Вячеслав Глазычев - Глубинная Россия: 2000 - 2002
Особенно важно то обстоятельство, что, опираясь в жизнеобеспечении на архаику аграрного хозяйства[68], «полевой работник» новейшего времени всё же остается в плену сугубо натуральных представлений. Продолжительные интервью во множестве малых городов со всей убедительностью показывают, что труженики огорода и хлева не различают доход и прибыль и, ведя тщательные подсчеты расходов на семена, рассаду и прочее, собственную работу не рассматривают вообще в экономических категориях. Они знают цену любой коммерческой услуге, которую приобретают или выменивают, будь то засыпка гравием, укладка асфальта или починка кровли, тогда как их собственный труд не обладает в их глазах стоимостью. И здесь, в натуральности, мы находим чрезвычайно любопытные аналогии у Фета:
«Нужный для построек песок отыскался в лугу крестьян деревни С***, смежных с хуторскими мужиками моего соседа Ш., верстах в трех от меня. До меня никто не покупал песку, как никто не покупал воды и снегу, несмотря на то, что в трех верстах оттуда и помещики, и крестьяне давно торгуют белым камнем. Но то камень, а это песок. Я послал попросить у старосты деревни С*** позволения брать песок и, рассчитав, как трудно добывание его в зимнее время, сам назначил за четверть 30 к. серебром. Очевидно, что крестьяне этой деревни, которым всего сподручнее было воспользоваться предстоявшими заработками, сочли продажу и возку песка химерой. Песок мне брать позволили; но никто из крестьян не тронулся рыть и возить его…
С открытием весны, когда крестьяне уже опытом научились брать с меня деньги, они все-таки остались при внутреннем убеждении, что торговали несуществующими ценностями, то есть, по их же выражению, брали деньги даром. Вся округа говорила про меня: «Верно, у него денег много, когда он нам их даром раздает»… Впоследствии мы увидим, что в знакомых уже крестьянам отраслях труда и промыслах они не так сговорчивы на дело и не так податливы в цене. Возить, например, хлеб на рынок мужик готов, но ломит цену неслыханную. «Это дело — хлеб, а то песок». Невероятно, а правда».
Чрезвычайно важна эта констатация: «в знакомых уже отраслях и промыслах». Если в девятнадцатом веке потребовалось всего несколько лет, чтобы были разучены и освоены новые правила игры, то есть все основания полагать, что и в наше время эта метаморфоза не заставит себя ждать долго. Это тем более вероятно, что, как мы видим в нашем «синодике», образовательный «бум» в малых городах всего через несколько лет выведет на рынок труда многие сотни тысяч молодых людей, большинство из которых не подхватит архаическую модель «полевого работника» и создаст чудовищный нажим на незрелую ещё систему рабочих мест — с весомыми социальными и экономическими последствиями.
Широко употребляемое выражение «теневая экономика» относится к той группе ложных понятий, что чрезвычайно затрудняет постижение реальности. За этим грубым обобщением в равной мере скрывается криминальная экономика хищений и отъемов и неформальная экономика[69], базирующаяся на обычном праве.
Представляется безмерно важным уяснить сложную природу неофициальной экономики, на которой до сих пор базируется жизнь провинциальных городов и селений. Раскрутка челночной торговли с начала 90-х годов имела в основе прямые денежные транзакции, далеко не всегда подкрепленные даже распиской на клочке бумаги. В основании такого рода сделок лежала старая советская конструкция взятия взаймы «до зарплаты», распространение «чёрных касс» в советских учреждениях — по сути своей достаточно развитая система кредита на доверии[70]. Психологическая сложность перехода на формализованные отношения тяготеет над экономикой страны не менее, чем понятное, в силу опыта истории, нежелание ставить государство в известность о чьей-либо коммерческой деятельности. Тем важнее видеть процесс тяжелой адаптации к формализованной схеме в пореформенное десятилетие девятнадцатого века. В этом сюжете Фет, на практике внедрявший систему формализации сделок, свидетельствует:
«О контракте не было все лето помину; но он произвел магическое действие бумаги (грамоты) на людей тёмных, хотя, в сущности, исполнение его не было гарантировано. Что бы я стал с ним делать, если бы подписавший его нарушил условия? Повел бы дело во время уборки судебным порядком, что ли? Предположим даже, что я выиграл бы его через два года, спрашивается: что бы я выиграл этим выигрышем? Все это очень ясно; а тем не менее, желая усилить магическую силу грамоты, я из писаных превратил контракты в печатные бланки и в прошлую осень не иначе нанимал годовых рабочих, как по таким документам».
