Михаил Заборов - История крестовых походов в документах и материалах
LXXXVIII. ...В этом Влахернском дворце нашли огромные сокровища и большие богатства, там нашли богатые короны, принадлежавшие прежним императорам, и золотые драгоценности, и богатые, вышитые золотом, материи, и роскошные императорские облачения, и богатые драгоценные камни, и столько всяческих богатств, что невозможно было бы перечислить все эти великие сокровища золота и серебра, которые обнаружили во дворце и во многих других местах города.
Robert de Clari. Op. cit., p. 72—81.
Из «Истории завоевания Константинополя» Гунтера Пэрисского
XVII. ...Затем корабли с укрепленными на них башнями приблизились, насколько можно было, к стене; и в то время как несколько храбрецов полезли по лестницам наверх, герольды громко возвестили: тот, кто первым взберется на вражеские стены, получит в награду сто марок. И тогда ты увидел бы, как все с неистовостью стали добиваться того, что предназначалось лишь одному, — не столько из стремления к обещанным деньгам, сколько из любви к богу и ради общей пользы и для завершения начатых трудов...
Взломав ворота, крестоносцы ворвались в город.
XVIII. С радостными криками ринулись в открытые ворота те, кто был на кораблях, сделав вид, будто грозят врагам смертью копьями, мечами, камнеметательницами, стрелами и всякого рода метательным оружием, а [на самом деле] не имея вообще никакого желания [устраивать] кровопролития; как растерявшихся овец, погнали они врагов по всем площадям города, и те бежали в таком множестве, что даже простор широких улиц был им тесен для бегства; [наши] накинулись на них с такой стремительностью, что не давали им ни передохнуть, ни оглянуться назад. И хотя они и могли убивать сколько угодно, на что и сами не могли когда-либо рассчитывать, умерщвлены были лишь очень немногие [из греков]. Крестоносцы по своей воле давали им пощаду, ибо еще находившиеся с ними в лагере монахи [в том числе], конечно, Мартин и другие, часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью. Тем не менее, в тот день[656] убито было около двух тысяч горожан, но [они погибли] не от [рук] наших, а от [рук] тех франков, итальянцев, венецианцев, немцев и прочих, которые уже раньше жили в городе, но во время осады были заподозрены в измене, и так как соединились с нашими, то подверглись изгнанию греками [из Константинополя]. Помня эту несправедливость, они жесточайшим образом мстили [теперь] грекам за свою обиду. Из наших же никто вообще не был убит, за исключением одного благородного и знаменитого рыцаря, который во время натиска на врагов по неосторожности неожиданно свалился вместе с конем, на котором сидел, в какой-то ров, причинив этим всем сотоварищам, пребывавшим в радости, сильное горе.
Только тогда, когда все враги были побеждены и обращены в бегство и самым жалким образом изгнаны из города, и только после того как ворота были тщательнейше заперты, победителям дозволено было заняться добычей, но не ранее того: под угрозой казни (букв.: потери головы) было запрещено до полной победы помышлять о добыче. Итак, они нашли повсюду и в изобилии такое количество денег в золоте и серебре, такое великолепие благородных камней и одежд, такое сверхизобилие драгоценных товаров, такую массу съестных припасов, такие замечательные наполненные всевозможным добром дома, что все они вдруг превратились из пришлецов и нищих в богатых горожан.
Тем временем упомянутый выше пожар опустошил почти третью часть города[657]: ибо в то время, пока все, горожане и паломники, были поглощены столь тяжкой опасностью[658], [там] не нашлось никого, кто мог бы погасить беспрепятственно распространявшийся огонь...
В следующей главе рассказывается о разграблении реликвий аббатом Мартином Пэрисским.
Guntheri Parisiensis. Op. cit., p. 100—103, 104—107.
Из «Истории» Никиты Хониата
...Бесстыдно бросились они грабить, начав с лошадей, не только имущество горожан, но и то, что посвящено богу.
