Уильям Дэбарс - Модель Нового американского университета
Дети, не имеющие диплома об окончании университета и рожденные в нижнем доходном квинтиле, с вероятностью 45 % останутся в этом квинтиле на всю жизнь и с вероятностью 70 % – окажутся в одном из двух низших квинтилей. А вот окончившие университет выходцы из нижнего квинтиля останутся в этом же квинтиле с вероятностью менее 20 % и имеют приблизительно равные шансы попасть в любой из квинтилей с более высоким уровнем дохода[139].
Рис. 7. Межпоколенная мобильность индивидов (детей) в зависимости от наличия высшего образования, по разным доходным группам родителей
Источник: Chances of Getting Ahead for Children with and without a College Degree, from Families of Varying Incomes; Education and Economic Mobility// Isaacs J., Sawhill I., Haskins R. Getting Ahead or Losing Ground: Economic Mobility in America. Washington, DC: Economic Mobility Project, an Initiative of the Pew Charitable Trusts, 2008.
Иными словами, «выпускников вузов отличает восходящая мобильность с нижних квинтилей, и они с меньшей вероятностью покидают верхние и средние квинтили»[140]. Сопоставления с другими развитыми странами оказываются не в пользу США: «Как это ни странно, – замечает Айзекс, – американские дети из семей с низким уровнем доходов, судя по всему, относительно менее мобильны, нежели их сверстники в пяти странах Северной Европы»[141].
Высшее образование, долгое время преподносившееся как эффективный меритократический механизм социальной и экономической мобильности, в последние десятилетия все чаще выступает фактором социальной стратификации. Энтони Карневале назвал его «набирающим силу механизмом передачи привилегий от поколения к поколению»[142]. Карневале и его коллега Джефф Строл развивают эту мысль: «В постиндустриальной экономике уровень образования, в особенности после окончания средней школы, заменил индустриальную концепцию класса как первичного критерия социальной стратификации»[143]. Дэвид Брукс отметил серьезные последствия этого тренда для этнических, расовых и классовых различий: «Когда-то социальная структура нашего общества определялась происхождением: протестанты оказывались в одном классе, иммигранты – в другом, афро-американцы – в третьем. Теперь мы живем в обществе, стратифицированном по уровню образования»[144]. Стэнфордский социолог Шон Риардон приводит данные о «разрыве в уровне максимальных возможных доходов» для разных социальных групп: различие перспектив между детьми из 90-го и 10-го процентилей сегодня «более чем вдвое больше, нежели различие между белыми и чернокожими детьми», тогда как «полвека назад различие между принадлежностью к расе белых или чернокожих оказывалось в 1,5–2 раза более существенным в сравнении с принадлежностью к изначальной доходной группе». Кроме того, этот «разрыв в жизненных шансах между детьми из семей с высокими и низкими доходами на 30–40 % больше среди детей 2001 г. рождения, чем среди рожденных двадцатью пятью годами ранее»[145].
Отталкиваясь от оценок Карневале и Риардона, Томас Эдсолл делает более общие выводы: «Высшее образование – больше не трамплин, способствующий социальной мобильности, как в первые десятилетия после Второй мировой войны; сегодня оно лишь закрепляет социальную стратификацию: среди американцев 25–29 лет, получивших степень бакалавра, подавляющее большинство родились в семьях с уровнем дохода выше среднего». Подтвердждая результаты исследований Боуэна и коллег, Эдсолл сообщает: «74 % студентов наиболее престижных университетов – таких, как Гарвард, Эмори, Стэнфорд и Нотр-Дам, – родились в семьях из верхнего доходного квартиля, и лишь 3 % студентов происходят из семей нижнего квартиля»[146]. Наблюдая тенденцию, характерную для ведущих государственных университетов страны, Дэвид Леонхардт сообщает, что среди первокурсников Мичиганского университета львиная доля происходит из семей с доходами свыше 200 тыс. долл, в год – эта группа более многочисленна, чем доля всех первокурсников из нижней половины доходного распределения[147]. Согласно недавней оценке, «в наиболее селективных 193 колледжах и университетах страны соотношение студентов из состоятельных семей (из наиболее обеспеченного социоэкономического квартиля) и студентов из экономически неблагополучных семей (из нижнего квартиля) составляет четырнадцать к одному»[148].
Остается открытым вопрос, справляемся ли мы как общество с проблемами, порождаемыми стагнацией в росте личных доходов и растущим неравенством между богатыми и бедными. Подобное неравенство неизбежно, однако степень нынешней диспропорции не предвещает каких-либо продуктивных социальных или культурных последствий и грозит социальными потрясениями. Рост доходов сегодня становится исключительной прерогативой состоятельных, тогда как на безбедное существование справедливо рассчитывают представители «творческого класса», воспетого Ричардом Флорида: интеллигенция, включающая художников, музыкантов, писателей, дизайнеров, архитекторов, инженеров, ученых и других «работников умственного труда», для кого творческий процесс является важным источником доходов[149]. Однако для тех, кто не имеет доступа к высшему образованию в силу культурных, экономических либо социальных обстоятельств, надежды на рост и продвижение выглядят тщетными. И наблюдаемая тенденция к сокращению доли мужчин в возрастной когорте традиционного университетского отдыха может объясняться как раз вот этим отказом от надежд – что, в свою очередь, ведет к следующему витку социоэкономической стагнации. Демографические тренды свидетельствуют, что США превращаются в страну, разделенную на динамичный высший класс, статичный, осаждаемый проблемами средний класс и неблагополучное большинство – к нему принадлежат «работающие бедные» и все те, кто в силу своих социальных и экономических обстоятельств не способен реализовать «американскую мечту». Размышляя об американском исследовательском университете, мы представляем себе учебное заведение, обладающее определенным потенциалом для того, чтобы переломить тенденции социального неравенства и запустить в рост показатели социального благополучия.
В своем знаменитом исследовании неравенства Том Пикетти, говоря о «сокращении и подавлении неравенства», называет распространение знаний «основным фактором социального сближения»: «Главными движущими силами социального сближения являются распространение знаний, инвестиции в обучение и профессионализм». Более того, «распространение знаний и профессионализма – вот ключ к общему росту производительности и сокращению неравенства как внутри отдельных стран, так и между странами». Он продолжает свою мысль: «Как показывает исторический опыт, основным механизмом социального сближения на международном и национальном уровне является распространение знаний. Иными словами, бедные смогут сократить отставание от богатых настолько, насколько им будут доступны те же технологические ноу-хау, профессиональные навыки и образование». Но подобная коррекция неравенства посредством распространения знаний «в значительной мере зависит от образовательной политики, доступа к образованию и возможностям приобретения определенных профессиональных навыков в соответствующих учебных заведениях»[150]. Однако, согласно оценке Сюзанны Меттлер, перспективы политики, направленной на расширение доступности образования и удержание студентов в вузе, кажутся пока неутешительными: ее искажает «политическая поляризация – партии в Конгрессе идеологизированы и, если анализировать последнее столетие, сегодня менее всего настроены на сотрудничество, а также плутократия – политическая система чутко реагирует прежде всего на интересы состоятельной части общества и власть имущих»[151]. Хотя подобные политические и социальные силы препятствуют образовательным достижениям на массовом уровне, мы считаем, что новые институциональные модели, включая и нашу модель, предлагают решение проблемы «узкого горлышка», допускающего к исследовательской среде и производству знаний.
Свидетельства снижения уровня образовательной подготовки
Изменение уровня образовательной подготовки в США в XX в. хорошо описывают слова Голдина и Катца[152]: «Первые три четверти столетия уровень образовательной подготовки стремительно рос, однако в последней четверти оказался в состоянии застоя». Примерно три четверти выпускников школ теперь так или иначе поступают в высшие учебные заведения, включая муниципальные колледжи – по некоторым оценкам, в них идут до 45 % всех студентов, – и такое четырехкратное увеличение численности студентов с середины столетия давало все основания надеяться на повышение общего образовательного уровня. Однако, вопреки ожиданиям, доля успешно доучившихся до выпуска уменьшилась, а результаты обучения существенно варьируются в зависимости от типа учебного заведения[153]. Таким образом, факт кризиса стал очевиден на всех уровнях образовательного процесса. По некоторым оценкам, каждый четвертый ученик девятого класса в стране не заканчивает обучение в средней школе[154]. По данным недавнего доклада о доле выпускников средних школ в 50 крупнейших городах США, в 17 городах менее половины учашихся оканчивают школу[155]. Лишь треть выпускников государственных средних школ соответствует минимальным академическим требованиям для поступления в колледж[156]. Учащиеся школ, фактически достаточно подготовленные для поступления, часто не подают документы в интересующие их колледжи и университеты просто потому, что не понимают, как это сделать, и никто рядом не может им подсказать[157]. Что касается образовательных результатов, США теперь занимают 20-е место среди развитых стран по доле школьников, успешно одолевших среднюю школу (рис. 8), и за минувшее десятилетие опустились с 1-го на 16-е место по доле выпускников, одолевших высшее образование и получивших диплом об окончании университета[158]. По последним данным, среди 34 стран – членов ОЭСР – Соединенные Штаты занимают 24-е место по доле студентов бакалавриата, доучившихся до выпуска в так называемых областях STEM – т. е. специализировавшихся в области естественных и инженерных наук, технологий и математики[159].
