Анри Лефевр - Производство пространства
И, наконец, последнее: гипотеза о «спациоанализе» вытесняет ритмоанализ (заслоняет его значение для общего замысла), дополняющий описание производства пространства.
(Социальное) пространство в целом является производным от тела – даже когда трансформирует его и забывает о нем, даже когда отделяется от него и его убивает. Генезис дальнего порядка можно изучать, лишь исходя из порядка наиболее близкого, порядка телесного. Если рассматривать тело в пространственном аспекте, то образующие его последовательные слои чувств (от обоняния до зрения, понимаемые как различия в дифференциальном поле) будут служить прообразом слоев в социальном пространстве и их сочленений. Тело пассивное (чувства) и тело активное (труд) сопрягаются в пространстве. Анализ ритмов призван способствовать непременному и неизбежному восстановлению тотального тела. Отсюда – важность ритмоанализа. Все это требует чего-то большего, нежели методология и последовательность теоретических понятий, и лучшего, нежели удовлетворение нужд знания.
VII. 3
Наши теоретические исследования соотносятся с традиционной философией как метафилософия. Метафилософия определяет, в чем состояла философия, каковы были ее язык, цели, импликации. Она демонстрирует границы философии – и выходит за них. Ни один элемент философского анализа не упраздняется – ни категории, ни тематика, ни проблематика. Однако философия как таковая останавливается перед противоречиями, которые сама вызывает к жизни и которые не в силах разрешить. Для философов пространство разделено: оно либо постижимо (сущность и транспарентность абсолютного духа), либо непостижимо (упадок духа, абсолютное природное, внедуховное начало). Они высказываются то в пользу пространства-формы, то в пользу пространства-субстанции. То в пользу космоса, светлого пространства, то в пользу мира, пространства темного.
Философия как таковая не способна преодолеть эти разрывы и границы, ибо они заложены в философском подходе как таковом: спекулятивном, созерцательном, систематизирующем, отвлеченном от социальной практики и активной политической критики. Метафилософия не развивает метафоры философии. Напротив – она их разоблачает. Когда предметом размышления становятся время и пространство, философ, «попавший в сети языка», остается позади, а не внутри него.
Критика философии как идеологии сопряжена с некоторыми трудностями: понятие истины и истину понятия, которые вследствие упадка и разложения философских систем также разрушаются, следует сохранить. Здесь эта задача не доведена до конца; продолжением нашего труда станет, в частности, сопоставление наиболее мощного «синтеза», осуществленного Гегелем, и его радикальной критики, предпринятой Марксом, исходя из социальной практики, Ницше – исходя из искусства (музыки, поэзии, театра), и ими обоими – исходя из (материального) тела.
Преградой, на которую натолкнулась философия, является проблема «субъекта» и «объекта» и их отношений.
Понятие «субъекта», наделенное на Западе исключительным преимуществом – Cogito, мыслящее Я (эмпирическое или трансцендентальное), – распадается, причем и на практике, и в теории. Тем не менее проблема «субъекта», поставленная философией, сохраняет основополагающее значение. Но какого «субъекта»? Равным образом отношения с «объектом» требуют некоей истины. Но с каким «объектом»? Объект, как и субъект, может нести идеологическую нагрузку (в виде знаков и значений). Помыслив субъект без объекта, чистое мыслящее «я» (res cogitans), и объект без субъекта (тело-машину, res extensa), философия раз и навсегда разбила то, что стремилась определить. Западный Логос после Декарта тщетно пытался склеить осколки и смонтировать из них цельную композицию. Единство субъекта и объекта в «человеке» или в «сознании» пополнило и без того длинный список сущностей еще одной философской фикцией. Гегель был близок к успеху, однако после него вновь обозначился разрыв между осмыслением и переживанием – рубеж Логоса, предел философии как таковой. Теория произвольности знака, в свое время претендовавшая на безупречную научность, на квинтэссенцию чистого знания, лишь усилила этот раскол (между выражением и значением, между означающими и означаемыми, между ментальным и реальным и т. д.).
