М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк
Безусловно, перед нами адаптированные к советским реалиям варианты «теории заговора». Но здесь возникает вопрос: насколько их конспирологическая составляющая была адекватно воспринята тогдашними читателями? Во-первых, укажем на самоочевидный момент. Сам жанр фантастики предполагает создание художественного пространства, нарушающего физические, временные, социальные основы нашего бытия. В свою очередь, «теория заговора» стремится, напротив, к максимально точному отображению реальности, которая «фантастически» искажена агентами заговора. Во-вторых, необходимо учитывать идеологический фактор. Даже являясь сторонниками «теории заговора», конспирологи от фантастики не могли полномасштабно представить читателю картину подразумеваемого заговора, его участников. Не случайным представляется использование аллегорий, символов, полунамёков. Так, говоря о ещё одном представителе «ефремовской школы», Н. Митрохин акцентирует внимание на экзотерическом характере его «фантастических произведений»: «С. Семанов в своём дневнике подробно пишет об антисемитских мотивах в деятельности Ю. Медведева — и о том, что члены “русской партии” хорошо понимали “культурные коды”, использовавшиеся в его произведениях»{698}. Иными словами, советская «фантастическая конспирология» — культурный продукт «для своих», тех, кто в состоянии интерпретировать указанные «коды». В этом отношении можно говорить о явно герметическом характере творений «ефремовцев». «Посвященными» выступают как адепты, так и те, кто дешифрует себя, свою этническую принадлежность в образах отрицательных персонажей. Возвращаясь к анализу М. Каганской повести Назарова «Синайское яблоко», мы находим в нём указание на филологический маркер, по которому «вычисляется» реальная этническая принадлежность «Ордена проницательных». Критик приводит ряд особенностей речи «проницательных»: «“Дорогой Окси! Ты имеешь крепкий лоб, а мы имеем выгоду с тобой дружить” (записка “проницательных” диктатору); “Береги нервы… Я имею желание согласиться на твоё предложение” (разговор членов Ордена с агентом Земли); “Лирочка! Вставай, детка, мы стали с тобой за счастливых людей, — мы имеем дорогих гостей!”»{699}. Подобные «языковые неправильности», по мнению Каганской, указывают на местечковый вариант русского языка «южнорусской литературной школы». Ярким её представителем являлся И. Бабель, конструировавший похожие речевые обороты, например, в «Одесских рассказах». Не отвергая истинности приведённых филологических рассуждений, укажем на то, что конспирологический подтекст произведений «ефремовской школы» заведомо нивелирован указанными условностями и ограничениями. Итогом этого становится факт условной положительной/отрицательной конспирологической реакции или представителей «русской партии», или читателей И. Бабеля. Для широких кругов советских читателей всё это остаётся за пределами внимания. Читательское восприятие текстов «ефремовцев» целиком укладывается в рамки фантастики, где есть место таким понятиям, как «увлекательность», «сюжетный динамизм», «необычность места действия», но явно не находится места для «теории заговора».
Второй способ адаптации «теории заговора» к условиям советской идеологии заключался в использовании в качестве источника конспирологической информации научно-публицистических, биографических исследований и работ, не имеющих внешнего, непосредственного выхода к указанной проблематике. В этом ключе активно осваивался жанр популярных биографий, особенно востребованных в позднесоветский период. Например, в серии «ЖЗЛ» («Жизнь замечательных людей») издательства «Молодая гвардия» в 70-80-е годы прошлого века выходит ряд книг, отражающих данную тенденцию. Одна из них принадлежит В. А. Пигалеву и представляет собой жизнеописание В. И. Баженова — русского архитектора, одного из основоположников отечественного классицизма. Герой исследования — создатель дворцово-паркового ансамбля Царицыно, «дома Пашкова», Михайловского замка, не имеет прямой связи с конспирологической тематикой. В его биографии имеется лишь один эпизод, позволяющий автору обратиться к конспирологическому сюжету. Участвуя в деятельности кружка Н. И. Новикова, Баженов использует своё положение придворного архитектора для налаживания контактов между московскими масонами и наследником престола. Этот факт послужил причиной недовольства со стороны Екатерины II, подозревавшей наличие политического заговора. Увольнение с государственной службы не имело каких-либо серьёзных последствий, а после скорого восшествия на престол Павла Баженов получает должность вице-президента Академии художеств.
