Оливер Буркеман - Антидот. Противоядие от несчастливой жизни
Сотрудник Купола по имени Джефф помогал мне искать мою вошь на складе. «Вообще-то, все это, конечно, грустно, — сказал он тоном, в котором слышались неподдельные эмоции. — Я ведь работал с ней». Как и положено, я проследовал с предметом в отдел документооборота, где другая сотрудница забрала его у меня и выдала бумажку, объяснив, что забрать покупку можно будет только после полного завершения распродажи через несколько дней. Порядок есть порядок.
Я вернулся в офис в задумчивом настроении и без воши. Аукцион выглядел как публичное признание провала Купола, а следовательно, и вполне подходящим финалом для всей этой истории: грустным и смешным одновременно. Печальную историю Купола лучше всех резюмировал эксперт по паркам развлечений и выставочным площадкам Дэн Хоулэнд:
С момента открытия было ясно, что Миллениум-доум должен стать самым крупным и впечатляющим провалом в истории выставочного дела. Его не жаловали ни пресса, ни публика, он был труднодоступен, недостаточно продуман, плохо спланирован, просто неинтересен во всех смыслах, и им неумело управляли. На строительство Купола потратили такое огромное количество денег и продолжали забрасывать его такими деньгами уже в процессе фиаско, что политическая карьера премьера-лейбориста Тони Блэра оказалась под угрозой, а карьеры многих лейбористов, занимавших официальные посты, были полностью уничтожены. История Миллениум-доума — это история добросовестных заблуждений, плохой архитектуры, неумеренной спеси, жадности и коррупции. Но прежде всего это история о чем-то настолько возвышенно-ужасном, что она претендует на своего рода тяжеловесное величие.
Нет смысла перечислять здесь все допущенные промахи, но из самых знаменитых провалов можно вспомнить церемонию открытия комплекса в новогоднюю ночь 31 декабря 1999 года: тысячи приглашенных гостей, включая важных политиков и редакторов национальных газет, были вынуждены часами мерзнуть на улице в ожидании прохода через рамки металлоискателей, количество которых оказалось катастрофически недостаточным. Кроме того, нужно отметить угрозу взрыва — из-за нее здание чуть было полностью не эвакуировали в ту же ночь, и едва не удавшуюся попытку взлома: в том же году группа грабителей проникла с помощью диггера внутрь здания, чтобы похитить второй по величине в мире бриллиант чистой воды, который они надеялись найти внутри. (Вообще-то это нельзя считать неудачей Купола, поскольку попытку удалось предотвратить: информатор предупредил полицию, а та заменила бриллиант копией и устроила удачную засаду.) Однако проблемы начались задолго до всего этого: в течение нескольких лет, пока длилась подготовка к празднованию нового тысячелетия, проект покинули многие руководители высшего звена и консультанты, а нескольких генеральных директоров пришлось уволить. Впоследствии один из них заявил парламентской комиссии, что с приближением 2000 года все высшее руководство Купола оказалось на грани нервного расстройства, и ему пришлось нанимать штатную команду психотерапевтов. Как нам рассказывали, Купол был настолько огромен, что под ним можно было разместить 18 тысяч лондонских двухэтажных автобусов. Но комментаторы сошлись во мнении, что заказ даблдекеров был бы намного более разумным применением для 800 млн фунтов, закачанных в проект.
Другими словами, провал хуже, чем Миллениум-доум, представить трудно. Но при этом он очень хорошо иллюстрирует способность неудачи сближать людей. Атмосфера на аукционе оказалась на удивление праздничной — это было отражением не только Schadenfreude[78] журналистского корпуса, но и общего отношения к проекту с самого его начала: казалось, что это любяще-снисходительное народное признание интересной затеи при всей ее бестолковости. Один из участников аукциона так объяснил мне свое присутствие на нем: «Это же сувениры, которые будут напоминать о национальной катастрофе. Чисто британская история, не правда ли?» Во время дискуссии о будущем сооружения, которую политики и журналисты вели в течение нескольких месяцев после опустошившего его аукциона, обозревательница Роз Кауард очень точно описала чувство противоречивой любви британцев к истории с неудачей Купола. Это была не радость в связи с несчастьем других людей, а скорее странное чувство извращенной гордости в связи с принадлежностью к нации, потерпевшей такую неудачу:
Купол имел яркий бренд, и имя этому бренду — Катастрофа. Он просто просился, чтобы его использовали в качестве символа грандиозного безрассудства, эмблемы неразберихи, надувательства и откровенной глупости с огромным развлекательным потенциалом… Мы стали испытывать нежность к сооружению, которое нам нравится ненавидеть, гигантский каприз со всеми вытекающими из него увеселениями, ковыляющий от кризиса к катастрофе. Мы хорошо справляемся с катастрофами, нам нравится не принимать себя всерьез и радоваться, когда дела идут восхитительно плохо! Это наш ключ к будущему. Он должен стать музеем катастроф и безумств, историей об обреченных на неудачу проектах или о несчастных стечениях обстоятельств.
