Ярослав Голованов - Дорога на космодром
Германия, Бельгия, Франция, США – вот его маршрут. Заводы «Дуглас», «Волти», «Консолидейтед». Он летал через всю Америку, из Нью-Йорка в Калифорнию. Ночью под крылом самолета зыбко, молочно светились огни городов. Он написал в Москву: «Миллионы разбросанных на большой площади электрических лампочек производят впечатление звездного неба, и фантазия рисует картину, которой я очень увлекался раньше – полета в межпланетном пространстве».
«Увлекался раньше…» – когда? Наверное, в юности. Может быть, потому и оставался Михаил Кузьмич до самой своей смерти таким молодым, веселым и живым человеком, что жил он мечтой юности. Ведь задолго до того, как Янгель пришел в ракетную технику, всегда во все командировки возил он с собой книгу Макса Валье «Полет в мировое пространство как техническая возможность». Осколок трубы от камеры сгорания перебил не только легочную артерию Макса Валье – он перебил нить, которая могла связать их в жизни. Но перебить связь мысли и мечты он не мог…
Во время войны Янгель строит и испытывает самолеты для фронта. В ракетную технику он пришел уже после победы. Королев был его первым учителем.
После учебы в академии я работал вместе с Сергеем Павловичем, – вспоминал Михаил Кузьмич. – Это были трудные годы, когда ракетно-космическая техника начала бурно развиваться. Вчерашние фронтовики пришли в конструкторское бюро и на предприятия; выцветшая гимнастерка была, пожалуй, самой распространенной одеждой в те годы. На долю тех, кто выстоял в самой жестокой войне, выпали новые испытания – нужно было создать технику, способную предотвратить будущую войну…
Миша Янгель. Снимок 1930 года. Михаил Кузьмич Янгель. Снимок 1970 года.
Так Янгель стал ракетчиком. В течение семнадцати лет он руководит большим коллективом исследователей и производственников, создает свою школу ракетостроителей.
Некоторое, в общем, очень недолгое время мне довелось работать в КБ Михаила Кузьмича. Самого его я тогда так ни разу и не видел, но помню, что о нем говорили кадровые рабочие. Весь секрет этой личности был прост: Янгель был Главным конструктором не по приказу министерства, а по знаниям, опыту и авторитету среди тех, с кем он работал. Янгель умел брать на себя ответственность, но, сохраняя единоначалие, утверждал принципы коллективного руководства. Он был требователен к другим, потому что был требователен к себе. «Мы обязаны думать хорошо», - это он говорил своим соратникам. Какие замечательные слова! Не опекал, но воспитывал молодых специалистов. Не был педантом, но требовал соблюдения раз и навсегда установленных порядков. Был строг, но не капризен. Был упорным, но не был упрямым. Не жалел себя ни в трудах, ни в досугах.
Судьба отмерила его век с роковой точностью: Михаил Кузьмич умер во время юбилейных торжеств по случаю его 60-летия.
Цветы, которые дарили юбиляру, лежали у его гроба…
Руководителями не рождаются, ими становятся, – говорил Янгель. - Сотни людей помогают им проявить свои лучшие качества. Человеку дается большая власть, надо уметь ею пользоваться. Я всегда помнил о начале пути, о Сибири, о фабрике, о работе на авиазаводе. Я всегда считал, что Главный конструктор – это десятки людей: от моих заместителей до рядовых работников КБ и завода…
Может быть, именно потому он остался живым после смерти, живым в делах и сердцах десятков людей. От его заместителей до рядовых работников КБ и завода.
Замечательно не только то, что в первые годы освоения околосолнечного пространства у нас были такие космические мастера, как С. П. Королев, М. В. Келдыш, В. П. Глушко, Н. А. Пилюгин, М. К. Янгель, А. М. Исаев, М. К. Тихонравов.
Георгий Николаевич БАБАКИН (1914-1971) – советский конструктор в области авиационной и космической техники, член-корреспондент АН СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, Главный конструктор автоматических межпланетных аппаратов. Под руководством Г. Н. Бабакина были созданы космические автоматы «Венера», «Марс», луноходы и автоматические лунники, доставившие на Землю образцы лунного грунта.
Замечательно, что это были личности – люди удивительно разные, непохожие, самобытные. Искры лучших мыслей высекались при соударении характеров. Они были единомышленниками, но не однодумами. Все искали, но каждый – по-своему. Гигантская мозаичная картина общего дела складывалась из разноцветных камешков частных решений. Поэтому итоговая панорама была столь красочной.
Через некоторое время после начала пилотируемых космических полетов в работах по созданию лунников и межпланетных станций, начатых Королевым, приняло участие конструкторское бюро, которым руководил Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, член-корреспондент Академии наук СССР Георгий Николаевич Бабакин – Главный конструктор, не похожий ни на одного из главных конструкторов.
Помню ясные теплые дни осени 1967 года. В составе группы журналистов центральных газет работал я тогда в Центре дальней космической связи. Мы съехались на финиш «Венеры-4», запущенной 12 июня. К октябрю она преодолела путь в 350 миллионов километров и вот теперь подлетела к Венере, «прекраснейшей из звезд небесных», как говорил о ней Гомер.
На командный пункт приехали затемно. Окна медленно наливались жидким светом, но никто не обращал внимания, день ли, ночь ли. Все ждали, шепотом переговаривались, а разговоры были только на одну тему: «А что будет, если?…» Специалисты придумывали разные варианты отказов, пугали сами себя и радостно находили выход из ими же придуманных безвыходных положений. Я шутя сказал одному из инженеров, что не предусмотрен режим ориентации межпланетной станции при условии, что Солнце потухнет. Занятый своими мыслями, он посмотрел через меня, как будто я стеклянный, и сказал очень серьезно:
– Пусть тухнет. Но после отделения спускаемого аппарата…
В 5 часов 41 минуту «Венера-4» сориентировалась на Солнце и Землю, а в 7 часов 30 минут утра спускаемый аппарат начал входить в таинственную атмосферу планеты. Пошла телеметрия, которая тут же расшифровывалась.
Это были исторические минуты. Ведь о Венере вечно спорили, теоретические расчеты давали данные по температуре и давлению атмосферы, которые колебались в невероятных пределах. И вот теперь, за эти минуты, человечество узнавало о Венере больше, чем за все предшествующие века своей истории! Температура и давление росли с каждой минутой. Когда температура достигла 135 градусов, я приуныл: академик Имшенецкий, известный наш микробиолог, говорил, что при этой температуре происходит стерилизация, значит, белковых форм жизни там нет. А жаль… К восторгу от четкой работы «умного» межпланетного автомата в те минуты примешивалась грусть. Как сказал потом один мой друг, конструктор межпланетных станций лауреат Ленинской премии Глеб Максимов, «в то утро мы осиротели в Солнечной системе…».
Автоматическая межпланетная станция «Венера-5» и ее спускаемый аппарат.
Но мир еще ничего не знал об этом, и мы, закрывшись в отдельной комнате, торопливо строчили свои репортажи, изредка отрывисто переговариваясь, чтобы исключить разнобой в цифрах. Вдруг дверь отворилась, и вошел Бабакин. Мы побросали свои тетради и бросились поздравлять его.
– А я вас поздравляю, – весело говорил Георгий Николаевич. – Вы первые летописцы Венеры!
– Георгий Николаевич, – сказал я. – А будь моя воля, знаете, как бы я назвал свой репортаж?
– Как? – заинтересовался он.
– «Этот счастливчик Бабакин!»
Он засмеялся, такой заголовок, мне кажется, понравился ему. Потом спросил задорно:
– А почему же «счастливчик»?
– Но ведь это ваша первая «Венера» и такой успех!
– Ох, погоди, сглазишь, – снова засмеялся он.
Бабакин был необыкновенно прост в обращении, демократичен, доступен, «открыт» для всех. Не любил «возвышаться». Если несколько человек склонялись над рабочим чертежом, нельзя было «по позе» определить спину и затылок Главного. Королев был все-таки прежде всего организатором, а потом специалистом. Бабакин – наоборот. В этом смысле они принадлежали к разным школам и в ракетную технику пришли совершенно разными путями.
Однако при всем демократизме и доступности Бабакин был человеком очень самостоятельным. Ранняя смерть отца не позволила ему кончить школу. Он учился на радиокурсах, а в шестнадцать лет уже работал старшим радиотехником в московских парках ЦПКиО и в Сокольниках. Самостоятельным он сам себя сделал рано. И рано выработал свои критерии важного и пустого, ценного и ерунды. Институт он окончил заочно, когда уже руководил отделом и возглавлял сложнейшие комплексные разработки. В его КБ возникла странная психологическая ситуация: под его началом работали доктора наук, а он не был даже кандидатом. Степень он получил в 54 года, а через два года был избран членом-корреспондентом АН СССР. Он не считал звания и титулы, главным в жизни и был равнодушен к ним. Главным он считал знание дела. Любил умельцев, тех, кто умеет «пилить буравчиком и сверлить пилой». Сам вдруг увлекался, начинал монтировать какую-нибудь схему. Доктор технических наук С. Соколов, хорошо знавший Бабакина, писал: «Он мог, уже будучи Главным конструктором, на минуту забыть о мчащемся времени, наблюдая в осциллограф, как живет и дышит схема. Он не бравировал этим, это не была поза. Он понимал, что есть люди, которые сделают это лучше, чем он, и доверял им. Но без этого он не был бы Бабакиным».
