Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские
Наступали часы, важнейшие в моей жизни, и я волновалась. Когда при въезде в город раздались слова: «Вот и Петербург!», мы с сестрой невольно и бессознательно подали одна другой руки и, пользуясь темнотой, пожимали их взаимно, пока не доехали до Шепелевского дворца: это было безгласное изъявление того, что в нас происходило. Я бегом пошла по большой, ярко освещенной лестнице, оставив за собой внизу графиню Шувалову и Стрекалова (они были тяжелы на ходу)… Проследуя не останавливаясь, все покои, прихожу в спальную комнату с мебелью, обшитой темно-красным атласом. Вижу в ней двух женщин и мужчину и быстрее молнии соображаю: «А в Петербурге у императрицы; явно, что она меня принимает, стало быть, она тут». И я подошла поцеловать руку той, которая показалась мне более схожей с теми портретами, которые мне были известны… Императрица сказала, что очень рада со мною познакомиться… Поговорив немного, она ушла, а я, пока не легла спать, чувствовала себя окруженной каким-то волшебством.
Эти женщины, повелительница великой державы и девочка-подросток, сразу полюбили друг друга. Старшая осыпала малышку подарками, очаровывала лаской. Младшая покоряла непосредственностью, искренностью, восхищением без малейшего подобострастия. На следующий день девочкам делали придворные прически, примеряли русские платья – перед женихом они должны были предстать в достойном виде.
2 ноября состоялась первая встреча. Девочки робели, Александр по-мальчишески дичился. И все-таки было очевидно: он предпочел Луизу. Из Фредерики какая невеста – совсем ребенок. Екатерина с волнением наблюдала за женихом и невестой. Она так хотела счастья своему любимцу. И этой девочке, которая с первого взгляда покорила ее сердце. Она знала: их рано женить. Слишком рано! Старалась утешить себя: интересы державы требуют! Сомневалась: сумеют ли полюбить друг друга?
Ходили слухи, будто бабушка, понимая, что внук не готов стать мужем, прислала к нему опытную придворную даму, которая должна была научить юношу премудростям любви. И якобы с задачей блестяще справилась. Неудивительно, что стеснительная, робкая девочка-жена не вызывала у получившего урок мальчика-мужа мужских чувств. Не исключено, что именно это стало причиной непонимания, обид, измен. А пока Екатерина была счастлива, когда замечала: девочка все больше нравится Александру.
Прошло несколько дней, и они уже обменивались записками. Великий князь писал: «Любите ли Вы меня хоть немного?» Луиза поначалу отвечала сдержанно: «Да, конечно». Он снова писал: «Мой милый друг, я буду Вас любить всю жизнь». Она отвечала: «Мой дорогой друг, я буду Вас любить всю жизнь». Однажды, оставшись с невестой наедине, Александр решился поцеловать ее и получил ответный поцелуй. Вечером она писала матушке: «И с тех пор я думаю, что он всегда будет меня целовать… Как странно мне кажется целовать мужчину, ведь он не мой отец и не мой дядя. И так странно, что он не царапает меня, как папа. Своей бородой».Через несколько дней она написала ему записку: «Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить Вас всю жизнь. Ваша преданная и покорнейшая суженая. Луиза».
Ей недолго уже было оставаться Луизой – она готовилась принять новую веру и получить новое имя. Казалось, она была рождена для этой веры, так радостно, всей душой воспринимала она догматы православия. На торжество миропомазания Луизы, нареченной в православии Елизаветой Алексеевной, в Большой церкви Зимнего дворца собрался весь двор. После привычной строгой аскетичности лютеранских соборов православный храм поразил ее великолепием. Но ни золото иконостаса, ни блеск драгоценностей на шеях, на руках, в изысканных прическах дам; ни золотое шитье парадных камзолов вельмож не отвлекали ее внимания от главного: она истово готовилась к некоему духовному перевоплощению, которое (она верила) сделает ее счастливой и способной приносить счастье другим.
Ее звонкий, прерывающийся от волнения голос звучал под сводами дворцового храма чисто и искренно: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна…» Она говорила так убежденно и так безошибочно по-русски, что многие не могли сдержать слез умиления. Особенно растрогана была императрица: будто это она, маленькая Фике, с волнением и надеждой читала Символ веры на языке, который стал ей родным; будто и не было 49 лет, прошедших с той счастливой минуты. Она чувствовала, как много общего у нее с этой хрупкой девочкой, и всем сердцем желала ей счастья.
А общее еще только начало открываться. И главным было отношение к языку новой Родины. Только две из немецких принцесс, ставших российскими императрицами, овладели русским языком в совершенстве: Екатерина Алексеевна и Елизавета Алексеевна. Может быть, были способнее других. Но дело не только в этом. Они так полюбили Россию, так глубоко почувствовали себя русскими, что язык (душа народа) стал им внятен и близок.
Елизавета с такой же страстной увлеченностью, как когда-то Екатерина, будет изучать русскую историю, обычаи народа, среди которого ей предстоит жить до конца дней. Екатерина откроет для нее свою библиотеку и будет с радостным волнением следить за тем, что выбирает для чтения юная великая княгиня. Ей будет казаться: наконец-то она не ошиблась, наконец-то сделала правильный выбор (обе жены Павла русской историей не интересовались, что вызывало у свекрови горькую озабоченность).
Пройдут годы, и Елизавета Алексеевна (уже императрица) станет другом выдающегося историографа Николая Михайловича Карамзина, он будет восхищаться ее знаниями, ее умом, но больше всего тем, как она сумела понять душу русского народа.
Отступление о старшем друге
Они познакомятся в 1816 году. Она пригласит его читать вслух и обсуждать его «Историю государства Российского». Вот как описывал Карамзин знакомство с государыней: «Вчера, в 7 часов вечера, приехал я с Уваровым к императрице Елизавете Алексеевне. Мы нашли ее совершенно одну в большом кабинете. Она еще хороша лицом, миловидна, стройна, имеет серебряный голос и взор прелестный. Читали долго, но в глубоком молчании, следственно холодно. К сожалению, уткнув глаза в книгу, я не мог часто взглядывать на императрицу; а на нее приятно смотреть. В ее глазах есть нечто красноречивое. Она казалась довольною. После мы говорили с час, ловко и свободно, о войне Французской, о пожаре Московском и проч. В начале одиннадцатого она изъявила мне благодарность, мы расстались, и я вышел с приятным воспоминанием.
Надобно было видеть эту интересную женщину одну, в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты; в ней было что-то магическое и воздушное».
Им было легко и интересно вдвоем: общие литературные и художественные интересы, общее пристрастие к философии, даже любимые исторические персонажи одни и те же. Они говорили и не могли наговориться. Но если в окружении Николая Михайловича было достаточно людей, его понимавших, то для Елизаветы Алексеевны это знакомство стало редким подарком судьбы. Раньше впечатлениями о прочитанном, о происшедшем она делилась только с матерью. Радовалась, когда их впечатления совпадали. Но пока дойдет письмо, пока получишь ответ… А теперь рядом появился друг, который все понимает.
Карамзин вспоминал: …Я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и более, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе, иногда даже спорили, и всегда я выходил из ее кабинета с приятным чувством. Государь сказал мне, что и она не скучала в его отсутствие беседами историографа. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:
Здесь все мечты и сон; но будет пробужденье!
Тебя узнал я здесь в приятном сновиденье:
Узнаю наяву!.
Чем ближе они узнавали друг друга, тем теплее, доверительнее становились их отношения. Карамзин был единственным, кому Елизавета читала свой дневник, который вела со дня приезда в Россию. Бывали моменты, когда она не решалась читать вслух отрывки слишком интимного свойства. Но она не хотела утаивать от него даже самое сокровенное – передавала ему тетрадь, и он молча читал то, что она не могла произнести вслух.
Он знал о ней все, от души ей сочувствовал, пытался развеселить, вызвать у нее улыбку. Шутливо писал, как будет наблюдать за ней с небес: «Там летают, куда хотят: ссылаюсь не предания всех народов. Могу… заглянуть опять в Царское Село. Буду видеть, хоть и невидим; буду Вас слушать, хотя и бессловесен… А почем знать, может быть, и шепну Вам что-нибудь на ухо, хотя теперь и не люблю наушничества: шепну нескромную весть ангельскую, чтобы Вы лишний раз улыбнулись, как ангел, и на земле?»
