Эрик Хоффер - Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений
Прежде чем покончить с темой о самопожертвовании, хорошо было бы рассмотреть здесь сходство и различие между массовыми движениями и армиями — проблему, уже затронутую нами в разделах 35 и 47.
Сходств много: как массовое движение, так и армия — коллективное целое; оба лишают личность ее особенностей и отличительных черт; оба требуют самопожертвования, беспрекословного повиновения и безусловной преданности; оба всячески развивают в человеке наклонности к притворству, чтобы повышать храбрость и тягу к объединенному действию (смотри раздел 47); оба служат убежищем для неудовлетворенных, которым невтерпеж самостоятельное существование. Войска типа Иностранного легиона привлекают многих людей, которые обычно стремятся примкнуть к новому движению. Офицер (106:) по вербовке солдат, коммунист-агитатор и миссионер часто ловят рыбку в тех же сточных ямах ночлежных домов.
Есть, конечно, и разница между массовым движением и армией, и при этом весьма существенная: армия не удовлетворяет нужду человека в новом образе жизни; армия — не дорога к спасению. Армию можно только использовать как палку в руке надсмотрщика для того, чтобы навязать новый образ жизни и насильно заставить его придерживаться. Армия — это главным образом инструмент для сохранения или распространения установленного порядка, старого или нового. Это временный инструмент — его по желанию можно собрать и разобрать. Массовое движение, с другой стороны, кажется орудием вечности, и если к нему присоединяются, то на всю жизнь. Бывший солдат — это ветеран, иногда герой, а бывший истинноверующий — это ренегат, отступник. Армия — это инструмент для опоры, защиты и расширения настоящего. Массовое движение приходит, чтобы разрушить настоящее. Оно озабочено будущим и из этой заботы черпает свои силы и энергию. Когда массовое движение начинает интересоваться настоящим, значит, оно достигло власти, перестало быть движением, а превратилось в официальную организацию, в учреждение — наподобие церкви, правительства или армии (из солдат или рабочих). Народная армия, часто являющаяся конечным продуктом массового движения, сохраняет от движения много внешнего: боевые кличи, лозунги, девизы, священные символы; но, как всякая армия, она держится меньше на вере и энтузиазме, чем на бездушном механизме строевого устава, на духе традиционности и принуждении. Она скоро теряет дух аскетизма и религиозности массового движения и начинает проявлять интерес и вкус к временным наслаждениям, характерным для всех армий. (107:)
Являясь инструментом настоящего, армия имеет дело главным образом с реальными категориями. Вожди ее на чудеса не рассчитывают. Даже охваченные пламенной верой, они готовы идти на компромисс. Они считаются с возможностью поражения и знают, как сдаваться. А вождь массового движения питает непреодолимое презрение к настоящему — ко всем его фактам и затруднениям, даже к географии и погоде. Он надеется на чудеса. Когда положение становится безнадежным, его ненависть к настоящему (его нигилизм) усиливается. Он скорее разрушит свою страну, погубит свой народ, чем сдастся.
Дух самопожертвования в армии поддерживается воинским долгом, притворством, военными традициями, уставами, верой в полководца, муштрой, духом приключений и жаждой славы. Все это в отличие от факторов, используемых в массовом движении, исходит не от умаления настоящего и не от отвращения к своему собственному нежеланному «я»; поэтому оно в отличие от массового движения развертывается в трезвой атмосфере. Фанатичный солдат — это обычно фанатик, ставший солдатом, а не солдат, превратившийся в фанатика. Армейский дух самопожертвования лучше всего выражен в обращении Сарпедона к Главку, когда они брали приступом троянскую стену: «О, друг мой, если бы мы, бросив эту войну, могли тем самым избежать старости и смерти, то я не бился бы здесь впереди всех; но когда над нами висит столько разных смертей, избежать которых нет никакой надежды, ринемся вперед — сотворим другим славу или добудем ее для себя»[86].
