Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
Таких, как Булгарин, не призывали "Всеблагие, как собеседников на пир". Но для них высокие тиражи и благоволение начальства были лучшей наградой. Однако и Толстой был прав, говоря о "хорошем товарище… всегда готовом подать помощь ближнему". Булгарин спас рукописи К.Ф. Рылеева, который накануне ареста принес ему кипу черновиков. Дружил с Грибоедовым.
Литературная репутация этого человека вовсе не исчерпывалась одним прозвищем Видок Фиглярин, а жизнь напоминала авантюрный роман. Поляк, уроженец Западных губерний, он в войну 1812 г. сражался на стороне Наполеона, попал в плен, вновь оказался в России, писал по-русски и обрел популярность как автор плутовских новелл.
В 1826 г., когда и Пушкину государь заказал записку "О народном воспитании", Булгарин написал заметки о Царскосельском лицее, чьи "правила" не были признаны благотворным для юношества: "В свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надо показаться любителем равенства". Рассуждение Пушкина о просвещении и талантах император отверг по причинам морали, а вот слова Булгарина показались интересными.
Тогда же Фаддей Венедиктович был привлечен к чтению "Бориса Годунова" и, как мы помним, не одобрил пьесу, подсказав "начальству" идею переделать ее в прозаический текст наподобие Вальтера Скотта. Поскольку Пушкин не хотел и не мог произвести над своим детищем подобную операцию, Булгарин в надежде на похвалу свыше решил написать такой роман. Скандал был неизбежен.
ГОФМАН И ФРАНЦУЗВесной 1830 г. читающая публика увидела 2-е издание романа "Дмитрий Самозванец". В предисловии автор в выгодном ключе сравнивал себя с Пушкиным, он-де "не употребляет никаких известных мер для приготовления мнения общества… не читает предварительно своих сочинений в рукописи в собраниях… но трудится в тиши кабинета".
"Арапская кровь" поэта закипела. Он обвинил Булгарина в плагиате, причем публично. 18 февраля Булгарин почел долгом написать поэту личное письмо: "Поберегите свою славу! Можно ли возводить на меня такие небылицы? Я не читал вашей трагедии". Славны бубны за горами. "Говорят, что вы хотите напечатать в Литературной газете, что я обокрал вашу трагедию! Что скажет публика?…Неужели, обрабатывая один (то есть по имени только) предмет, нужно непременно красть у другого?"
Неблагоприятный резонанс очень заботил Булгарина. Тем временем редактор "Литературной газеты" Дельвиг поддержал мнение друга: "Обвиним Пушкина в похищении, он многое заимствовал из романа "Дмитрий Самозванец"… хотя по странному стечению обстоятельств за пять лет до рождения романа г. Булгарина".
Сам поэт находил два случая воровства. "Раскрыв на удачу исторический роман г. Булгарина, нашел я, что и у него о появлении Самозванца приходит объявить царю князь В. Шуйский. У меня Борис Годунов говорит наедине с Басмановым об уничтожении местничества, — у г. Булгарина также. Все это драматический вымысле, а не историческое сказание".
Советские исследователи внимательно проработали весь текст булгаринского романа и обнаружили множество совпадений. Большинство из них, правда, ведут к "Истории государства Российского" Н.М. Карамзина, на которого Булгарин ссылался еще в рецензии для III отделения. Оба автора многое почерпнули у Николая Михайловича, но тот, несмотря на блестящий стиль, писал "научное" произведение. В отношении историографа ни о каком плагиате речи идти не могло.
Скорее стоило бы говорить о взаимным влиянием текстов. Однако в те времена, когда и писателей было гораздо меньше, и книг выходило сравнительно немного, от автора требовали полной оригинальности. Тот факт, что пушкинский "Тазит" многими коллизиями сюжета родствен "Пертской красавице" Вальтера Скотта, — литературоведческое достояние сегодняшнего дня. Сам Пушкин, вероятно, отрицал бы подобные параллели.
Со времен незлобивого Карамзина сложилась традиция, при которой автор сам не участвовал в журнальном обсуждении своих книг — не отвечал на критику. Стоял над схваткой. Пушкин считал эту традицию неправильной, поскольку она тормозила развитие литературоведения. Нужно писать ответы злопыхателям: "Такие антикритики имели бы двоякую пользу исправление ошибочных мнений и распространение здравых понятий касательно искусства".
