Валерий Ярхо - Из варяг в Индию
Очень часто на караванной тропе попадались падшие верблюды и валявшиеся возле них тюки с зерном. Иногда попадались замерзшие люди. Мертвецы эти были, скорее всего, персы, которых везли для продажи да бросили по пути, когда начали подыхать верблюды, побившие ноги о замерзшую землю и наст. Хозяева погибших персов, видимо, ждали, когда хан отменит введенную им подать, и, не дождавшись, сбежали в надежде прорваться сквозь непогоду. Азиаты смотрели на замерзших людей так же равнодушно как на дохлых верблюдов.
Более всего Муравьев опасался того, что на корабле, не получая от него сведений, сочтут его погибшим и уйдут, прежде чем он доберется до побережья. Тогда положение его становилось очень тяжким: без денег он не мог остаться в кочевьях туркмен на всю зиму – благотворительность у кочевников была не в ходу. Попытаться пробраться через персидские владения в Ленкорань, где были русские войска, он не мог, поскольку с Персией был подписан мир, но Хива считалась вражеской страной для персов, а он вез ее послов и сам был послом в Хиву. С одной из стоянок он выслал вперед двух родственников Сеида, Хан-Магомета и Джангана, с письмом к Пономареву.
Самым страшным в степи был даже не мороз, а невозможность выспаться. Крайне устав, люди засыпали прямо на лошадях и падали с них, не просыпаясь даже от удара о замерзшую землю. Некоторые потихоньку начали отставать, и их приходилось подгонять тычками; один за другим останавливались прямо посреди дороги туркмены, тут же валились с ног и сразу засыпали. Когда прилег Сеид, Муравьев, крепясь, ехал еще около часу, потом с туркменом Куветом они остановились, чтобы подождать Сеида, и заснули оба, ожидая, что их догонят караванщики и разбудят. Но те заснули в седлах и миновали их спящими; Муравьев и его спутник остались в степи одни. Очнувшись от сна, они спешно тронулись в путь, но никого не могли нагнать, и сзади их никто не настигал. Они решили, что сбились с пути, и тут впереди Кувет заметил всадников. Они приготовились уже к самому худшему – нападению киргизов или иного враждебного племени, которое могло их захватить и продать в неволю. Но когда всадники приблизились, один из них снял шапку и произнес несколько русских слов. Это был сын Киат-аги, молодой Якши-Магомед, – он некоторое время жил на корвете «Казань» в качестве заложника и за это время выучил несколько русских слов. Оказалось, что девять дней назад Пономарев отправил его с письмом для Муравьева.
Через некоторое время они нашли Сеида и других караванщиков. Записка от Пономарева, прочитанная у костра, успокоила Муравьева – корвет был на месте и ждал его. Он написал майору в ответ несколько строк, передал письмо Якши-Магомеду и уснул мертвым сном.
На следующий день, преодолев последние тридцать пять верст пути, караван вышел на берег Каспийского моря, вблизи того места, где на якоре поджидал Муравьева корабль. Корвет «Казань» стоял на якорях в трех верстах от берега, для встречи посла были спущены лодки. «Не знаю, – написал Муравьев в своем дневнике, – билось ли мое сердце так крепко, когда я подъезжал к Москве или Петербургу, как в ту минуту, когда я стоял почти ногами в морской воде, ожидая, когда гребные суда подойдут к берегу».
После отъезда Муравьева то и дело приходили туркмены, заявлявшие, что они посланы капитаном. Нагородив небылиц, они просили подарков за добрую весть. Один из них божился, что прислан от Муравьева, который прибудет на четвертый день. Пономарев, раздраженный бесплодным ожиданием, приказал задержать «вестника» и пообещал выстрелить им из пушки, если выяснится, что он соврал. Когда срок вышел, перепуганный насмерть туркмен на коленях молил о пощаде…
На борту корвета капитана встретили радостно, многие признавались, что не чаяли больше увидеть его в живых. Экипажу судна крепко досталось – ожидая Муравьева, израсходовали продовольствие, и уже месяц люди получали половинный рацион. Из 140 матросов здоровыми были лишь двадцать, человек тридцать слегли от цинги, а пятеро умерли. Корабельный лекарь ничем им помочь не сумел.
Когда в заливе появился лед, капитан корвета Басаргин надумал уходить – оставаясь, они рисковали потерять и корабль, и собственные жизни. Пономарев, однако, упросил его подождать пару недель, потом еще один – последний – день… Этот последний день ожидания уже клонился к вечеру, к борту корвета пристал киржам, в котором находились Хан-Магомет и Джанган, привезшие письмо Муравьева. После этого решено было ждать до конца.
Никаких кардинальных изменений во взаимоотношения России и Хивы подвиг Муравьева не внес. Имя его прославлено вовсе не тем отчаянным риском, которому он подвергался во время своего разведывательного рейда. Много позже взятие Карса во время Крымской войны прибавило к его фамилии почетное прозвище «Карский» – об этом написано немало. Про хивинский же поход принято упоминать кратко, посвящая ему две-три строки, ограничиваясь самой констатацией визита Муравьева в Хиву. Этот визит более запомнили в Хиве, чем в России. Хан Мухаммед-Рахим, когда ему сказали, что в гостях у него побывал не таможенный чиновник, а военный разведчик, штабной офицер, пришел в крайнюю ярость. Долго потом еще он вслух сожалел о том, что отпустил капитана живым, а не убил, как советовал ему старший брат и другие верные слуги.
Зимний поход на Хиву
Практически все попытки упорядочить дипломатические отношения между Бухарским и Хивинским ханствами в XVIII веке и начале XIX ни к чему путному не привели. Восточные владыки прекрасно понимали, что эти отношения втащат их в сферу интересов великой державы, которая их «переварит» экономически и политически. Сами они, играя на противоречиях, существовавших в то время между Англией, Россией и Персией, желали получать от всех заинтересованных богатые дары, льготы в торговле и в случае нужды военную помощь. Но притом совершенно не брезговали «пощипывать» окраины России и Персии набегами подвластных племен. Фактически ханы Хивы и Бухары поощряли разбой на караванных путях и захват рабов. В отношениях с Россией они применяли известную восточную тактику, не говоря ни окончательное «нет», ни твердое «да». В Петербург шли бесконечные посольства с «восточными подарками», вроде тканей, ковров и безделушек, дополненных сушеными фруктами. Послы вручали грамоты, дополняя их устно уверениями в покорности и преданности России; на деле же продолжались грабежи и притеснения русских купцов.
Ничуть не изменилось положение вещей и когда в 1825 году, после смерти хана Мухаммед-Рахима, на ханский престол взошел Аллакули. Все осталось по прежнему: русские торговые караваны пропускали по своему усмотрению, драли с христиан непомерные пошлины и всячески отваживали русских купцов от поездок в Хиву, чтобы товары, поступавшие оттуда в Оренбург и Астрахань, приносили прибыль только купцам хивинским. Но Бог с ней, с торговлей, в конце концов, те же товары можно было получать и через Персию, с которой были установлены давние, хотя и сложные, но все-таки «почти нормальные» отношения, подкрепленные к тому же многочисленными победами русского оружия в начале XIX века. Гораздо более того беспокоил преступный промысел степняков, торговавших русскими подданными. Людей для продажи в Хиве и Бухаре захватывали на промыслах в Каспийском море, на побережье, а иногда и прямо в окрестностях Оренбурга. Вопиющий пример таких действий произошел во время посещения русским императором этого города, когда со всего края в Оренбург съехалось множество народа. Среди прочих прибыла владелица небольшого степного именьица, вдова офицера казачьих войск, со своими детьми и слугами. Вдовица и ее люди не смогли найти места в гостинице, постоялом дворе или на частной квартире – всюду было битком. Тогда они решили ночевать табором, на городском берегу Урала поставили коляску, возле нее разбили палатку, в которой вся компания и устроилась. Ночью к этому лагерю подкралась шайка киргизов, которые схватили офицерскую вдову в одной сорочке и, бросив на коня, ускакали с нею в степь, не тронув детей и прислугу. Похитителей пробовали преследовать, но перехватить не успели. Когда об этом ночном происшествии доложили императору, тот был очень огорчен, приказал принять детей вдовы на особое попечение, а ее саму выкупить за его счет при первой же возможности. Представьте себе ситуацию: русский император выкупает вдову своего офицера у захвативших ее в рабство «мирных киргизов», являвшихся его подданными!
Попытки заставить прекратить набеги путем дипломатических нот ни к чему не привели: обычно, после долгих переговоров, хивинцы выпускали несколько десятков рабов, а в тот же год степняки пригоняли на рынок сотни новых. Пробовали целенаправленно выкупать пленных, но это лишь поощряло охотников за рабами производить новые захваты. И тогда решили разорить само гнездо работорговли, явившись туда с оружием в руках. Одним из главных инициаторов движения русских войск в степь и очередной попытки приведения в подданство Хивы и Бухары был назначенный в 1833 году на пост военного губернатора и командующего отдельным Оренбургским корпусом свиты его императорского величества генерал-майор и личный друг государя Василий Алексеевич Перовский. Ему в момент назначения было тридцать девять лет, и никогда еще не было в Оренбурге столь молодого губернатора и командующего корпусом.
