражений впереди меня пусть в бой они идут! В дни мира и покоя пусть личною охраной моей стоят на карауле!»
И повелел он тут же: «Да будет Угэлэ чэрби главою над турхагами стоять! И в том помощником ему пусть будет Хутусхалчан».
И молвил дальше Чингисхан: «Пускай дневальные мои – стрелки-хорчины, турхаги и прочие конюшие, и вратари, и кравчие несут дозор, нас охраняя, сменяясь каждодневно. Перед закатом солнца пускай сдают свой пост ночным охранникам – хэвтулам. А те всю ночь пускай стоят у входа часовыми, обходят стан дозором. Пока мы утром заняты едою, хорчины и турхаги, вратари и кравчие должны явиться и на посту хэвтулов заменить. А через трое суток сменного дозора охране всей для отдыха смениться надлежит».
Так Чингисхан дружину разделил на тысячи, назначил шесть чэрби, устроил стражу караульную – хишигтэн, поставил Архай хасара главою гвардии своей и выступил повоевать найманов.
Лагерь Чингисхана. Миниатюра из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина. XIV в.
Рассказ о том, как был полонен народ найманский
В день после полнолуния – шестнадцатого числа первого летнего месяца года Мыши[119], окропив боевое знамя, Чингисхан выступил в поход[120].
Зэв и Хубилай, посланные в дозор вверх по реке Керулен, добрались до долины Саарь хээр, где наехали на разъезд найманов, располагавшийся на вершине Ханхар ханы. В короткой стычке найманы захватили у наших дозорных тощую пегую кобылу под плохоньким седлом. Найманский разъезд, отбивший эту кобылу, разнес слух о том, что «кони у монголов вконец отощали».
Тем временем и наши главные силы достигли долины Саарь хээр. В ставке решался вопрос: «Как быть дальше?» И тогда Додай чэрби, обращаясь к Чингисхану, сказал: «О, хан, немногочисленны, утомлены столь дальним переходом наши силы. И потому я предлагаю задержаться здесь, чтоб воинам дать отдых, а лошадям – насытиться хотя бы. Давайте стан раскинем и по всей долине расставим наши силы; причем пусть каждый муж, живая каждая душа по пять костров разложит ночью разом, чтоб навести нам на найманов страху. Доносят нам, что враг числом нас превосходит; при этом говорят, что Таян-хан – дитя изнеженное, что прежде никогда не покидал отцовской юрты он. Покуда будут сбиты с толку, запуганы кострами нашими враги, дадим своим коням мы передышку, откормим их, и вот тогда, пожалуй, самая пора напасть нам на передовые их отряды, преследовать до главного их стана, воспользоваться паникой врага и одолеть его в решающем сраженье».
