Вадим Эрлихман - Мишель Нострадамус. Заглянувший в грядущее
Около 1543 года он написал вторую из своих сохранившихся работ — «Перевод „Иероглифики“ Гораполлона».
Это сочинение, приписываемое египетскому жрецу IV века нашей эры, истолковывает иероглифы как символические картинки; поверив ему, европейские эрудиты вплоть до XIX века сочиняли глубокомысленные — и совершенно неверные — толкования древнеегипетских знаков. Предполагалось, что эти письмена скрывают в себе тайные знания, поэтому интерес к ним был особенно велик в среде мистиков и астрологов. Он особенно обострился после того, как известный флорентийский гуманист Марсилио Фичино перевел на латынь Герметический свод — сборник мистических трактатов, якобы дарованных человечеству в незапамятной древности египетским богом Тотом, которого греки переименовали в Гермеса Трисмегиста (Триждывеличайшего). «Герметическая» мудрость питает вдохновение оккультистов до сих пор, хотя она имеет античное происхождение и мало соотносится с подлинной традицией Древнего Египта.
В 1505 году в Италии был переведен на латынь и трактат Гораполлона — это издание, очевидно, и использовал Нострадамус. Поскольку жрец объяснял аллегорический смысл иероглифов ссылками на волшебные свойства изображаемых ими животных и растений, переводчик в предисловии обильно дополнил эти свойства данными Плиния и Аристотеля. Вслед за автором он полагал, что иероглиф с изображением змея-василиска означал ход времени, которое, подобно василиску, несет всем погибель; что знак ястреба обозначал божество, «поскольку ястреб по своей природе превосходит любую птицу»; что два ястреба — «птицы, ненасытные в любви» — обозначали Марса и Венеру, и так далее.
Гермес Трисмегист. Старинная гравюра
Текст книги состоит из отдельных эпиграмм, написанных нерифмованным стихом. Приведем для примера одну из них в переводе А. Пензенского:
Изобразить луну желая или письма,
Весь круг земной, иль плаванье, иль гнев,
Или жрецов священного Египта,
Или вращение земли желая показать —
Рисуют бабуина, что привязан нежно
К ночному божеству златой луны.
Когда луна темнеет, приближаясь к солнцу,
То бабуин-самец не ест, не спит, не пьет.
В печаль впадая, радость забывает,
Склонив глаза к земле, оплакивает он,
Все, что с луной должно свершиться,
Которой нет прекрасней и не может быть…
Сравним текст Нострадамуса с оригиналом сочинения Гораполлона (перевод с древнегреческого А. Алексаняна):
«Изображая луну, вселенную, письмена, жреца, гнев или плавание, рисуют павиана. Луну — потому что это животное обладает неким тяготением к божеству. Ибо когда в определенное время луна, сближаясь с солнцем, делается неосвещенной, то самец павиана не видит, не ест, опускается наземь, как будто бы скорбя о похищении луны, а самка, так же ничего не видя и страдая вместе с самцом, еще и изливает кровь из своего естества; посему в храмах и по сей день содержатся павианы, так как по ним узнается время приближения луны к солнцу».
Легко убедиться, что при большой точности перевода Нострадамус усиливает его поэтическое звучание, вольно или невольно подражая образцам ренессансной поэзии. Во Франции эта поэзия лишь недавно нашла отражение в творчестве Клемана Маро и Мориса Шева, испытавших влияние Франческо Петрарки и его наследников-петраркистов. Прошло еще 10 лет, прежде чем она мощно расцвела в творчестве поэтов «Плеяды», в первую очередь Пьера Ронсара и Жоашена дю Белле. Нострадамус, годившийся им в отцы, во многом предварил их поэтические находки, хотя говорить о его влиянии на французскую словесность можно с большой осторожностью. Избранный им стиль, характерный для жанра пророчеств с его тяжеловесностью, архаикой, затемненностью смысла, мешал восприятию его произведений как явлений литературы. Они влияли на современников не в стилевом, а скорее уж в смысловом отношении: навеянные ими образы грозных катаклизмов, войн и переворотов отражаются во многих классических произведениях — от «Гаргантюа и Пантагрюэля» до «Властелина колец».
Впрочем, в переводе «Иероглифики» стиль Нострадамуса еще не отточен — он только примеривался к литературному творчеству, продолжая исполнять обязанности врача. Перевод остался неопубликованным, поскольку его автора отвлекли события, потрясшие весь Прованс. Осенью 1544 года обильные дожди вызвали в крае разливы рек и наводнения. Были затоплены сотни гектаров полей, улицы Авиньона и Арля превратились в реки, по которым плавали гробы с размытых кладбищ. Миазмы, исходящие от трупов людей и утонувших животных, привели к новой, самой страшной за сотню лет эпидемии чумы. Болезнь распространялась молниеносно — достаточно было коснуться больного или принадлежащей ему одежды. Она начиналась с легкого озноба, за которым следовали жар, воспаление горла, затрудненное дыхание. Затем больной начинал мучительно кашлять, его рвало кровью и желчью до полного истощения. Одной из форм чумы была бубонная, при которой под мышками и в паху вздувались нарывы. Частым симптомом было помрачение сознания из-за воспаления мозговых оболочек. Одни больные впадали в оцепенение, другие метались в приступах ярости. У тех и других смерть наступала в течение недели, хотя были случаи молниеносной кончины в течение суток.
