Вэл Макдермид - Анатомия преступления: Что могут рассказать насекомые, отпечатки пальцев и ДНК
Судебный антрополог Сью Блэк согласна: «Важно встретиться заранее и выяснить, в чем мы сходимся, а в чем расходимся. Это избавляет от лишних разбирательств в суде». Некоторое время назад Сью выступала экспертом со стороны защиты, а предварительного обсуждения не было. Для экспертов со стороны обвинения судебный процесс получился «кошмаром от начала и до конца». В какой-то момент судья спросил, не хотят ли эксперты обсудить все между собой. Однако и адвокат, и прокурор сочли, что встреча бессмысленна, коль скоро согласия нет почти ни в чем. Обвинение рухнуло, и все «оказалось впустую».
Экспертам не всегда нужно свидетельствовать в суде лично: написан ли отчет одним или двумя специалистами, зачастую хватает письменного текста. По словам Вэл Томлинсон, эксперта по анализу крови, «дел столько, что ходить с каждым в суд невозможно… Я прихожу в суд раза два или три в год». Выступать в суде в качестве свидетеля непросто, это связано с массой эмоций: волнение, гордость, удовлетворение, страх, гнев, унижение. Пропорция зависит от характера дела и эксперта.
Человек может быть блестящим ученым, но не иметь достаточной выдержки и уверенности, чтобы хорошо показать себя на свидетельской трибуне. Патологоанатом Дик Шеперд замечает: «Найти улики способны многие эксперты. Однако давать показания в суде, причем так, чтобы их поняли присяжные, не имеющие подготовки, – особый дар». Неслучайно судебные процессы нередко уподобляют театру. Хорошее впечатление на присяжных часто производят люди с актерскими данными (какими обладал знаменитый и яркий патологоанатом Бернард Спилсбери).
Экспертам дозволяется лишь отвечать на заданные вопросы. Вместе с тем они должны высказать собственное мнение, дать собственную – а не чью-то еще – интерпретацию найденных ими фактов. Правда, отличить факт от мнения – хитрая наука, и на свидетеле-эксперте лежит ответственность не ввести присяжных в заблуждение. Допустим, дактилоскопист заявляет, что смазанный отпечаток пальца принадлежит Джо Блоггсу. Это факт или мнение? Или эксперт говорит, что, судя по брызгам крови, смертельный удар был нанесен по лежащему телу. Как присяжным оценивать это свидетельство?
Более того, по своему характеру наука предусматривает лишь предварительные оценки: в свете новых данных версии могут отвергаться и модифицироваться. Фиона Рейтт говорит: «Эксперты опираются на науку, а в науке все время что-то открывается и уточняется. Наши сегодняшние знания подчас сильно отличаются от вчерашних».
Эксперт излагает сведения, недоступные рядовому обывателю. Но как бы ни был специалист убежден в виновности или невиновности обвиняемого, он должен предоставить окончательное решение присяжным. В каком-то смысле это вопрос семантики. Вэл Томлинсон не могла сказать (см. главу 7), что «анализ ДНК доказывает виновность братьев Рид», но она могла высказать (и высказала) собственное мнение: результаты ДНК-анализа логичнее всего объяснить тем, что в дом жертвы ножи принесли Теренс Рид и Дэвид Рид и что именно они держали эти ножи, когда рукоятки сломались.
Этот принцип «специальных знаний» был закреплен в 1975 году после суда над Теренсом Тернером. Тернер сидел в машине со своей подругой Уэнди, беременной, как он думал, его ребенком. Но они поспорили, и в пылу гнева она сообщила, что спала с другими мужчинами, пока он сидел в тюрьме. От одного из них (а не от него) и забеременела. Вне себя от ярости Тернер схватил молоток, лежавший около сиденья водителя, и нанес Уэнди 15 ударов по голове и лицу. Затем вылез и отправился в дом фермера неподалеку, где рассказал, что убил свою подругу. В суде же говорил, что не знал, что делает: рука сама схватила молоток («Мне и в голову бы не пришло обидеть ее»).
Защита Тернера строилась на том, что преступление было спровоцировано жертвой. Согласись присяжные с этой версией, убийство сочли бы непредумышленнным. Однако Тернера признали виновным в преднамеренном убийстве. Последовала апелляция: дескать, судья ошибся, не позволив присяжным заслушать отчет психиатра. Психиатр же написал, что Тернер психически здоров, но обостренно воспринимает чувства других людей. Его «структура личности» такова, что он подвержен гневу. И его гнев можно понять, если учесть его отношения с жертвой. Застигнутый врасплох ее признанием, он вполне мог убить ее в «припадке слепого гнева».
