Лев Данилкин - Юрий Гагарин
А что если нет? Если бы он остался жив — и не стал «первым лицом»? Пожалуй, с высокой степенью вероятности можно предположить, что Гагарин «генералом в отставке лопатил бы землю в Подмосковье на приусадебном. Распухал бы от комаров и от водки. Принял бы ГКЧП, но затем перешел бы на сторону Ельцина, как все служаки» (6) — а в 2000-е стал бы членом «Единой России», занял бы место в совете директоров какого-то банка, слушал бы группу «Любэ» (ну да, рабоче-крестьянско-военная тематика плюс обучение в люберецкой «ремеслухе»), подписывал бы письма с требованием осудить зарвавшихся олигархов и участвовал бы в рекламных кампаниях тех продуктов, маркетологам которых пришла бы в голову идея связать их с космическими высокими технологиями[75].
Можно сколько угодно иронизировать относительно того, что он заживо мумифицировался — а как иначе назвать всю его «представительскую деятельность», поездки на комсомольские слеты и военные праздники. И, да, он произносил слово «агентство» с ударением на первом слоге, тыкал незнакомым людям, рассказывал анекдоты про старшину-рашпиля и носил плебейскую стрижку. И это называется «эволюционировал»?! Может быть — если уж он в самом деле собирался «расти» — ему следовало бы для начала последовать примеру Элизы Дулиттл и обучиться хорошим манерам, исправить непрестижную фонетику, откорректировать мимику, сменить прическу? Может быть; но зачем? Гагарин был публичным лицом власти — и должен был выглядеть адекватно обстоятельствам: как заматеревший, раздавшийся в талии, пообтершийся, в папахе и шинели, мужик, способный держаться на ногах после литра «Столичной». Начальник в особенной, не такой, как другие, со своими порядками, стране. В стране с более-менее казарменными условиями проживания, с более-менее мобилизационной экономикой; в стране, где слова не всегда соответствуют делам, где иногда приходится подтягиваться на ходу, но как-то уж так — иногда блефом, иногда работой до полусмерти — дело делалось, по-настоящему делалось; в отстающих, по крайней мере, не числились; «достаточно на карту мира посмотреть» (8).
Между тем «с высокой степенью вероятности» не означает «наверняка»: в своей книге мы пытались показать, что Гагарин был необычным, труднопрогнозируемым человеком, и он в самом деле достаточно стремительно эволюционировал интеллектуально; и если уж вы сообразили, что группа «Любэ» может показаться синонимом пошлости — то и у него могло хватить на это ума; даже и не сомневайтесь. И уж точно у Гагарина, кроме разума, была еще и интуиция, чутье, позволявшее ему не залипать на таких вещах, которыми интеллигенция «тестирует» чужаков на предмет принадлежности к касте: «свой-чужой?»; можно не сомневаться, что гораздо больше, чем судьба Ходорковского, его интересовал бы полет на Марс. Он не ходил бы и не вопил — какой ужас, какой ужас, какой ужас! Он бы вел себя, как Фридрих Артурович Цандер, который, когда ему было очень плохо, сжимал руками голову и исступленно твердил: «На Марс, вперед, на Марс, на Марс!» (9).
Обрюзгший или по-юношески стройный, Гагарин обречен был представлять государство в любой актуальной форме — социалистическое, агрессивно-либеральное, монопольно-капиталистическое; отделенное от Запада Берлинской стеной — или соединенное с ним трубопроводом с максимальным диаметром. В том, что им бы воспользовался любой из кремлевских режимов, можно не сомневаться; он ни при каких обстоятельствах, ни при каком устройстве общества не был бы аутсайдером; вопрос лишь в том, мог ли бы он стать именно центральным, руководящим элементом этой системы — или скорее пассивно примагничивался бы к ней. В любом случае, отношения Гагарина с государством не выглядели как противостояние бесчеловечной машине, высасывающей из живого человека душу. Разумеется, нет; это был симбиоз, и он пользовался всеми плюсами партнерского статуса.
Пользовалось своим симбионтом и государство; ведь, конечно, не только СССР повезло с Гагариным — но именно власти, прежде всего. Благодаря Гагарину на какое-то время власти удалось нагрузить население Общим Проектом — космосом, причем персонифицировать идею космоса, очеловечить ее. Космос стал так же притягателен, симпатичен и открыт, как вот этот конкретный человек, такой же, в перспективе, «наш», как он. Власти удалось привязать национальную идентичность к возможности совершать космические полеты; связать в сознании людей доступ в космос — и судьбу человечества в целом, да еще и национальную безопасность, экономическое развитие и будущее отечественной науки.
После того как Гагарин погиб, от «народа» отдалился не только космос, но и власть; и то и другое выглядело как холодное потенциально травматичное для психики пространство, от которого ничего хорошего не жди.
С тех пор положение дел, сами знаете, только ухудшилось. И раз так — с какой, вообще, стати в мире, где космос — это всего лишь холодный чулан со спутниками, позволяющими обывателю войти в свой фейсбук в любом месте планеты Земля; где живая икона — Марк Цукерберг; где, чтобы проникнуть в верхние этажи социальной пирамиды, следует мечтать не о карьере полярного летчика, а клепать приложения для айфона; где человечество, вместо экспансии во вселенную, выбрало другой, изоляционистский глобальный проект и другой путь самоорганизации — социальную сеть, — зачем в этом мире нам нужен Гагарин? Гагарин — который превратился даже не в героя идеологического комикса, а в китчевую фигуру, в идеальный образец плохого советского дизайна, в экспонат краеведческого музея, который всегда может отвлечь на себя внимание в трудные моменты — например, когда очередной российский спутник по каким-то причинам не выходит на заданную орбиту?
Затем, что — даже и так — «идея Гагарина» все равно никуда не делась — и она все так же «работает».
В чем она состоит сегодня? Очень просто: в осознании того, что, каким бы ловким бизнесменом ни был Цукерберг, мечтать стать Цукербергом — гораздо пошлее, чем мечтать о том, чтобы стать Циолковским, Королевым или Цандером. Что покорить социальную сеть и покорить космос — это разные по масштабу задачи. «Идея Гагарина» — в том, что решение проблемы дефицита электротоваров, обеспечение возможности критиковать начальство по телевизору и соблюдение 31-й статьи Конституции — все это важно сегодня и неважно завтра, а главное для человечества — на Марс, на Марс, на Марс[76]. Что в этом, собственно, и заключается конструктивно понятая свобода — в работе, в возможности заниматься творчеством, в производстве новых знаний, в развитии, в духовной экспансии, в трансформации, в преодолении самих себя. Что не плохое или хорошее государство, а сегодняшнее, наличное состояние материи, «физика», — есть то, что нужно преодолеть; выйти от физики к метафизике. Что «каждый человек — луч света, мчащийся на свидание с Богом» (10), и Гагарин — пример человека, который прожил свою жизнь именно так — не как член тогдашней Общественной палаты, ездивший по Кутузовскому с мигалкой, а как луч света, мчавшийся на свидание с Богом. Вот в чем идея Гагарина: в том, чтобы все эти люди, которые открывают ресторан, заводят себе страничку на фейсбуке и думают, что они и есть «колумбы вселенной» сегодня, — почувствовали разряд тока, запрокинули голову наверх и прочли там составленную из звезд надпись: «Из ресторанов в космос не летают», как сформулировал однажды с гениальным простодушием Юрий Алексеевич (11); это следовало бы печатать на каждой странице каждого ресторанного меню, как печатают на сигаретах череп с надписью «Курение убивает».
Капитализм может быть очень комфортным, но, как ни крути, в качестве образа будущего он — самый пошлый из всех возможных; люди могут жить так, как им хочется, но они должны по крайней мере осознавать, что, теоретически, у них были и другие возможности. И вот «Гагарин» — проводник идей Циолковского и Королева — и есть антидот от этой пошлости. Ничего не стоят ни ваши диеты, ни ваши гигабайты текстового и визуального хлама, хранящиеся на американских серверах, ни ваши супермаркеты, когда есть Марс, Венера, спутник Сатурна Титан и система альфа Центавра — космос: горы хлеба и бездны могущества. Вот что такое Гагарин.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Юрий Гагарин и Никита Хрущев: в Георгиевский зал Кремля доставлены свежие газеты.
