Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры
Границы применения теории Малиновского
Теория культурных изменений Малиновского на самом деле не носила общего характера, но рассматривала влияние индустриализации на сельские общества. Он черпал примеры из материалов по Африке, большей частью опираясь на африканские исследования своих учеников. Но он отмечал, что «…процессы культурных изменений в Африке не столь уж существенно отличаются от тех процессов, благодаря которым аграрные и отсталые страны Европы сегодня из крестьянских сообществ… преобразуются в новый тип общества, практически аналогичный тому, что свойствен промышленному пролетариату в Соединенных Штатах Америки, Англии или Франции»{324}. Такую точку зрения можно в целом принять, и, действительно, методы полевого исследования, основывающиеся на его методике и руководствующиеся теорией, которая базируется на работе с «примитивными» народами, были применены за последнее десятилетие к изучению деревенских общин во Франции, Испании, Турции и в Новом Свете и даже в некоторых районах крупных городов.
Рамки его обобщений в дальнейшем были сужены из-за того, что его африканские материалы поступали из обществ, подвластных европейским правительствам, или иммигрировавших из Европы общин. Опять же отчасти исходя из собственного опыта представителя народа, подчиненного европейскому правлению, он прекрасно понимал все то, что не устраивало африканцев, и, анализируя наблюдаемый им процесс, интересовался не столько законами изменения как таковыми, сколько условиями приемлемой адаптации к новой ситуации, или, как он сам это называл, «успешными» культурными изменениями{325}. Его принцип «общего фактора», обнаруживаемый везде, где есть «отдаленное сходство интересов европейцев и африканцев», а следовательно, и «основа для сотрудничества», устанавливает идеал, но не эмпирически обоснованное утверждение. Он также не относится ко все более увеличивающемуся числу случаев, когда конфликт интересов невелик или вовсе отсутствует, однако все планы технологического усовершенствования рушатся.
Методы исследования
Для анализа процессов изменений Малиновский предлагал использовать табличную схему, которая, как он считал, обеспечивала то, что все важные факты будут зафиксированы и установлены соответствия между ними. При подобном «трехколонном подходе» элементы двух взаимодействующих культур – понимаемые как элементы правящей имперской силы и ее колониального подчиненного – были распределены по двум крайним колонкам в зависимости от своей принадлежности к одной из двух упомянутых культур, а между ними находилась колонка, фиксирующая элементы «новой культурной реальности», получающейся в результате их взаимодействия. Он не только расценивал институты в качестве важных культурных сущностей, но и представлял процесс культурных изменений как взаимодействие институтов, и считал, что «организованные системы европейских действий» (курсив мой. – Л.М.) необходимо прямо координировать с соответствующими феноменами изменений{326}.
В разработанной в конечном итоге схеме, опубликованной в посмертно изданном томе, колонка, содержащая информацию о Европе, на самом деле не была заполнена данными о природе институтов. Это может означать то, что если бы он был жив, то не стал бы публиковать этот том без значительной проверки или не стал бы публиковать его вообще в том виде, в каком мы сейчас его имеем, и таким образом определенные противоречия могли бы быть устранены. Тогда, возможно, он бы в явной форме высказал то, что хотел зафиксировать под заголовком «Влияния, интересы и намерения белых», а именно то, что в данной конкретной ситуации речь идет о намеренных попытках изменить традиционные типы поведения и реакцию на них, а не о том, что он сам называл «выборочной передачей» со стороны правящей группы. Действительно, довольно-таки интересно отметить, как часто отдельные записи под этим заголовком относятся к запретам; как, впрочем, видно, что приводимые Малиновским примеры относятся к политике и ее воздействию, а совсем не к сопоставлению институтов. Более того, колонка под названием «Сохраняющиеся формы традиции» включала те же действия, которые другие авторы приписывали естественным источникам.
Радклифф-Браун подверг критике интерпретацию ситуации культурных изменений в понятиях взаимодействия культур, заявив, что на самом деле процесс является «взаимодействием индивидов и групп в рамках определенной социальной структуры, находящейся в процессе изменения»{327}. Однако он ясно не дал понять, что именно это взаимодействие индивидов и групп вызывает изменение. И Шапера, и Фортес говорили о том, что наблюдаемым феноменом являются взаимоотношения между индивидами. По словам Фортеса, «индивиды и общины, а не традиции, реагируют на контакты»{328}. Шапера настаивал на «огромной важности личностей, в противоположность институтам, в процессе культурных изменений»{329}. Это выходит достаточно далеко за рамки чисто методологической установки, при которой признается, что могут фиксироваться лишь индивидуальные реакции, и приводит к вопросу о том, насколько личные качества человека, занимающего ключевую позицию, могут обеспечить выполнение каких-то решений в соответствии с его желаниями. Можно отрицать, что таким образом вводится элемент исторической случайности в ту область, в которой антропологи надеются установить общие правила. Однако Шапера несомненно прав, утверждая, во-первых, что индивиды несут ответственность за местные особенности общей политики, и во-вторых, что далекие от них организации, такие как церковь или колониальное правительство, воспринимаются новообращенными или подчиненными прежде всего через их местных представителей. Это ни в коей мере не противоречит тому, что появляются движения, отвергающие европейскую цивилизацию как таковую, на которые Малиновский указывает как на факт, лишающий всякой ценности позицию Шаперы.
Далее Радклифф-Браун утверждает, что события, происходящие в африканском племени, «можно описать, только принимая во внимание тот факт, что племя было включено в обширную систему, структурированную в политическом и экономическом отношениях»{330}. С этого момента становится труднее следовать за его мыслью, если он имеет в виду нечто большее, чем трюизмы, встречающиеся во всех работах по «современной диффузии», включая и работы Малиновского на эту тему. Огромного количества исследований, описывающих социальные изменения, которые были опубликованы за последние двадцать лет, оказалось недостаточно, чтобы прояснить этот вопрос, так как они не содержат точного описания внешних отношений структур изучаемых сообществ. Тем не менее очень важен вопрос: что подобного рода исследование должно принимать в качестве своего дискурсивного поля? Малиновский сам, глядя на проблему через призму своих культурно-функциональных понятий, настаивал на том, что современный этнограф должен быть «знаком с социологией западного общества – политической, экономической и образовательной», «должен знать глубинные основания европейских институтов и движений» и должен проверять свои знания «на полевых исследованиях европейских переселенцев в Африке». «Неправомерно, – писал он, – выбирать одну сторону и забывать о том, что движение осуществляется при постоянном взаимодействии обеих сторон»{331}. В примечании он указывал на то, что «дюжина или около того книг по отечественной политике, образованию, экономике и по миссионерским программам» составляет достаточную базу для получения таких знаний{332}. Возможно, современные антропологи, столкнувшись с постоянно увеличивающимся потоком публикаций и по теории, и по этнографии, читают эту дюжину книг. Полевые исследования европейских переселенцев в Африке, однако, по-прежнему сводятся к тому типу, что был рекомендован Фортесом и Шаперой, когда представители европейской культуры в этом регионе изучаются в качестве «неотъемлемой части сообщества» – то есть как люди, ежедневно вращающиеся в этом сообществе, чье присутствие и деятельность считаются само собой разумеющимися. Хотя Малиновский критиковал такой подход за то, что его сторонники якобы утверждали, что осевшие на местах европейцы «хорошо вписались» в африканское общество, он все же остается единственно реальным способом, при котором полевое исследование может проводиться на основе своих собственных принципов.
Принимая во внимание ограниченность во времени и человеческих возможностях, остается открытым вопрос, к какому объему знаний должен стремиться антрополог или какой их объем он должен использовать при подаче своего материала. Как только он выходит за рамки поверхностной общей информации, которой владеет всякий разумный человек, читающий газеты, то понимает, что любое серьезное исследование экономических, политических или идеологических сил, влияющих на изучаемое им общество, займет все его время. Можно даже поспорить, что наиболее успешным исследованием воздействия этих сил окажется то, в котором они были рассмотрены именно такими, какими представляются людям, подверженным их давлению. Конечно, голословные утверждения относительно целей и методов провозвестников западной культуры не увеличивают ценности отчетов о полевых исследованиях. Реакция туземцев на вмешательство белых сил зависит от их действий, а не от их намерений, и при таком подходе нам предоставляется прекрасная возможность проанализировать их в том же духе, как изучают реакцию на какое-то природное бедствие, будь то голод или землетрясение.