Всеобщая формальная грамотность сыграла злую шутку с нашим нынешним пореформенным населением: изобилие лжеконтрактов, лжеобязательств и лжеакций, затопившее страну с начала 90-х годов, существенно подорвало доверие к формализованным процедурам. Вольно или невольно, но публицистика закрепила недоверие к «бумаге», прочно склеив формальные процедуры с криминальным отъемом собственности. Плохо подготовленная и никудышным образом объясненная операция с «ваучерами» вынудила и само государство заняться обучением механизмам частной собственности. Соответственно, откат к архаике доверительных отношений стал естественной реакцией народного организма, и потребуется долгий процесс сползания контрактных обязательств с высших этажей экономики на все более низкие, чтобы восстановить уже почти достигнутое полтора века назад.
Множество содержательных ассоциаций вызывает в душе трагикомическая история приобретения и запуска конной молотилки в хозяйстве Фета:
«Во второй половине февраля по отвратительным дорогам обе машины, молотилка и веялка, более или менее благополучно прибыли из Москвы по назначению. Имея в виду средних рабочих лошадей, я при заказе просил г. Вильсона прислать мне привод не о двух, а о трех водилах, что он и отметил в книге при мне. Присланный привод, к сожалению, оказался о двух водилах. Делать было нечего, надо было пособить этому горю домашними средствами. В мае, по условию, г. Вильсон должен был прислать машиниста для установки машин на месте и приведения их в полное действие. Однако май приходил к концу, а обещанный машинист не являлся, и разобранные части лежали нетронутые. Я написал к г. Вильсону и получил ответ, что машинист на днях должен выехать и явиться ко мне. Май и половина июня прошли в напрасных ожиданиях… Нужно прибавить, что она ломалась почти ежедневно, а когда в конце осени наступила сериозная молотьба, то я уже и сказать не могу, сколько раз отдельные ее части побывали в кузнице и на орловском литейном заводе… Но тут судьба сжалилась надо мной и привела ко мне механика-дилетанта, который и выручил меня из окончательной беды. По его указаниям, исправленная и уложенная машина молотила всю зиму, хотя и не совсем оставила милую привычку ломаться от времени до времени…
— Однако, г. Вильсон, вы поступили со мной безжалостно. Я измучился над вашею машиной.
— О! В этом отношении вы можете быть покойны, — был ответ. — Не вы один на меня сетуете. Я в нынешнем году надул всех моих доверителей. Это общая их участь в нынешнем году…
— … Вот в этом ящике у меня восемь паспортов машинистов. Все они забрали вперед по семидесяти да восьмидесяти рублей серебром и поехали ставить машины по покупателям, да вместо того разъехались по своим деревням. Писал я, писал к местному начальству и пишу до сих пор, паспорты у меня; но ни денег, ни мастеровых по сей день не вижу».
Я вспоминал этот замечательный этюд, когда наблюдал процессию из новеньких комбайнов производства Красноярского завода, которые своим ходом тянулись по шоссе, ведущему из Орска в Оренбург. Я только что съездил в Ташлу, рабочий посёлок в роли районного центра, где имел редкостное удовольствие наблюдать в действии образцовый вариант управления. Треть обитателей Ташлы за последние десять лет уже перебралась в добротные новые дома из силикатного кирпича, цветник вдоль центральной улицы расступался, чтобы дать место трогательному в своей незатейливости фонтану. Значительная часть всего этого благополучия опирается на зерновое и молочное хозяйство, функциональным ядром которого является неправдоподобно ухоженный молокозавод. Емкости из нержавеющей стали, полное использование всех компонентов до последней капли, казеин и сухое молоко, которое оказывается выгодно везти из Оренбуржья на север Европы! Четыреста виноградных кустов перед проходной, где как раз монтировали автоматы для учетных карточек, уютная столовая. Неподалеку стояли американские трактора «Джон Дир» и голландские сеялки (и то, и другое приобретенное по лизинговой схеме). От продуктов отечественного сельскохозяйственного машиностроения здесь отказались напрочь — в кабинете, где окно было задрапировано явно профессиональной рукой, глава района на листке бумаги выложил передо мной колонки чисел, из которых следовало, что дорогие лизинговые машины по совокупности затрат на ремонт и простои условно дешевых отечественных машин обходятся хозяйству существенно дешевле. Впрочем, в Ташле затраты на лизинг окупаются ещё одним важнейшим обстоятельством: в кондиционированных кабинах джондировских тракторов мальчишки работают в белых рубашках, эта работа предельно престижна, и добиться права на нее нелегко. Эта простая констатация вновь возвращает к Фету:
