И. Кузнецов - Предания русского народа
Не останавливали его ни пучины морские, ни степи безводные, ни зной палящий; по многим градам и весям русским разлилось огненное море; из Коломны видно уже было широкое зарево пожаров, рязанцы в сильном страхе толпами бежали в Москву просить, молить о защите великого князя. Они объявили ему, что грозный Тимур раскинул уже огромный стан свой по берегам Сосны и Двины, а передовой отряд его берет роздых на пепелище Ельца. Ужаснулся и князь Василий; человеческая помощь была бессильна против подобного страшного, неумолимого врага; и вот князь отправился за советом в Троицкое-Голенищево к митрополиту, как некогда отец его прибегал к преп. Сергию, — и святой муж успокоил его надеждою на помощь заступницы богохранимой Москвы Пресвятой Богородицы. Так и свершилось. Между тем, как князь собирал войско, 26 августа на Кучковом поле, где ныне Сретенский монастырь, с плачем и рыданием, повергаясь ниц, встречали москвичи икону Владимирской Божьей Матери, и в тот же день Тимур, как значится в историческом предании, убоясь знамения небесного, бежал, никем не гоним, из пределов России.
(С. Любецкий)
Арбатские ворота
Не шутите и местом Арбатских ворот, ведь и это место добрый памятник в наших древних ерлыках о прежней славе матушки Москвы.
Арбы, телеги, первые начали делаться у нас в Москве на Арбате, и вот от чего московская Арбатская слобода получила свое прозвище; а не от Арабата, как, может быть, думают некоторые! — Да это все ничего, а вот где его славные исторические отметки:
Крестовоздвиженский монастырь (ныне приходская церковь) в 1440 году построен Владимиром Ховриным, воином царедворцем великого князя Василия Темного. Этот Ховрин был душою предан святому митрополиту Ионе и сердечно любил своего князя; он умирал за него, как только мог, по-русски. Но междоусобия князей сломили Василия: Шемяка подло ослепил его, и Владимир Ховрин сложил с себя все светское: он живой залег в гроб дубовый — постригся в монахи.
Но вдруг Мегмет, царь Казанский, явился перед Коломною, сжег ее и, растворив эти ворота широкие от юга к Москве, осадил Москву; отсюда почти до самых стен кремлевских Москва наводнилась казанцами. Князь Василий Темный крепко дрогнул от этой нежданной осады и спрятался! Тут восстал из гроба Владимир; он вооружил хоругвями и крестами свою монастырскую братию, благословил ее со словом: на дело и присоединился с нею к начальнику московских войск, князю Юрию Патрикиевичу Литовскому. Все они пели: днесь благодать Господня с нами!
Арбатские воротаКазанцы, занятые грабежом и насилием, в свою очередь, дрогнули от неслыханной смелости черноризцев и побежали. Ховрин с монахами, на выбор, с молодцами полетел вдогонку за врагом, отбил у него заполоненных жен, дочерей и детей бояр и граждан московских и, не вводя их в город, всех окропил святою водою на самом месте ворот Арбатских. Кости Ховрина покоятся в московском Крестовоздвиженском монастыре; а монумент его должен быть здесь, у ворот!
Вот другой светлый случай, сбывшийся тут же в воротах к Арбату. Это было в междуцарствие: войска польские распорядились на приступ к Москве и назначили к Арбатским воротам Мальтийского кавалера Новодворского. Отважный поляк с топорами принялся за вырубку палисада; работа пошла быстро; но с нашей стороны, от Кремля, защищал Арбатские ворота храбрый окольничий Никита Васильевич Годунов. Он так же, как и Ховрин, крестом и молитвою ободрял московитян и только ими уничтожал все замыслы Новодворского. Раздосадованный враг начал действовать отчаянно; он употребил свое воинское уменье, наконец, сделал пролом в предвратном городке, достиг, было, и самых ворот Арбатских; но здесь, прикрепляя к воротам петарду, был тяжело ранен из мушкета, упал. Наши видели, как его положили в носилки, как его богатая золотистая одежда окатилась вся кровью, как его шишак, украшенный перьями, снопом спал с головы и, открыв лицо его, показал молодца лепого: большие черные очи его потускли! Вслед за сим, Годунов и русские воины бросились из ворот в неприятельские ряды с белым ружьем, а из-за стен, наши же, руководимые французскими инженерами, спереди и с боков в перекрест, не переставали действовать пальбою из мушкетов. Поляки держались на этом пункте до света; но не получая помощи из своего резерва, гикнули по-свойски и поскакали в утек. На колокольне церкви Бориса и Глеба ударил колокол — и Годунов сам пел: Тебе Бога хвалим!