Наиболее поразительная разница между массовыми движениями и армиями заключается в их отношении к толпе и сброду. Де Токвиль замечает, что солдаты — «это люди, которые легче всего теряют голову и оказываются слабее других в дни революции»[87]. Для типичного генерала толпа — это нечто такое, во что превратилась (108:) бы его развалившаяся армия. Он лучше понимает непостоянство толпы и ее стремление к анархии, чем ее готовность к самопожертвованию. Он видит в толпе скорее конечный ядовитый продукт распавшегося коллектива, чем сырье для создания нового мира. Эта генеральская точка зрения — смесь страха и презрения. Он знает, как подавлять толпу, но не знает, как овладеть ею. С другой стороны, вождь массового движения — от Моисея до Гитлера — извлекает вдохновение из моря обращенных к нему лиц, и рев толпы звучит для его слуха как глас Божий. Вождь массового движения чувствует эту всепобеждающую, ему доступную силу, которую только он может обуздать. Этой силой он сметет империи, армии и всемогущество настоящего. Массы — это то, из чего он подобно Богу в день творения создаст новый мир. (109:)
Глава XIV. Объединяющие элементы
Ненависть — самый доступный и наиболее объемлющий из всех объединяющих элементов. Ненависть отрывает и уносит человека от его «я», он забывает про свое благо и свое будущее и освобождается от мелочной зависти и корысти. Он превращается в безымянную частицу, трепещущую от страстного желания раствориться и слиться с ему подобными в одну кипящую массу. Гейне говорил: то, чего не может сделать христианская любовь, можно добиться всеобщей ненавистью[88].
Массовые движения могут появиться на свет и распространиться без веры в Бога, но без веры в дьявола не могут никогда! Сила массового движения обычно пропорциональна яркости и конкретности своего дьявола. Когда Гитлера спросили: думает ли он, что евреи должны быть истреблены, он ответил: «Нет… Тогда нам пришлось бы изобрести еврея. Очень важно иметь конкретного врага, а не только абстрактного»[89]. Ф. А. Фойгт рассказывает о японской миссии, прибывшей в Берлин в 1932 году для изучения национал-социалистского движения. Когда Фойгт спросил одного члена миссии, что он думает об этом движении, тот ответил: «Это великолепно. Я хотел бы, чтобы мы имели у себя в Японии нечто подобное, только это невозможно, потому что у нас нет евреев»[90].
Может быть, верно, что проницательность и хитрость людей, знающих, как поднять массовое движение или как его поддерживать, проявляется не в том, что они знают не только какую выбрать доктрину и какую принять программу, но и какого выбрать врага. Кремлевские (110:) теоретики, едва дождавшись, пока остыли орудия второй мировой войны, выбрали себе удобного врага — демократический Запад и особенно Америку. Весьма сомнительно, чтобы проявление доброй воли или какая-либо уступка с нашей стороны уменьшили размер и злобность нападок на нас со стороны Кремля.
Одним из самых больших недостатков Чан Кайши было его неумение найти подходящего нового дьявола после того, как в конце войны враг — японец исчез со сцены. Честолюбивый и недалекий генерал был, пожалуй, слишком большого мнения о себе, чтобы понять, что это вовсе не он, а японский дьявол порождал в китайских массах единство и готовность к самопожертвованию.
66.Общая ненависть объединяет самые разнородные элементы. Разделить общую ненависть даже с врагом — значит заразить его чувством родства и таким образом подорвать силы его сопротивляемости. Гитлер использовал антисемитизм не только для объединения всех немцев, но и для того, чтобы подорвать решимость антисемитской Польши, Румынии, Венгрии и даже Франции. Таким же образом он использовал и антикоммунизм.
67.Выходит, что, подобно идеальному божеству, идеальный дьявол — един. Мы знаем от Гитлера, лучшего знатока дьяволов, что гениальность великого вождя — это умение сосредоточивать всю ненависть против одного врага так, чтобы «под категорию этого врага попали самые разные противники»[91]. Когда Гитлер своим дьяволом объявил еврея, он почти весь мир вне Германии как бы заселил евреями и работающими на евреев. «За (111:) спиной Англии стоит Израиль, за спиной Франции и за спиной США — то же самое»[92]. Сталин придерживается того же монотеистического принципа, когда выискивает себе дьявола. Раньше этим дьяволом был фашист, теперь — американский плутократ.
Идеальный дьявол подобно идеальному божеству — всесилен и вездесущ. Когда Гитлера спросили не придает ли он евреям слишком большого значения, он воскликнул: «Нет, нет и нет!.. Преувеличить опасность евреев как врага невозможно»[93]Каждое затруднение и неудача движения объясняется работой дьявола, каждый успех — триумф против происков дьявола[94].