В интерпретации автора биографии данный эпизод становится определяющим для судьбы Баженова. Пигалев подробно анализирует технологию вовлечения архитектора в масонскую ложу. Особо подчёркивается в этом процессе роль Новикова, наивно полагавшего, что масонство является лишь благородным филантропическим учением, не имеющим какой-либо политической подоплёки. Доверчивый Новиков на нескольких страницах книги, в агитационной беседе с Баженовым, всячески превозносит достоинства «вольных каменщиков». «Они никого не преследуют, стремятся изгладить предрассудки, искоренить вражду и войны, стремятся сделать из всего человечества одно семейство братьев, кои были бы связаны узами любви и свободного труда»{700}. Но, произнеся вступительные клятвы, Баженов оказывается связан с масонской ложей отнюдь не «узами любви».
Автор рисует весьма впечатляющую картину проникновения масонства в жизнь России. Формально независимыми российскими масонами в реальности управляли иностранные координаторы. «Эти люди контролировали деятельность многих российских лож, назначали и смещали их руководителей, вели с помощью шифров секретную переписку с герцогом Зюдерманландским, собирали информацию от русских масонов о различных сторонах жизни общества, в том числе о настроениях и перемещениях в российском царском дворе, в случае необходимости снабжали русских масонов деньгами, чем ещё больше привязывали к своему ордену»{701}. Таким образом, «ревнители просвещения» оказываются «тайным обществом», преследующим конкретные политические цели. В этом контексте и следует рассматривать предполагаемые контакты Баженова с наследником. Целью их выступает вовлечение будущего императора в масонскую деятельность, что неизбежно привело бы к скорому подчинению российского государства далеко идущим планам «вольных каменщиков».
Из всего сказанного следует однозначный авторский вывод: «Баженов, сам того не подозревая, оказался участником тайного антиекатерининского международного заговора»{702}. Логично, что последовавшие репрессии в отношении масонства вызывают у автора полное одобрение. Объективно гонения на Новикова и участников его кружка представляются вполне обоснованной реакцией государства на подрывную деятельность масонских лож. В контексте подобного подхода не находится места привычным идеологическим схемам. Классовые баталии отступают на второй план, заслоняемые конспирологической борьбой.
Близким по конспирологическому духу к биографии Баженова является жизнеописание Г. Р. Державина, созданное известным критиком О. Н. Михайловым. Описывая ту же эпоху, что и Пигалев, автор демонстрирует такое же негативное отношение к масонству, обосновывая его мнением русского поэта. Защищая принцип природного неравенства людей как антитезу уравнительной идеологии масонства, автор не без пафоса заявляет: «Люди созданы во всем не равно. Один удачлив, ему всю-то жизнь хабарит, другой — невезуха. <…> И кто осмелится судить, как надобно выравнить сию несправедливость? Или кликнуть нового Пугачева?»{703} Как мы видим, проводится весьма явная и смелая параллель между масонством екатерининской эпохи и грядущими событиями XX столетия. Репрессии Екатерины в отношении кружка Новикова автору представляются оправданными, учитывая политическую активность масонов и возможность очередного дворцового переворота, на которые было так щедро XVIII столетие русской истории: «Через архитектора Баженова делались попытки вовлечь в орден великого князя Павла Петровича»{704}.
Несмотря на то что в рамках обозначенных жанров (исторический роман, биографическое повествование) удавалось воспроизвести некоторые конспирологические построения, эффект воздействия был локальным. Причиной тому объективные особенности жанра. Хотя биографическое повествование и позволяет контекстуальный выход за рамки жизнеописания, как это произошло с Баженовым, авторское изложение не может произвольно расширяться. Естественной границей любой биографии становится смерть героя. Поэтому конспирологическая составляющая биографии русского архитектора неизбежно должна была прерваться в августе 1799 года. Тем самым прерывается важная линия, связанная со сложными отношениями императора Павла с масонами, с обстоятельствами его членства в Мальтийском ордене.