Конечно же, так не случилось. В наши дни Купол стал ареной «О2», концертной площадкой, на которой время от времени проходят мотивационные семинары стадионного формата.
Через несколько дней после аукциона я вернулся в Гринвич, чтобы забрать свою лобковую вошь, но ее не смогли найти. Сотрудник Купола, помогавший мне в поисках, выглядел виноватым, но не удивленным. Даже распродавая собственное содержимое, Купол вновь подтвердил свою провальную репутацию. В течение нескольких лет я иногда получал письма от бухгалтерской фирмы PricewaterhouseCoopers, управлявшей банкротством: меня уверяли, что в один прекрасный день, скорее всего, после того как все более важные кредиторы будут удовлетворены, мне вернут 100 фунтов, которые я получил в моей газете. Я все еще жду.
Как считает Кауард, сами британцы полагают, что спокойное отношение к поражению или даже восхищение им — чисто британская черта. Мы славим фатальную неудачу, которой закончилась попытка капитана Скотта[79] первым достичь Южного полюса, и ценим воспоминания об эвакуации из Дюнкерка[80] больше, чем триумф победы. Журналист (британский) Стивен Пайл написал в своем бестселлере (британском) 1979 года «Книга о героических поражениях»: «Всем тем, кто создал ужасно крутые книги об успехах, я посвящаю эту ужасно крутую книгу о том, что быть бестолковым совершенно нормально… таков и я сам, и все, кого я знаю». Жителям ориентированных на успех Соединенных Штатов нежное отношение к неудачам может показаться чисто европейской эксцентричностью, еще одним свидетельством гибели империй. А журналист Нил Стайнберг пишет: «Размышлять о поражениях — не вполне американское занятие. А вот в Европе — это точно большое дело. Там каждая нация хоть однажды была уверена в своем величии, хотя и разбазаривала его, покрывая чистым золотом гигантские дворцы и заказывая яйца Фаберже дюжинами. У Англии была ее империя, у Испании — ее армада, у Франции — ее Наполеон, у Германии — ее невероятный расцвет. Даже у Бельгии был период величия, хотя там действительно все пошло как-то не так после смерти Карла Смелого[81] в 1477 году. Воспоминания о прошлом и мучительные размышления о нем — почти единственное, что связывает эти нации с величием. А иначе зачем бы им были нужны пабы и уличные кафе?»
Но нам не следует относиться к приятию поражения как к специфической национальной причуде. С точки зрения «негативного пути» к счастью в этом явлении содержится существенно больше. Мы увидели, что готовность потерпеть поражение и анализировать собственные неудачи бывает чрезвычайно важна для понимания того, как достичь успеха. Но еще более глубокая контринтуитивная возможность заключается в том, что можно обрести покой, приемля неудачу как неудачу, а не просто как этап на пути к счастью; в том, что доброжелательное отношение к ней может оказаться полезнее постоянных попыток избежать ее.
В неудаче есть искренность и честность, проза жизненной реальности, которой не хватает на высотах успеха.
Действительно впечатляющие достижения (например, если бы Купол действительно стал «путеводной звездой для всего мира», как это предсказывал Тони Блэр) обязательно воздвигают своего рода барьер между их авторами и всеми остальными. Для того чтобы некое явление приобрело в ваших глазах выдающийся характер, оно, скорее всего, должно выделяться в лучшую сторону из обыденности. Неудача, напротив, разрушает подобные границы, указывая на наличие слабых сторон у тех, кто мог считать себя непобедимым. Она приводит людей в чувство. Уязвимость, осознанная в результате проигрыша, может способствовать проявлению в человеке эмпатии и чувства общности с окружающими. Что вы почувствовали, узнав, что управляющие Купола были на грани нервного срыва? Стали ли эти люди вам ближе, или, наоборот, вы ощутили еще большее отчуждение по отношению к ним? Вероятно, они все-таки стали вам ближе. Если бы вся затея с Куполом имела триумфальный успех, запросто поговорить с его сотрудниками так, как это получилось у меня, было бы для репортера немыслимо: их наверняка проинструктировали бы общаться с прессой только для придания дополнительного блеска бренду, и они были бы слишком напряжены и сдержаны в выборе слов. Один из охранников, охранявший четыре чучела хирургов в полном облачении в натуральную величину, которые уходили по 320 фунтов за штуку, сказал: «Мне кажется, что с психологической точки зрения все это нормально. Мы пришли на похороны, они состоялись, а теперь у нас поминки». Неудача приносит облегчение: наконец-то вы можете высказать все, что думаете.