Рязанские думные дворяне Прокофий Петрович Ляпунов и Григорий Никитич Ржевский особенно уважали церковь Борисоглебскую: они, отправляясь на всякое дело, служили в ней молебны. Неизвестно, был ли который из них вместе с Годуновым против храбреца Новодворского?
Московские жители! Каковы Арбатские ворота, проходя и проезжая их, молитесь образу св. угодников Бориса и Глеба!..
(М. Макаров)
Московская приездня
Ждали на Москву гостей новгородских, ждали смолян, немцев, людей из свейского народа; и не бывало им, тем гостям нашим, в Москве мест и такого договора: как им стать и где им жить у святых церквей православных. Без осуды святительской, без приговора князя великого не ступали нежданные по землям города русского!..
И была на то, для гостя заезжего, слобода приездная; и в той приездне отбирали у гостя слово по крестному целованию и спрашивали: как-де ты по быту чаешь пожить у светлого лика князя православного?
Великое дело было доступ к большому лицу князя Московского: свои князья и бояра его охраняли! На город к нему шли князья из Серпухова, из Звенигорода, берегли его князья из Можайска, суздальцы и юрьевцы… Так было верно, или нет; но то было записано по речам старины дивной. Да! Старина, что диво!
После вся слобода приездная со всеми ее присёлками поступила во власть и дань царевичей грузинских, усердных слуг государей московских. И вот приездня преобразовалась в приестню, а — там и в Пресню!
Рассказ замечательный; почти вероподобный, но кто поручится за его правду сущую? Впрочем, и при других городах есть ещё слободы въездные и выездные. Это осколок с родового обычая подсолнечного!
(М. Макаров)
Подкремлевский дворец Ивана Грозного
И добр и грозен был царь-государь Иван Васильевич Грозный; любил он своих, и бегал он от своих, как от чумы, как от лихой болести! В доброе время во всех он видел людей добрых, а в злой час и не попадайся; хорошо если только отваляет дубинкой, а то, как вздернет выше леса стоячего, то и болтайся на любки птицам небесным! Ну не дай бог эдакого царя кому-нибудь! Чего себе не хочешь, того и ближнему не пожелай.
В Москве он любил жить под святынею в Кремле; а там, как пошли на его царском жилье сплетни, да подзоры, кинул он, царь, Кремль и повел свою жизнь в хижинке на топком месте, в ракитнике на Неглинной. Тут он сам назвал себя пустынником. Долгое время никому он не казался и никто его не видел, совсем он затворился, посыпал голову пеплом; да денно и нощно читал пред иконою Господнею молитву.
Монастырь Воздвижения близок был от царя-затворника; а он, царь, туда не ходил, — там жили люди, и этого для него было довольно: людей он поклялся не любить!
Но от болот тянулась ножка, сапожок — так в старину звались все сухие места, удобные для житья между топями или болотами, — и вот тут царь, в виду часовни св. Николая Чудотворца, построил себе хоромы.
На месте хором этих теперь — Горное правление, — церковь св. Николая недавно уничтожена!..
(М. Макаров)
Обеды царя Феодора Ивановича
Были они в трапезе Чудова монастыря, раз и два на неделе. Туда приходил царь с гостями; их бывало немного. Народ видал тут князя Василия Скопина-Шуйского, сильных бояр Годуновых, окольничих Ивана Сабурова и князя Дмитрия Елецкого. Жён на эту трапезу не приглашали. И трапеза царская была постна и почти безмолвна. Обед начинался тотчас после литургии с молитвою; вставали из-за столов ровно в полдень и с молитвою ж. Царю Феод ору очень нравились такие обеды в палате благословенной!..
Не знаю, кто теперь укажет нам эту благословенную палату. Тут Борис Годунов молчал вместе с другими; но сам с собою говорил очень громко и — заготовлял для себя обеды в Тайнинском. Любопытна эта Чудовская трапеза — она последний пир потомству Рюрика!
