Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip

Что очевидно при чтении Пинкера, так это то, что он, похоже, совершенно не знает о масштабной историографии, охватывающей множество дисциплин - историю, литературу, политику, историю науки, социологию и экономику, - которые взяли Просвещение в качестве объекта изучения. В последние десять лет Просвещение рассматривается с самых разных точек зрения - гендерной, роли женщин, науки, расы, сексуальности, а также с географических позиций, - что позволяет получить гораздо более сложное представление о нем. Эта область вызывает множество споров и дискуссий; она не является неизменной сущностью, как кажется Пинкеру. Работы Роджера Шартье, Роберта Дарнтона, Питера Гея, Дж.Г.А. Покока, Роя Портера, Даниэля Роше и Франко Вентури - вот лишь некоторые из наиболее авторитетных интеллектуалов, пишущих или писавших о Просвещении, - не получают упоминания. Не упоминается и масштабная многотомная работа Джонатана Израэля о Просвещении, которая насчитывает уже семь томов. Взгляды Израэля оспариваются, но без его упоминания трудно обойтись в любой дискуссии о Просвещении. Можно сказать, что это вполне закономерно: Пинкер не историк, и, как и большинство людей, споры, ведущиеся в исторических кругах, остаются непрозрачными, а достижения в области истории Просвещения за последние пятьдесят лет, похоже, не смогли повлиять на понимание Просвещения мейнстримом.

Многое из того, что мы когда-то считали само собой разумеющимся в эпоху Просвещения, было перевернуто. Теперь внимание уделяется множественности Просвещения, в основе которой лежат национальные, конфессиональные, региональные и концептуальные различия - французское, американское, австрийское, английское, шотландское, немецкое, исламское Просвещение и т.д. Тем не менее, европоцентристский взгляд на Просвещение был поставлен под сомнение, поскольку глобальный поворот был применен к нашему пониманию XVIII века, так что сегодня мы думаем о нем как о транснациональном, состоящем из различных мыслителей из разных мест по всему миру, реагирующих на глобальные движения и тенденции. В последние годы в области Просвещения был также издан ряд тематических книг, посвященных радикальному, религиозному, умеренному, католическому и светскому Просвещению. Также признается, что значение Просвещения менялось с течением времени, поэтому то, что оно означало в XVIII веке, было не таким, как в XIX или, более того, в XX веке. Более того, взгляды мыслителей Просвещения XVIII века неизбежно сильно отличались от наших по целому ряду вопросов, таких как политика, свобода слова и толерантность.

Не похоже, что понимание Пинкером эпохи Просвещения основано на глубоком изучении первоисточников. Правда, Пинкер ссылается на некоторых мыслителей Просвещения, таких как Руссо и Кант, а также на некоторых консервативных мыслителей, таких как Эдмунд Берк и Иоганн Готфрид Гердер. Другие мыслители, такие как Локк, Спиноза, Ньютон, Вольтер, Монтескье, Дидро и Беккариа, упоминаются местами, но их работы часто специально не рассматриваются. Иными словами, мыслители эпохи Просвещения (и контрпросвещения) используются Пинкером в своих собственных целях. При этом он обходит стороной нюансы дискуссий - а они всегда сложны - которые велись в эпоху Просвещения, что приводит его, как мы увидим, к созданию ложной дихотомии между наукой и религией, разумом и эмоциями.

Просвещение и насилие

Пинкеру можно было бы простить его невежество в области науки, если бы Просвещение не было тем фундаментом, на котором он строит свою аргументацию в пользу снижения уровня насилия в мире в современную эпоху. Но это непростительно для человека, который выставляет себя главным защитником Просвещения. В книге "Лучшие ангелы" Пинкер использует Просвещение для объяснения предполагаемого снижения уровня насилия. На самом деле вопрос, как бы Пинкер этого не понимал, вращается вокруг причинно-следственных связей в истории: Что движет историей, а что - изменениями в установках и практиках? Это вопрос, над которым историки бились на протяжении многих поколений. Для Пинкера, однако, ответ ясен: идеи движут историей и ответственны за снижение уровня насилия.

При таком подходе возникают две проблемы. Первая - это трудность, если не невозможность, продемонстрировать причинно-следственную связь между чтением, мышлением и действием. Пинкер предполагает причинно-следственную связь там, где ее, по всей видимости, не существует. В данном случае речь идет о том, что мышление эпохи Просвещения, основанное на разуме, привело к снижению уровня насилия, что, по его мнению, является по сути иррациональным. Полагая, что одно событие или идея обязательно влечет за собой другое, он совершенно недооценивает сложность истории, чтения и процесса интериоризации. Пинкер, конечно, не одинок в таком мышлении, особенно когда речь идет о восемнадцатом веке и особенно когда речь идет о Французской революции. Ученые бьются над этими вопросами десятилетиями. Линн Хант, например, в своей недавней работе утверждает, что существует корреляция между эмпатией и нашей способностью представлять себе другой культурный опыт, и что это могло способствовать снижению уровня насилия. Она заходит так далеко, что утверждает, что чтение романов, в частности эпистолярных, а также "чтение рассказов о пытках" "имело физические эффекты, которые выражались в изменениях мозга". Они, в свою очередь, "проявлялись в виде новых концепций организации социальной и политической жизни". Другими словами, Хант считает, что для того, чтобы объяснить исторические изменения, историки должны учитывать изменения в индивидуальном сознании, что можно сформулировать следующим образом: чтение (и слушание) создает новые понимания, которые порождают новые чувства, что приводит к изменениям (утверждение, которое, по ее признанию, трудно доказать или измерить). Пинкер в значительной степени принимает аргументы Ханта, повторяя, что рост числа светских книг и уровня грамотности способствовал началу Гуманитарной революции.

Джонатан Израэль - еще один ученый, считающий, что историей движут идеи. Он утверждает, что то, что он называет радикальным Просвещением - демократическая, республиканская и атеистическая мысль - было "неопровержимо единственной "большой" причиной Французской революции". По мнению Израэля, только идеи были способны вдохновить лидеров революции на политическом уровне. Мнения Ханта и Израэля весьма спорны. Как отмечают многие ведущие исследователи истоков Французской революции, дискурсы не обязательно формируют практику. Некоторые утверждают, что история меняет мышление, а мышление не меняет историю. Пинкер исходит из того, что идеи предшествуют действиям - это служит его цели, - но доказать, что идеи стимулируют изменения, невозможно.

Эти споры являются типичным примером более широкой проблемы определения причинно-следственных связей в истории. При объяснении того, почему одни виды насилия могли исчезнуть или сократиться, а другие нет, необходимо принимать во внимание всевозможные другие факторы - социальные, политические, экономические. Наряду с мнением о том, что Просвещение стало причиной снижения уровня насилия, существует предположение, что гуманистические реформаторы были мотивированы заботой о страданиях своих ближних, или что гуманитарным движениям XVIII-XIX веков вообще следует приписать отказ от таких видов насилия, как публичные казни и рабство. Но так ли это было на самом деле? Источники перемен, по мнению некоторых историков, были определены совершенно неверно. Не гуманизм, а другие, более прагматичные и гораздо менее идеалистичные причины привели к изменению практики насилия. Позвольте мне остановиться на трех примерах - пытках, публичных казнях и рабстве, - которые демонстрируют влияние не высоких идеалов, а обыденных практических факторов на некоторые формы насилия, а также предлагают альтернативные и более сложные хронологии его упадка на Западе.

Зрелище публичного истязания тела было неотъемлемой частью общественной жизни в Европе, по крайней мере, до Французской революции. Европейские правовые кодексы были вдохновлены древнеримскими традициями, в которых в качестве доказательства использовались пытки. Во Франции существовало два вида пыток: "подготовительные пытки", которые проводились в судебных кабинетах и предназначались для получения признаний, и "предварительные пытки", которые проводились публично на теле осужденного преступника и предназначались либо для получения признаний, либо просто для наказания осужденного. В любом случае существовала глубокая вера во взаимосвязь тела, боли и истины, которую Лиза Сильверман назвала "эпистемологией боли".