Адвокат пытался доказать, что, если бы присяжные заслушали этот отчет, они бы лучше поняли действия Тернера. Однако лорд-судья Лотон напомнил Апелляционному суду: «Присяжные не нуждаются в психиатрах, чтобы узнать, как могут отреагировать на жизненные переживания и стрессы обычные люди, не страдающие психическими заболеваниями». Если бы психиатров и психологов всегда звали, чтобы подтвердить правоту обвиняемого, «вместо суда присяжных мы бы имели суд психиатров». Поэтому апелляцию Тернера отклонили. Фиона Рейтт объясняет: «Эксперту нужно показать, что вопрос требует специальных знаний. Понятно, что их требует и графология, и изучение взрывчатых веществ. Но судьи фыркают, когда сюда пытаются отнести человеческое поведение».
В подавляющем большинстве случаев эксперты дают суду важную информацию и помогают ее осмыслить. Ошибки на суде происходят не по их вине. И это дает пищу для размышлений и судьям, и экспертам вроде Фионы. Они переживают по поводу происходящего, но заботятся и о лучшем правосудии в будущем. Наибольшие требования в суде предъявляются, конечно, экспертам с десятками опубликованных исследований и солидными титулами. В целом присяжные придают даже излишнее значение их мнению, особенно если эксперт умеет ярко его преподнести.
Вот актуальный пример – педиатр Рой Медоу, описавший так называемый «синдром Мюнхгаузена по доверенности», когда родители причиняют вред своим детям для того, чтобы добиться внимания со стороны врачей. Однако в Британии его имя больше ассоциируется с синдромом внезапной смерти младенца (или «смертью в колыбели»), когда умирает внешне здоровый ребенок. Согласно Медоу, «одна внезапная детская смерть – это трагедия, две – наводят на подозрения, а три – убийство, если не доказано обратное». Британские социальные работники и агентства по защите прав детей отнеслись к «закону Медоу» весьма серьезно. И для некоторых семей это обернулось катастрофой.
В 1996 году в Чешире в своей переносной детской кроватке внезапно умер ребенок 11 недель от роду. А через два года при схожих обстоятельствах скончался его 8-недельный брат по имени Гарри. На их телах патологоанатомы нашли следы травм. Их мать Салли Кларк, дочь полицейского, была арестована. Ей предъявили обвинение в двух убийствах.
Салли предстала перед судом в ноябре 1999 года. Несколько педиатров засвидетельствовали, что дети умерли от естественных причин, а травмы возникли при попытках вернуть их к жизни. Однако прокурор описал Салли как «одинокую алкоголичку», которая потеряла высокооплачиваемую адвокатскую работу и ненавидела детей из-за того, что приходится сидеть с ними дома. Его эксперты, включая сэра Роя Медоу, поначалу думали, что детей укачали до смерти, а впоследствии некоторые сочли, что их задушили. Медоу заявил, что вероятность двух «смертей в колыбели» в одном обеспеченном доме составляет 1:73 000 000. Для наглядности он использовал аналогию: «Это все равно что на Больших национальных скачках выбрать аутсайдера с шансами на победу 1:80, ставить на него четыре года подряд и каждый раз выигрывать». На основании красноречивой статистики, представленной новоявленным врачом, большинством голосов (10:2) присяжные признали Салли Кларк виновной в убийстве.
Через некоторое время Салли подала апелляцию. Это случилось после того, как Королевское статистическое общество признало статистику Медоу (1:73 000 000) «серьезной ошибкой». В своих расчетах Медоу не учел, что братья и сестры умершего ребенка имеют с ним много общих генетических особенностей и растут в той же среде. А значит, вероятность их «смерти в колыбели» существенно повышается. Общество по изучению детской смертности заявило, что в Великобритании вторая на семью «смерть в колыбели» случается «приблизительно раз в год». Однако в октябре 2000 года апелляцию Салли отклонили: судьи решили, что статистика Медоу играла на процессе второстепенную роль и не повлияла на вердикт присяжных.
Затем всплыли новые факты из Мэкклсфилдской больницы. Оказалось, что еще один эксперт на суде, патологоанатом Алан Уильямс, скрыл результаты тестов, проведенных им на образцах крови. Судя по этим тестам, один из детей умер от бактериальной инфекции, вызванной золотистым стафилококком, а вовсе не оттого, что его укачали или задушили. Салли подала новую апелляцию. И на сей раз, в январе 2003 года, приговор сняли, а ее освободили. В ходе Апелляционного суда судьи констатировали: они основываются не только на том, что статистика Медоу вопиюще неверна, но и на данных из Мэкклсфилдской больницы, обнаруженных адвокатом, который работал бесплатно. Они сочли «абсолютно неуместным» то, как Алан Уильямс объяснил свое молчание: он не сказал о результатах анализа, поскольку они противоречили его убеждению в насильственной смерти ребенка!