Тому же, что нечестиво творили они в Великой Церкви[659], трудно поверить. Алтарный престол, сложенный из драгоценных материалов, сплавленных огнем и слившихся друг с другом в вершину многоцветной красоты, необыкновенный и вызывавший удивление у всех народов, был разбит и разделен на части грабителями, равным образом и все церковные сокровища, несметные количеством и бесконечно прекрасные. Когда же им понадобилось, словно добычу, вывезти пресвятые сосуды и церковную утварь, непревзойденного искусства и изящества, созданные из редких материалов, а также чистейшее серебро, покрытое позолотой, которым была выложена решетка алтаря, амвон и врата и которое было вплавлено во многие другие украшения, в святая святых храма они ввели мулов и оседланный вьючный скот, но так как некоторые животные скользили и не могли стоять на ногах на до блеска отполированных камнях, латиняне закалывали их мечами, так что божественный пол был осквернен не только пометом, но и кровью зверей.
...Во всех отношениях трудно и почти невозможно было смягчить мольбами или как-то расположить к себе этих варваров, настолько они были раздражительны, прямо-таки изрыгая желчную ненависть при всяком неугодном им слове. Все могло разжечь их гнев, заслужить невежественную насмешку. Того же, кто хоть в чем-то возражал им или отказывал им в их желаниях, били за дерзость, а частенько обнажали против него и меч...
...В тот день, когда город был захвачен, грабители останавливались в любом доме, расхищали все, что находили внутри, допрашивали хозяев о припрятанном; некоторых они били, многих уговаривали добром, но угрожали всем. И даже тогда, когда одно они уже имели, другое выслеживали, одно лежало у них перед глазами и было принесено владельцами, а другое они отыскали сами, даже тогда не было от них никакой пощады.
...Противник проводил время в бесчинствах, забавах, причем самых нечестивых, и в высмеивании обычаев ромеев. Одни из них, облачившись не к месту, для смеха в плащи с пурпурной каймой, болтались по улицам или разъезжали туда и сюда по городу, надев на головы лошадей головные уборы, крытые тонким полотном, и повязав их челюсти лентами из белого льна, которые [у сенаторов] висели за спиной, Другие носили писчие тростинки и чернильницы, а в руках держали книги, насмехаясь над нами, как грамотеями. Большинство же возили на лошадях изнасилованных ими женщин, некоторых из них в длинных одеждах, с непокрытой головой, с волосами, сплетенными сзади в один пучок, а женские шапочки и височные подвески волнистых, белых волос водружали на лошадей. Целыми днями латиняне пировали и пьянствовали. Одни налегали на изысканные блюда, другие приказывали подавать себе пищу отцов, которая состояла из разваренных в котлах спин бычьего мяса, кусков свиной солонины, сваренной с мучнистыми бобами, а также из чесночных приправ и соусов из различных соков, острых на вкус.
Когда же они делили добычу, то не было для них разницы между мирской утварью и священными сосудами: равным образом все использовали они для своих плотских нужд, не заботясь ни о боге, ни о правосудии. Даже из божественных изображений Христа и святых они делали сиденья и скамейки для ног...
Nicetae Choniatae. Op. cit., p. 572—575, 586—591, 594—595.
Примечания
1
Полный перевод ом. в кн.: «Изборник» (Сборник произведений литературы Древней Руси). М., 1969, стр. 281—289.
2
Император Генрих IV (1084—1106).
3
Король Филипп I (1060—1108).
4
В эпоху крестовых походов Романией называли малоазиатские территории Византии.
5
Речь, в которой папа обосновывал постановления собора относительно условий соблюдения так называемого божьего мира, приводится хронистом во второй главе, нами опущенной.
6
Вероятно, имеются в виду обращения за помощью, посылавшиеся из Константинополя в Рим и к отдельным князьям (например, графу Фландрскому) в более ранние времена, когда Византия находилась в кольце врагов.
7
Так именуются хронистом турки-сельджуки.
8
Рукав св. Георгия — средневековое название Босфора (на берегу пролива стоял храм св. Георгия).
9
Так папа называет здесь Византийскую империю.
10
«Наших», т. е. христианских.
11
Клермонский собор заседал 18—25 ноября 1095 г. Римский папа Урбан II выступил с речью после закрытия официальной части собора, т. е. 26 ноября.
12
Так хронист именует турок-сельджуков.
13
Здесь хронист цитирует Библию, ту часть ее, которая называется Псалтирь (Псалом 77, ст. 8).