В эпоху Возрождения чума была не такой смертоносной, как «черная смерть» XIV века, — она убивала от 10 до 20 % населения зараженных мест. При этом частота ее появления неуклонно росла — раз в 10–15 лет. Росла и решимость медиков и городских властей противостоять болезни. Главным способом борьбы по-прежнему была изоляция зараженных районов. Когда где-то появлялась чума, соседние города выставляли на воротах стражу, которая задерживала беглецов. Правда, эта мера редко была действенной — голодные и отчаявшиеся люди все равно проникали внутрь. В пораженных болезнью городах дома больных нередко заколачивались, даже если там заболели не все, а после их сжигали вместе с живыми и мертвыми людьми. Иногда больных свозили в госпиталь или просто в сарай на окраине города, который впоследствии тоже сжигали. Чуму по-прежнему считали Божьей карой, поэтому для спасения от нее устраивались крестные ходы и молебны защитникам от чумы — Богоматери, святому Себастьяну и святому Роху. В этих церемониях участвовали как здоровые, так и больные, что конечно же способствовало распространению болезни. Еще одним, притом самым действенным способом лечения оставалось бегство, но если спасающиеся от эпидемии люди успевали заразиться, они гарантированно приносили чуму в новые регионы.
Пытаясь бороться с эпидемиями, медики одновременно искали причины их возникновения. Уже упоминаемое учение Джироламо Фракасторо о «контагиях» — болезнетворных частицах — видело причину их распространения в воздействии небесных светил: «Сами по себе светила могут согревать землю, а согревание вызывает обильные испарения из воды и из земли, что производит разнообразное разложение, то обычное, то новое, более обширное, смотря по сочетанию светил». Поэтому считалось, что астрологи, наблюдая за положением светил, могут предсказать эпидемии чумы и рекомендовать меры по ее лечению. Еще во времена «черной смерти» XIV столетия медики Парижского университета выпустили пространный отчет, в котором говорилось: «Мы думаем, что небесные светила, вспомоществуемые природой, делают усилия в своем небесном могуществе для покровительства человеческому роду и для исцеления его болезней и, вместе с солнцем, для проникания силою огня, через густоту тумана в продолжение десяти дней и до 17-го числа ближайшего месяца июля. Этот туман превратится в гнилой дождь, падение которого очистит воздух; тотчас как гром или град возвестит его, каждый должен остерегаться этого дождя, зажигая костры из виноградных ветвей, лаврового или другого зеленого дерева; равно пусть жгут в больших количествах полынь и ромашку на общественных площадях и в местах многолюдных… Пусть употребляют мясо животных, одаренных натурой горячей и сухой, но не горячащей, не раздражающей. Мы рекомендуем приправы с толченым перцем, корицу и пряности, особенно лицам, которые привыкли ужинать немного и отборными блюдами; спать днем вредно; пусть сон продолжается только до восхода солнца или немножко позже. Пусть мало пьют за завтраком, ужинают в 11 часов и могут во время стола пить немножко больше, чем утром; пусть пьют вино чистое и легкое, смешанное с шестою частью воды; фрукты сухие и свежие, употребляемые с вином, не вредны, без вина же они могут быть опасны»[6].
Гнилостные испарения медицина XVI века считала главной причиной чумы, хотя суеверия предыдущих веков знали и другую причину — происки дьявола, который использовал как своих агентов ведьм, колдунов и иноверцев, главным образом евреев. Ходили слухи, что евреи делают из чумных бубонов умерших снадобье, которым мажут дверные ручки, скамьи в церкви, замки, отравляют колодцы, чтобы болезнь распространялась как можно шире. В зараженных городах нередко совершались погромы, хотя было очевидно, что евреи тоже умирают от чумы. Было и немало самосудов над мнимыми ведьмами, которых тоже считали «сеятелями чумы», хотя церковь официально отвергала подобные представления. Под подозрение попадал любой человек, замеченный в зараженном районе. Есть версия, что слухи о «сеятелях» распускали в первую очередь мародеры, заинтересованные в том, чтобы спокойно, без свидетелей выносить имущество из кварталов, где свирепствовала чума. Эти вещи они продавали, что, конечно же, тоже способствовало распространению эпидемии.
