Сергей Дмитриев - Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара
Из-за сложностей со сватовством к Н.Н. Гончаровой поэт находился в тот период на грани отчаяния и поэтому живо откликнулся на предложение друзей. 7 января 1830 г. он отправился на прием к Бенкендорфу, но, не застав его, написал ему письмо, в котором повторил свою старую просьбу о посещении Европы и сообщил о своем новом желании посетить Китай: "Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же, если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством".
По сути, в данном случае поэт поступал так же, как Байрон перед его женитьбой. Опасаясь отказа в сватовстве, Пушкин признавался в своем незаконченном отрывке "Участь моя решена, я женюсь…", переведенном якобы с французского, о своем твердом и навязчивом желании уехать подальше от родных просторов: "Если мне откажут, думал я, поеду в чужие края, — и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чемоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся, морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег — Му native land, adieu (Моя родная земля, прощай. — англ.)". Причем поэту почти неважно было, куда ехать. В том же 1830 г. в "Домике в Коломне" поэт признавался, что ему все кажется, "что в тряском беге // По мерзлой пашне мчусь я на телеге":
Что за беда? не все ж гулять пешком
По невскому граниту иль на бале
Лощить паркет или скакать верхом
В степи киргизской. Поплетусь-ка дале,
Со станции на станцию шажком…
Однако его надеждам на новое путешествие не суждено было сбыться. 17 января он получил ответ Бенкендорфа с уведомлением, что император "не соизволил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела, а кроме того, слишком отвлечет вас от ваших занятий. Ваше желание сопровождать нашу миссию в Китай так же не может быть удовлетворено, потому что все входящие в нее лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора". Как же Николай I не хотел никуда отпускать поэта, в первую очередь в силу его сомнительной "неблагонадежности"! В марте 1830 г. он не отпустил Пушкина даже в Полтаву с Николаем Раевским. И как мог император утверждать, что путешествие в Европу "отвлечет" Пушкина от его "занятий", ведь литературное поприще, особенно для гениального поэта, в том-то и состояло, чтобы "напитываться новыми впечатлениями" и на их основе создавать новые произведения.
М. А. Цявловский в своих, к сожалению, уже забытых статьях о Пушкине приводил вообще феноменальный для темы нашего исследования факт: когда зимой 1830 г. Пушкину было отказано в посещении Европы и Китая, он ухватился за мысль проситься в Персию, поданную ему тем самым чиновником III Отделения А. А. Ивановским, который навещал Пушкина еще в 1828 г. Свидетельств факта такого прошения в документах не сохранилось, но ведь оно могло быть высказано и в устной форме, например во время одной из встреч Пушкина с Бенкендорфом. В любом случае, готовность Пушкина отправиться туда, где погиб его друг и выдающийся дипломат Грибоедов, говорит о многом: и о смелости, и о готовности жертвовать собой, и о дружеской верности великого поэта!..
Пушкину приходилось еще долго оправдываться за свою поездку в Арзрум, "за которую имел я несчастие заслужить неудовольствие начальства", как писал поэт Бенкендорфу 21 марта 1830 г. При этом он привел слова, сказанные как-то самим шефом жандармов Пушкину: "…Вы вечно на больших дорогах". Тем самым Бенкендорф как бы намекнул поэту: зачем ему ездить в далекие страны, если он и так всегда в пути и движении, хватит, мол, и этого.
Накануне свадьбы поэта, 12 февраля 1831 г., из поездки в Персию вернулся старший брат Натальи Николаевны Дмитрий Гончаров, который, будучи чиновником Министерства иностранных дел, как раз и занимался в Тавризе разбором вещей и бумаг Грибоедова. И совершенно очевидно, что он не мог не рассказывать Пушкину во время их встреч о подоплеке и реальных обстоятельствах гибели поэта-посланника. Неизвестно, привез ли Гончаров с собой в Москву что-либо памятное из грибоедовских вещей…
Между тем венчание поэта и Натальи Гончаровой прошло 18 февраля 1831 г. и было омрачено предзнаменованием, которое уж слишком явно напомнило то, которое произошло два с половиной года назад во время венчания Грибоедова с Ниной Чавчавадзе 22 августа 1828 г. в Тифлисе, когда болевший лихорадкой жених обронил обручальное кольцо и сказал, что "это дурное предзнаменование". Присутствовавшая на венчании Пушкина Е.А. Долгорукова вспоминала: "Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. "Tous les mauvais augures" ("Все плохие предзнаменования". — франц.), — сказал Пушкин, выходя из церкви". Провидение еще раз протянуло незримую ниточку сходства между судьбами двух великих поэтов, хотя одному из них до исполнения мрачного предзнаменования оставалось чуть более 5 месяцев, а другому — немногим менее 6 лет.
