Ярослав Голованов - Дорога на космодром
Королев с одной из космических путешественниц.
Сергей Павлович Королев с матерью Марией Николаевной Баланиной.
По ритуалу, давно заведенному, ракету проводили до того места, где рельсы сворачивали к стартовой площадке. Там стояла машина. Королев сел сзади вместе с Воскресенским. Кириллов впереди с шофером. Ехали молча. Молчание было естественным, даже необходимым в эти минуты, и то, что Королев вдруг заговорил, было неожиданным для его спутников. Впрочем, он говорил не им – себе:
– Меня все время тревожит одно. Нет ли такой штуки в ракете или корабле, которую нельзя обнаружить никакими проверками, но которая может преподнести сюрприз в самое неподходящее время? Не торопимся ли мы с пилотируемым пуском? Достаточен ли объем предстартовых испытаний? Может быть, имеет смысл его расширить?
Он просил успокоить его. Но эти люди, которые знали и любили его много лет, не потали этого, настолько это было непохоже на Главного конструктора. Они молчали.
– Что будет, если мы не сумеем выявить скрытый дефект в какой-либо жизненно важной системе ракеты или корабля? Мы не имеем права не обнаружить или пропустить такой скрытый дефект! Сомнения могут быть всегда. Даже тогда, когда все проверено и перепроверено. Без риска не может быть движения вперед, без риска нельзя быть первым. Но риск нужно обосновать и свести к минимуму…
Его спутники молчали.
Ракету поставили точно по расписанию, без замечаний. По готовности «двадцать четыре часа» тоже все шло нормально. В 13.00 Гагарин приехал на старт для встречи с теми, кто готовил для него космический комплекс.
Еще загодя Королев продумал весь этот символический церемониал. Он понимал, что старт Гагарина – это не завершение огромной работы последних лет, а лишь начало нового этапа. Следом пойдут другие старты, а оглядываться будут на этот, первый, смотреть: «Как было тогда?» Он чувствовал, что в поисках этих торжественных форм проводов в космос никто его не поддерживает, а многие просто считают, что СП мудрует или блажит.
– Это очень важно, чтобы космонавт не чувствовал себя пассажиром, которого впопыхах впихнули в купе отходящего поезда, – горячо доказывал Королев. В ответ – вежливо улыбались.
Нет, церемониал необходим, чтобы все люди прочувствовали значительность происходящего, оглянулись на работу, которую сделали. Он должен быть торжественным, как армейская присяга, и человечным, как та минута, когда люди просто присаживаются перед дальней дорогой…
После встречи со стартовой командой Гагарин и Титов обедали вместе с Каманиным, пробовали «космическую пищу» в тюбиках: пюре щавелевое с мясом, мясной паштет, шоколадный соус. Каманин понимал, что калорий там много, но вкус любой еды познаешь, когда ее кусаешь и жуешь, а это была какая-то сытная, питательная замазка.
Часов около двух Королев вызвал Раушенбаха и Феоктистова:
– Я прошу вас еще раз поговорить с Гагариным. Проверьте еще раз, насколько твердо усвоил он свое полетное задание…
Сергей Павлович говорил, глядя куда-то в сторону и нервно поигрывая карандашом. Он не видел, как по обычно невозмутимому лицу Феоктистова пробежала тень недоумения. Раушенбах покрутил шеей, будто ему жал воротничок. Королев понимал, что делает что-то не то: если Гагарина не сумели подготовить за столько месяцев, вряд ли такая беседа что-то решала. А потом он знал, что Гагарин хорошо подготовлен, он сам говорил с ним, устраивал им с Титовым маленький экзамен.
Полтора часа продолжался инструктаж. Гагарин был сосредоточен и внимателен. Он прятал свою веселость, неумело скрывал ощущение полного счастья, которое целиком завладело им после Госкомиссии, утвердившей его командиром «Востока». Никакого волнения, тем более – робости или рассеянности ни Раушенбах, ни Феоктистов в космонавте не почувствовали.
