Валерий Ярхо - Из варяг в Индию
Барабанщик-цыган, первым поднявший тревогу, получил Георгиевский крест. Поручик Ерофеев был произведен в штабс-капитаны, а потом в капитаны, представлен к ордену Св. Владимира с мечами и бантом. По возвращении из похода он был командирован в образцовый учебный полк сроком на год и оттуда вернулся уже майором, приняв под свою команду 3-й линейный оренбургский батальон. Впоследствии Ерофеев стал командиром оренбургского укрепления и за отличия по службе был произведен в подполковники. Но после этого с ним случилась старая русская беда – он стал сильно пить и в конце концов был уволен из армии. Правда, позже, по ходатайству Перовского, Ерофеев был снова принят на службу и зачислен младшим штаб-офицером в Самарский гарнизонный батальон; в этой должности он оставался до самой своей смерти.
Перед выступлением к Чушка-кулю отдельной колонны взбунтовались проводники-киргизы, отказавшиеся идти дальше. Некоторые из них даже пытались бежать, но их поймали, привели к Перовскому, которому, будучи спрошены, киргизы твердили свое: дальше не пойдем, везде лежат снега, пройти невозможно, а половина верблюдов уже пала, и остальные тоже вот-вот передохнут, а заплатят ли за них, как было обещано, еще не известно. Не привыкший терпеть дерзости от азиатов, Перовский обещал заплатить за каждого падшего верблюда по возвращении в Оренбург, но степняки только упрямо мотали головами: разговор о плате за верблюдов был лишь предлогом, для того чтобы вернуться. Поняв это, командующий пригрозил киргизам расстрелом, но те, думая, что он их просто пугает, продолжали упорствовать. Тогда, по приказу Перовского, выхватили из их толпы несколько человек и тут же расстреляли. Поняв, что «белый начальник» не шутит, киргизы закричали, что согласны идти…
Колонна выступила и под обжигающими ветрами, теряя людей десятками, дошла до укрепления у Чушка-куля. В пути терпели невероятные лишения. Даже на коротких ночевках люди не могли согреться. Невозможно было разуться, высушить обувь и портянки, а потому начались массовые обморожения ног. «Обезножевших» и выбившихся из сил помещали в лазаретные повозки, там они очень быстро умирали от холода. Спасался тот, кто мог идти, и тот, кто имел возможность согреться. Отряд из последних сил добрался до лагеря, но и там не нашли теплого жилья; да к тому же вода в округе оказалась непригодной для питья, и четверть пришедших тут же заболела дизентерией; что же до гарнизона укрепления, то он уже давно лежал вповалку.
Ситуация усугубилась тем, что в «джибуге» завелись вши, которые заедали людей. Ни прокалить одежду, ни провести дезинфекцию, да что там – просто вымыться было негде, и солдаты стали бросать завшивленные вещи. В Оренбург не возвратилось ни одного комплекта обмундирования, в котором выступили в поход. А мороз только усиливался, ледяные ветры зимней степи убивали быстрее, чем сабли хивинцев. Солдаты замерзали насмерть на постах. Один караульный офицер, проверяя посты, несколько раз окликнул часового, но тот не отвечал. Подойдя вплотную, он ударил солдата в спину, и тот беззвучно повалился в сугроб – опираясь на ружье, на часах стоял покойник.
Верблюды и лошади пали практически все. Те грузы, что они тащили, большей частью пошли на топливо. Хивинцы почти не тревожили вымирающий лагерь, кружа неподалеку от него, словно стая степных шакалов, и дожидаясь, когда противник окончательно обессилеет. Но, выполняя приказ, в разведку на Усть-Урт выслали отряд казаков в 150 человек. Через восемь дней они вернулись, найдя подъем на плато, по ущелью Кык-каус, но толку от этого было мало – на плато лежал снег еще больший, чем на равнине. Зима становилась все суровее, ни о каком дальнейшем продвижении речи уже быть не могло.
Получив известие о непроходимости снегов на Усть-Урте, Перовский 1 февраля 1840 года собрал военный совет и объявил о возвращении. Приказ по отряду гласил: «Товарищи! Скоро три месяца, как мы выступили по повелению Государя Императора в поход, с упованием в Бога и с твердой решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца боролись мы с неимоверными трудностями, одолевая препятствия, которые встретили в эту необычайно жестокую зиму от буранов и непроходимых, прежде невиданных в этих краях, снегов, заваливших нам путь и корма. Нам не было даже отрады встретить неприятеля, если не упоминать о стычках, показавших все его ничтожество. Невзирая на все наши труды, люди свежи, бодры, лошади сыты, запасы наши обильны (эта строка самая странная в приказе, непонятно, кого хотел обмануть Перовский: себя, людей вокруг себя? – В. Я.). Одно нам изменило: значительная часть верблюдов погибла, оставшиеся обессилели, и мы лишены возможности пополнить в пути запасы продовольствия. Как ни больно отказаться нам от победы, но мы должны возвращаться в сей раз к своим пределам. Там будем ждать повелений Императора. В другой раз будем счастливее. Мне утешительно благодарить вас всех за неутомимое усердие, готовность и добрую волю каждого при всех перенесенных трудностях. Всемилостивейший Государь наш и отец узнает обо всем».
По свидетельству Никифорова, Перовский был очень раздражен и подписал приказ прямо в черновике. К тому времени большинство командиров колонн уже слегло в болезнях, и сам он страшно мучился легочной болезнью, вызывавшей приступы удушья. Решение было принято Перовским, когда среди офицеров уже вполне серьезно обсуждалось: а смогут ли они теперь вернуться? Если посылать за подмогой, то пока соберут достаточно сил да пока до них доберутся, то и спасать уже будет некого. В обратный путь выступили, собрав последние силы; ту часть снаряжения, что не сожгли в кострах и не могли унести с собой, утопили в озере.
Они брели поредевшими колоннами по весенней степи, преследуемые летучими отрядами хивинцев, отражая их наскоки. Обессилевших бросали, везти их было невозможно за отсутствием лошадей и верблюдов, а нести их ни у кого не было сил. Ослабевшие и отставшие в большинстве своем попадали в плен к шедшим следом хивинцам, а те, кого они не замечали, так и умирали в степи…
После этого похода многие поставили на карьере Перовского крест. Сам же он отправил в Петербург подробный рапорт, приложив к нему предложение о подготовке нового похода. Ответили ему очень скоро: это невозможно. Знакомый Перовскому офицер, близкий к министру Чернышеву, сообщил мнение министра, что «для одного нынешнего царствования довольно будет и одного столь неудачного похода». Получив это письмо, Перовский отправил приказ той части отряда, что еще оставалась в укреплении на Эмбе: «Покинуть лагерь, взорвать и срыть укрепления, спешно идти в Оренбург».
Когда в город пришли люди, зимовавшие на Эмбе, можно было наконец подсчитать все потери. Оказалось, что на марше, в стычках с противником и во время стояния страшным лагерем у Свинского озера погибло, умерло от болезней и замерзло насмерть 1054 человека нижних чинов. В Оренбургский госпиталь поступили 609 человек, из них 20 офицеров, больных цингой. Больные, истощенные лишениями, они поправлялись плохо; окончательно выздоровели немногие.
Столь бесславный финал предприятия, сулившего неисчислимые выгоды в случае успеха, а для его участников несомненные славу и награды, поверг всех в уныние. Было потрачено впустую два с лишком миллиона рублей. О моральных и политических издержках и говорить не приходилось.
В мае Перовский выехал в Петербург, рассчитывая получить аудиенцию у императора. Но приняли его скверно: военный министр разговаривал с ним сухо и на просьбу о личном докладе императору ответил, что его величество примет его, когда сочтет нужным. Томительное и унизительное ожидание затянулось на целый месяц, покуда наконец Перовский не Получил приглашение на смотр в Михайловском манеже. Там, на разводе, заметив стоявшего несколько отдельно от общего строя Перовского, император подошел к нему, справился о здоровье и пригласил к себе в Петергоф. У Перовского словно камень с души свалился. Целых два дня, живя во дворце, он пересказывал императору ужасающие подробности хивинского похода. Император потребовал, чтобы Перовский предоставил ему наградные списки, и собственноручно на них написал: «Перовскому: передать лично графу Чернышеву для немедленного исполнения!» Самого Перовского отправили для лечения за границу, выдав из казны для этого 20 тысяч рублей.
Страшный «зимний поход» принес совершенно неожиданные результаты: в октябре 1840 года из Хивы были возвращены 600 русских пленных. Это были солдаты, отставшие от своих колонн и подобранные хивинцами в степи, а также рабы, содержавшиеся прежде в Хиве. Прибывшие рассказывали про свой плен у азиатов ужасные подробности – их продавали в рабство, били кнутами и нагайками, держали без пищи в клоповниках. Руки, плечи и спины недавних невольников были покрыты глубокими ранами и старыми рубцами, свидетельствовавшими о перенесенных ими страданиях красноречивее любых слов. У нескольких человек мучители выкололи глаза. Среди пленных были и женщины, захваченные на рыбных промыслах или во время полевых работ в ближайших губерниях. Некоторые пленные пытались бежать, но таких, если ловили, сажали на кол, и в назидание другим они умирали долго и мучительно. Тем же, кто все-таки сумел ускользнуть от преследования хивинцев, дойти до российских форпостов удавалось редко: они гибли от голода, жажды и зноя в диких степях. Впрочем, были среди русских пленников и такие, что переходили в мусульманство, и с ними хивинцы обращались совсем по-другому: предоставляли полную свободу, ничем не притесняли, помогали завести хозяйство, давали в жены таких же полонянок, в основном персиянок. Из рассказов бывших рабов выяснилась совершенно удивительная вещь: оказалось, что многие из них попали в рабство при живейшем пособничестве русских, продававших их киргизам, как скот! И первым из таких работорговцев был назван купец Михаил Зайчиков, которого Перовский полагал одним из самых ловких и умелых торговцев в Оренбурге и окрестностях.