Начинался новый этап в жизни Пушкина, наполненный и моментами счастья, и очередными испытаниями, и различными путешествиями, которые привели поэта через преграды и сомнения ("Напрасно я бегу к сионским высотам, // Грех алчный гонится за мною по пятам…"), через духовные порывы ("Недаром темною стезей // Я проходил пустыню мира…") к очевидному выводу, ранее высказанному им не единожды:
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
И имел здесь в виду поэт, конечно, в целом родную землю. Скитания Пушкина в итоге укрепили его неразрывную, кровную связь с Россией и ее природой. Однако все происходившее вокруг, тягости столичной жизни и ежедневная погоня за благополучием своей семьи не могли не обострять мрачные настроения поэта, которые он гениально отразил в строках, которые звучат как явная перекличка с "Горем от ума", постоянно, как тень, сопровождавшим Пушкина в его жизненных перипетиях:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума,
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был бы рад…
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверька
Дразнить тебя придут.
В декабре 1833 г., лишь только в продаже появилось первое издание "Горя от ума", Пушкин приобрел его, и оно заняло свое законное место в ряду "любимых друзей", как называл свои книги Пушкин. Грибоедов стал прототипом одного из персонажей неосуществленного замысла поэта — романа "Русский Пелам" (1834–1835 гг.), в котором должна была быть отражена сквозной линией так называемая "четверная" дуэль В.В. Шереметева с А.П. Завадовским и А.С. Грибоедова с А.И. Якубовичем. Называя своего героя русским Пеламом, поэт имел в виду героя романа "Пелам, или Приключения джентльмена" английского писателя Эд. Бульвер-Литтона, романа, который тоже был построен на основе путешествий. Жаль, что Пушкин не успел воплотить этот замысел в жизнь, ведь он прекрасно знал всю эту историю, и не только со слов самого Грибоедова, но и со слов "колоритного" Якубовича, с которым он также общался. Еще в ноябре 1825 г. поэт писал А.А. Бестужеву об этом знакомом: "…Не Якубович ли герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова (здесь имеется в виду сама дуэль, закончившаяся ранением поэта в мизинец. — С.Д.), хоронил Шереметева etc. — в нем много в самом деле романтизма. Жаль, что я не встретился с ним в Кабарде — поэма моя была бы еще лучше".
"Русский Пелам" так и не был написан. Причину этого сам Пушкин объяснил В.И. Далю своим "пылким духом поэта": "…Вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у меня начато их три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу".
В январе 1835 г. Пушкин еще раз вспоминает Грибоедова в своей неопубликованной статье "Путешествие из Москвы в Петербург", где горько сетует о том, насколько изменился облик Москвы: "Горе от ума" есть уже картина обветшалая, печальный анахронизм. Вы в Москве уже не найдете ни Фамусова… ни Татьяны Юрьевны… Бедная Москва!.." Пушкин мог бы добавить: и нет, и не будет никогда в Москве и самого автора бессмертной комедии.
Важно, что тема путешествий, в том числе и на Восток, продолжала занимать поэта и в самые последние годы его жизни. Об этом может свидетельствовать хотя бы отрывок "Мы проводили вечер на даче…", написанный в том же 1835 г., посвященный Клеопатре и созвучный с незаконченной повестью поэта "Египетские ночи" (в этой повести, кстати, в качестве главного героя действует поэт по фамилии Чарский — почти что Чацкий!). Послушаем, какая поэзия дальних странствий звучит в описаниях Пушкиным египетских реалий древнего времени: "Темная, знойная ночь объемлет африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли. Дома померкли. Дальний Форос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовье спящей красавицы… Порфирная колоннада, открытая с юга и севера, ожидает дуновения Эвра; но воздух недвижим — огненные языки светильников горят недвижно… море, как зеркало, лежит недвижно у розовых ступеней полукруглого крыльца. Сторожевые сфинксы в нем отразили свои золоченые когти и гранитные хвосты…" Да, величайший в истории России поэт становился на склоне своих лет непревзойденным мастером прозы.