Западная философия предала тело; она внесла огромный вклад в великий процесс метафоризации, ведущий к отказу от тела; она отреклась от него. Живое тело, будучи одновременно «субъектом» и «объектом», не терпит разделения понятий, и философские понятия принадлежат к числу «знаков бестелесного». В царстве Логоса, в истинном пространстве ментальное и социальное разделились – подобно переживанию и осмыслению, субъекту и объекту. Попытки свести внешнее к внутреннему, социальное к ментальному при помощи изощренной топологии существовали всегда. И каждый раз кончались неудачей! В царстве визуального спациальность абстрактная и спациальность практическая глядели друг на друга издалека. Зато знание и власть заключили прочный, узаконенный союз в рамках государственного интереса, возведенного гегелевской философией в высший ранг. Субъективное желание и объективные репрезентации с почтением отнеслись к этому союзу и не затронули Логоса…
Сегодня тело прочно занимает место основания, фундамента – по ту сторону философии, дискурса и теории дискурса. Теоретическая мысль выводит рефлексию о субъекте и объекте за рамки прежних понятий, обращается к телу и пространству, к телу в пространстве, к телу как генератору (производителю) пространства. Она лежит по ту сторону дискурса – иными словами, учитывает в педагогике тела обширную область не-знания, заключенного в поэзии, музыке, танце, театре. Обширная сфера не-знания несет в себе вероятность познания. Опять-таки – по ту сторону философии, средоточия подмен и разграничений, носительницы метафизики и анафоризации. Смысл этого преодоления философии – в отказе от анафоризации, процесса, с помощью которого философ превращает тело в абстракции, в знаки бестелесности. Что такое метафилософия? Это сохранение философских понятий во всем их объеме, но со смещением целей: прежние «объекты» заменяются новыми. Это отказ от западной метафизики, от той линии мысли, которая ведет от Декарта к Гегелю, а от него к современности и вписывается в общество, сообразное государственному интересу, а также в определенное понимание и реальность пространства.
Стражами Царя-Логоса выступают Глаз (глаз Бога, глаз Отца, глаз Господина и Покровителя), воплощающий примат Визуальности, изображений и графики, а также Фаллическое начало (атрибут воина, героя), заложенное в абстрактном пространстве в качестве его главного свойства.
Статус времени применительно к такому пространству остается неопределенным и неясным. Временная протяженность присвоена религией и философией; тем самым время объявлено ментальной реальностью. При этом пространственная практика – практика подавляющего, репрессивного пространства – стремилась ограничить время временем производительного труда и в придачу отменить жизненные ритмы, определяя их через рационализированные, локализованные рабочие жесты (жесты разделенного труда).
От времени невозможно избавиться целиком и сразу, это очевидно. Не столь очевидно то, что избавление от него требует морфологических новаций, производства пространства. Это еще предстоит доказать, показав, что для подобного присвоения недостаточно использовать не по назначению существующие пространства (морфологии).
VII. 4
То, что многие принимают за строго определенный период, конец того или иного явления (капитализма, нищеты, истории, искусства и т. д.) или же за утверждение чего-то окончательного (равновесия, системы и пр.), может быть осмыслено только как переход. Не обязательно в марксовом смысле. Действительно, у Маркса мы также находим теорию «долгосрочного» перехода. Для него вся история – которую он в этом смысле иногда именует «предысторией» – является переходом от первобытного коммунизма к коммунизму развитому. Идея эта вытекает из гегелевского понятия диалектики и отрицания. Наш анализ также опирается на изучение глобального процесса и его негативных аспектов, соотнесенное с практикой. Прежде всего, для указанного перехода характерны противоречия: между (экономическим) ростом и (общественным) развитием, между социальным и политическим, между властью и познанием, между пространством абстрактным и пространством дифференциальным. В этом коротком списке отражена лишь часть противоречий, и расположены они не по степени важности; но уже он наглядно являет взору целый букет отравленных цветов, украшающих нашу эпоху. Чтобы дать ей определение, следует также показать, где ее начало и куда она движется, ее terminus a quo и terminus ad quem.