Через много лет Борис Викторович Раушенбах вспоминал:
– Я смотрел на него и умом понимал, что завтра этот парень взбудоражит весь мир. И в то же время в душе никак не мог я окончательно поверить, что завтра произойдет то, чего никогда еще не было, что старший лейтенант, сидящий перед нами, завтра станет символом новой эпохи. Начинаю говорить: «Включите то, не забудьте переключить это». – все нормально, буднично, даже скучновато, а замолкну, и словно какой-то чертик начнет нашептывать «Чепуха, ничего такого завтра не будет…»
У Королева чертика-шептуна не было. Они не уживаются с такими людьми-таранами, каким был Королев. Этот старт был выражением его воли, сконцентрированной до невероятной плотности внутренней энергии, сжатой, как плазменный шнур магнитным полем, ожиданием победы. Он знал твердо: завтра Гагарин улетит. Улетит, если весь этот сложнейший, из тысяч людей составленный механизм будет работать так же слаженно, как он работает в эти минуты, если не вылезет в последний момент какой-нибудь технический «боб», если ребята эти будут в порядке. Он волновался за Гагарина несравнимо больше, чем сам Гагарин волновался за себя, и даже признался в этом Каманину:
…Ведь человек летит… Ведь я его знаю давно. Привык. Он мне как сын.
Каманина поразили не сами слова, а интонация Главного конструктора – столько в них было тепла и сердечности. Он не мог припомнить, чтобы Королев, человек чрезвычайно скупой на проявление каких-либо эмоций, когда-нибудь, с кем-нибудь говорил таким тоном.
Ближе к вечеру, когда Каманин с космонавтами повторял расписание завтрашнего утра: подъем, зарядка, туалет, завтрак, медосмотр, облачение в скафандр, проверка скафандра, выезд на старт, проводы. – неожиданно в их домике появился Королев. О деле – ни слова. Ни о чем не расспрашивал, шутил довольно неуклюже:
– Через пять лет можно будет по профсоюзным путевкам в космос лететь…
Гагарин и Титов смеялись. Королев тоже улыбался, очень внимательно, пристально разглядывая их будто впервой. Потом взглянул на часы и ушел так же быстро, как появился.
Карпов наклеил на Юру и Германа датчики, померил пульс, давление, температуру, и в 22.00 они были уже в постелях. Кроме Гагарина и Титова, в домике оставались Карпов и дежурный.
Сидящий у стола с медицинской аппаратурой Карпов видел, как в домике Королева зажегся свет, зажегся и не погас, и Карпов понял, что Главный не спит, и подумал, что врач нужен не вот этим двум здоровякам, которых он стережет и сдувает с них пылинки, а вот тому смертельно уставшему человеку.
Юрий Алексеевич Гагарин первый космонавт Земли.
Королев взял журнал «Москва», начал читать, понял, что не понимает и не помнит прочитанного, вызвал машину, а пока она шла из гаража, пошел проведать космонавтов. Удостоверившись, что они спокойно спят, уехал на стартовую. Было около трех часов ночи, когда испытатели начали последний контроль всех систем «Востока».
Гагарин перед стартом.
За четыре часа до старта прошла проверка связи со всеми НИПами [47] от Камчатки до западных границ. Около шести часов на старт пришла машина медиков, привезли тубы и пакеты с пищей. Укладка продуктов – последняя операция перед посадкой космонавта. Значит, все. Неужели все? Все, все…
Королев позвонил в лабораторию. Карпов доложил: космонавты уже в скафандрах. Титова одели первым, чтобы Гагарин меньше парился в скафандре. В то время вентиляционное устройство можно было подключать только в автобусе. Медики протягивали Юрию листки бумаги, просили автограф на память. Он расписывался и удивлялся: никто никогда не просил у него автограф. Кто-то протянул даже служебное удостоверение. Чудеса!
Наконец посадка в автобус. Путешествие старшего лейтенанта Юрия Гагарина вокруг земного шара началось.
– Едут! – громко крикнул кто-то из испытателей с фермы обслуживания.
В горку к бетонным плитам стартовой площадки катил бело-голубой автобус. Разговоры умолкли. Председатель Государственной комиссии медленно пошел навстречу автобусу, следом потянулись другие члены Государственной комиссии, робкая группка космонавтов в кожаных летных куртках. Первым из автобуса выскользнул врач в белом халате, протянул руку, помог Гагарину спуститься на землю. Юрий прошел метров десять. В походке его была какая-то милая неуклюжесть игрушечного медведя. Остановился, помолчал секунду и начал доклад:
– Товарищ председатель Государственной комиссии…
По лицам людей, смотревших на него, Гагарин понял, что они ждут, чтобы доклад этот, чисто формальный и составленный из формальных слов обычного воинского доклада, поскорее бы кончился, что всем не терпится обнять его, сказать совсем другие слова…
Целоваться с Гагариным было трудно: мешал шлем. Стукались лбом о прозрачное забрало наверху. Прежде чем шагнуть к ракете, Юрий обернулся к группе космонавтов и крикнул:
