Вадим Эрлихман - Жанна д’Арк. Святая или грешница?
Заменить одежду Жанны во сне было невозможно — ведь она спала одетой, боясь домогательств стражников. К тому же ее ответы судьям не оставляют сомнений: она надела мужской костюм добровольно, сожалея о своей недавней слабости. Это подтверждает и такой ответ: "Спрошенная, слышала ли она после четверга свои голоса, отвечала, что да. Спрошенная, что они ей сказали, отвечала, что Господь передал через святых Екатерину и Маргариту, что он скорбит о предательстве, которое она совершила, согласившись отречься, чтобы спасти свою жизнь, и что она проклинает себя за это". Голоса в последний раз говорили с Жанной, сообщив ей то же самое, что она говорила себе сама: ее смерть должна быть такой же славной, как и жизнь. Уже наполовину легенда, она сделала последний шаг, чтобы уйти в легенду окончательно.
Вечером 28 мая в доме епископа собрались секретари трибунала. Они подчистили и подправили текст последнего допроса Жанны, чтобы наутро предъявить его трибуналу — точнее, тем его членам, которые еще не успели разъехаться, поскольку официально процесс считался законченным. Они единогласно приняли решение о выдаче Жанны светским властям, и Кошон приказал приставу Массье на следующий день, 30 мая 1431 года, доставить осужденную на площадь Старого рынка к восьми часам утра.
На рассвете в камеру Жанны явились монахи Мартин Ладвеню, Пьер Морис и Жан Тутмуйе, которых пристал Кошон, чтобы сообщить ей о предстоящей казни. Ладвеню вспоминал позже: "Ее состояние было таким, что я не могу передать это словами". Он сообщил также, что она сетовала на обман голосов, которые будто бы обещали, что она будет освобождена из тюрьмы. Чуть позже к ней явился сам епископ, не отказавший себе в удовольствии понаблюдать за состоянием жертвы. Ему она тоже поведала об обмане голосов: "Раз они ее так обманули, она думает, что они вовсе не были ни благими голосами, ни вообще чем-то благим". Правда, об этих словах мы знаем только от самого Кошона, которому вряд ли можно доверять. Он не привел, например, фразу, сказанную ему Жанной, по словам других свидетелей: "Запомните, я умираю по вашей вине". Потом она попросила позволить ей исповедоваться и причаститься. Епископ не отказал и прислал к ней священника Мартена со Святыми Дарами.
После этого стражники вывели ее из башни в сопровождении Массье и Ладвеню. Во дворе замка ее ожидала толпа любопытных, в которую затесался и пострадавший из-за нее Николя де Гупвиль. Увидев ее, бледную и заплаканную, он так разволновался, что не пошел дальше и вернулся домой.
Ее же посадили в телегу и повезли к месту казни под охраной сильного отряда солдат. Массье, как обычно, преувеличивая, пишет, что ее сопровождало 800 человек, хотя весь гарнизон Руана был немногим больше. Пристав говорит: "По дороге она молилась так трогательно, с такой верой поручала свою душу Богу и святым, что никто из присутствующих не мог удержать слез".
Улицы по пути были так забиты людьми, что на площадь Старого рынка осужденную доставили только в десятом часу. Там уже ожидали два помоста, на которых размещались представители соответственно духовных и светских властей. Между ними соорудили подобие позорного столба, у которого должна была стоять Жанна во время чтения приговора. Напротив, около мясного ряда, водрузили другой столб, обложенный дровами и хворостом. К столбу прикрепили доску с надписью: "Жанна, принявшая имя Девы, лгунья, обольстительница народа, колдунья, кощунница, богохульница, изменившая вере Христовой, хвастливая, горделивая, жестокая, распутная, отступница, раскольница и еретичка".
Выведя из телеги, ее поставили у позорного столба, окружив тесным кругом солдат. Рядом с ней оставались только Ладвеню и Массье. Парижский богослов Николя Миди произнес проповедь на текст апостола Павла: "Страдает ли один член, страдают с ним все" (I Кор. 12, 26). Он проникновенно говорил, что церковь глубоко огорчена необходимостью отсечь от себя зараженную конечность, под которой подразумевалась Жанна, но вынуждена это сделать, чтобы зараза не распространилась по всему телу Он закончил проповедь ритуальной фразой: "Ступай с миром, Церковь ничего больше не может сделать для тебя и передает тебя в руки светской власти".
Массье вспоминает: "Когда он кончил, Жанна на коленях начала молиться Богу с великим рвением, с явным сердечным сокрушением и горячей верой, призывая Пресвятую Троицу, Пресвятую Деву Марию и всех святых, некоторых из которых она называла поименно; она смиренно попросила прощения у всех людей, какого бы состояния они ни были, у друзей и у врагов, прося всех молиться за нее и прощая все зло, какое ей сделали… Так она продолжала долго, чуть не полчаса". Многие из присутствующих по-разному передавали ее предсмертные слова. Епископ Нойонский, сидевший на помосте, свидетельствовал, что она защищала от обвинений Карла VII, говоря: "Хорошо ли я сделала или плохо, — мой король тут ни при чем". Присутствовавший там же провокатор Николя де Луазелер уверял, что она "в глубоком раскаянии просила прощения у англичан и бургундцев за то, что, как она призналась, по ее наущению их убивали и прогоняли и она причинила им большой урон". Эти фразы вошли в "Посмертные сведения", составленные по приказу Кошона то ли для отчета перед англичанами, то ли для собственного оправдания в глазах потомков. Надо сказать, что многие очевидцы ничего не сообщали о последних словах Жанны, да и вряд ли могли их услышать, стоя как минимум в 15 метрах от нее за шеренгой солдат. Скорее всего, эти слова выдуманы, и несомненно лишь то, что она горячо и не очень неразборчиво молилась.
Поднявшись со своего места, Кошон начал читать приговор: "Во имя Господа, аминь… Мы, Пьер, божьим милосердием епископ Бовеский, и брат Жан Леметр, викарий преславного доктора Жана Граверана, инквизитора по делам ереси… объявляем справедливым приговором, что ты, Жанна, в народе именуемая Девой, повинна во многих заблуждениях и преступлениях раскола, идолопоклонства, призывания демонов и иных многочисленных злодеяний. Ввиду того, что после отречения от твоих заблуждений… ты впала опять в эти заблуждения и в эти преступления, как пес возвращается к блевотине своей… мы объявляем, что, в качестве зараженного члена ты должна быть извергнута из единства Церкви, отсечена от ее тела и должна быть выдана светской власти; и мы извергаем тебя, отсекаем тебя, оставляем тебя, прося светскую власть смягчить свой приговор, избавив тебя от смерти и повреждения членов". После этого Кошон и все его коллеги встали и удалились, поскольку верные сыны церкви не должны наблюдать казнь — даже ту, на которую сами обрекли невинного человека.
Правда, несколько членов трибунала, как позже выяснилось, смешались с толпой, чтобы понаблюдать за гибелью своей жертвы. Одним из них был упомянутый Луазелер, которому в легенде, подсознательно уподобляющей Жанну Христу, вполне закономерно уготована роль Иуды. Позже он вспоминал, что почти не видел происходящего, поскольку слезы застилали ему глаза. Говорили, что после казни он бежал из города и где-то в дороге то ли повесился, подобно Иуде, то ли был убит разбойниками. На самом деле он жил еще долго, на Базельском соборе прославился своим красноречием и закончил жизнь почтенным каноником, окруженным всеобщим уважением.
Но вернемся к показаниям Массье: "Она попросила дать ей крест. Услышав это, английский солдат сделал из палки маленький деревянный крестик и подал ей; она благоговейно взяла его и поцеловала, хваля Бога и взывая к Нему, и спрятала этот крест на груди под одеждой. Но ей хотелось, кроме того, получить церковный крест". Помощник инквизитора Изамбар сбегал в соседнюю (уже не существующую) церковь Христа Спасителя, принес оттуда распятие и поднес к лицу Жанны: "Она долго и крепко его целовала, плача и призывая Бога, Святого Михаила, Святую Екатерину и всех святых". По правилам следовало еще выслушать при говор светской власти, но в толпе стали кричать, что пора заканчивать. День выдался жарким, в толпе было душно, кто-то свалился без чувств, многие плакали. Обещанного торжества расправы над еретичкой явно не получалось, и англичане поспешили довести дело до конца. Бальи Руана приказал отвести осужденную на костер, и два английских сержанта грубо схватили ее и потащили к помосту, где передали городскому палачу. Палач и его помощник привязали ее к столбу веревками и цепями, нахлобучив на голову картонную митру с надписью "Еретичка, вероотступница, идолопоклонница". Пока ее привязывали, она, по словам Массье, "продолжала славить и призывать Бога и святых", а потом произнесла, будто не веря: "Руан, неужели я здесь умру? Руан, ты — мое последнее жилище?"
В то время при казни осужденного обычно обкладывали дровами так, чтобы дым быстро задушил его. Жанне не оказали и этой милости: ее столб был поднят высоко над зажженным огнем, языки которого постепенно охватывали ее тело, начиная с ног. Судя по всему, не был использован и другой "милостивый" способ: сразу разжечь сильное пламя, чтобы агония жертвы была мучительной, но недолгой. Ее ждало сожжение на медленном огне, который разжигали постепенно, а иногда даже поливали водой, чтобы он обжигал, но не убивал. В этом случае осужденный мог страдать часами, испытывая невыносимую боль от ожогов и задыхаясь от едкого дыма.