Позиция Карамзина позволяла сохранить нервы и достоинство. Позиция Пушкина — дать ответ наглецам. В "Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений" Пушкин, воскрешая традицию XVIII в. с ее иносказаниями и ссылками на Китай, рассказал историю двух литераторов из Поднебесной: "Некто из класса грамотеев, написав трагедию, долго не отдавал ее в печать — но читал ее неоднократно в порядочных пекинских обществах и даже вверял свою рукопись некоторым мандаринам. Другой грамотей (следуют китайские ругательства) или подслушал трагедию из прихожей… или тихонько выкрал рукопись из шкатулки мандарина… и склеил на скорую руку из довольно нескладной трагедии чрезвычайно скучный роман".
Поскольку в "Опыте" задевались "мандарины", он не пошел в печать. Но изустно полемика между двумя виднейшими авторами современности обсуждалась во всех салонах. Тем более что в начале января обоих избрали в члены Общества корифеев словесности. 11 марта "Северная пчела" напечатала "Анекдот о Гофмане", который показывал, что Булгарин взбешен до потери чувства юмора. В "Анекдоте" писатель Гофман смиренно сносит оскорбления. А его антипод Француз (лицейское прозвище Пушкина) нападает на невинного. Противник Гофмана служит "усерднее Бахусу и Плутусу, нежели музам… в своих сочинениях не обнаружил ни одного живого чувства, ни одной полезной истины", его сердце "немое и холодное существо, как устрица, а голова — род побрякушки, набитой гремучими рифмами". Француз "бросается рифмами во все священное" — намек на "Гаврилиаду". "Чинится перед чернью вольномыслием, а тишком ползает у ног сильных", "марает листы на продажу" и спускает "деньги на крапленых листах". Обвинения в сервильности, превращении литературы в "род промышленности" и даже в шулерстве — все крайне болезненные для поэта.
"ВИДОК" И "МАНДАРИНЫ"Через несколько дней, 24 марта, Пушкин написал Бенкендорфу в Варшаву, прося защиты, и назвал его "ангелом-хранителем". Конфликт выходил на новый виток. К делу привлекались "мандарины".
"Господин Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов… После той гнусной статьи, которую он напечатал обо мне, я считаю его способным на все… он может причинить мне бесконечно много зла".
Мы уже говорили, что письмо слишком откровенно, чтобы быть тактичным. Вероятно, Пушкин хотел упредить удар соперника. Не позволить ему первым осведомить правительство. Тем не менее само предположение о влиянии Булгарина на Бенкендорфа было для генерала оскорбительно.
Пока суд да дело, оба фигуранта вновь обменялись журнальными ударами. Булгарин 22 марта выпустил критику на 7-ю главу "Онегина", где обвинил Пушкина в отсутствии патриотизма. А поэт 6 апреля, на Пасху, опубликовал у Дельвига рецензию на "Записки Видока" — знаменитого парижского полицейского сыщика. Жан-Франсуа Видок, в прошлом преступник, стал главой "национальной безопасности" Франции. Такой человек, по словам поэта, не имел права писать нравоучительные мемуары.
Его портрет, нарисованный Пушкиным, был слишком близок к образу Булгатина, чтобы современники могли обмануться. "Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута… Видок в своих записках именует себя патриотом… как будто Видок может иметь какое-нибудь отечество!..Он нагло хвастается дружбою умерших известных людей".
Здесь, как и в статье Булгарина, был полный набор обвинений: от жены легкого поведения до хвастовства дружбой с Рылеевым и Грибоедовым. Рассказ заканчивался прямым обращением к властям: "Сочинения шпиона Видока… не оскорбляют ни господствующей религии, ни правительства, ни даже нравственности в общем смысле этого слова; со всем тем нельзя их не признать крайним оскорблением общественного приличия. Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн…" Имеют ли шпионы право писать мемуары, не есть ли интерес публики к подобной литературе крайним нарушением приличия?
У власти тем временем был свой соблазн. Запретить. Булгарин совершил ложный ход. Раскритиковал главу "Онегина", уже одобренную императором. А посему Николай I был удивлен такой наглостью. Он благоволил Пушкину и считал долгом за него заступаться. "Я забыл вам сказать, любезный друг, — писал император Бенкендорфу, — что в сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина… Предлагаю вам позвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал".
