Оливер Буркеман - Антидот. Противоядие от несчастливой жизни
Психотерапевты Хэл и Сидра Стоун[67] считают, что «стать уязвимым означает снять свою защитную броню, быть естественным и проявить истинную сущность… почувствовав уязвимость, мы становимся способны в полной мере ощущать внешний мир во всей его полноте». Социолог из университета Хьюстона Брене Браун, исследовавшая психологические выгоды уязвимости, считает: «Вы не можете избирательно заглушать ваши чувства. Не можете сказать: вот это плохо, вот это уязвимость, вот горе, вот стыд, вот страх, вот разочарование — и они мне больше не нужны. Единственный способ, которым можно защититься от негативных чувств, — защита от позитивных эмоций, и тогда вы понимаете, что совершенно не хотите такой защиты». Или как в более поэтичной форме сказал К. С. Льюис[68]:
«Застраховаться невозможно, любовь чревата горем. Полюби — и сердце твое в опасности. Если хочешь его оградить, не отдавай его ни человеку, ни зверю. Опутай сердце мелкими удовольствиями и прихотями; запри в ларце себялюбия. В этом надежном, темном, лишенном воздуха гробу оно не разобьется. Его уже нельзя будет ни разбить, ни тронуть, ни спасти».
Как показывает исследование Браун, проявляя безучастность к негативным эмоциям, вы не сможете защититься от самих по себе негативных чувств. О причинах этого хорошо сказал католический монах и писатель Томас Мертон[69] в автобиографии «Семиэтажная гора»: «Истина, которую не понимают многие люди, состоит в том, что чем упорнее вы стараетесь избежать страданий, тем больше страдаете — самые незначительные мелочи начинают мучить вас соразмерно вашему страху испытать страдание». С этой точки зрения ясно, что погоня за чувством безопасности — существенная часть проблемы «культа оптимизма». Прибегая к позитивному мышлению и сходным доктринам, мы ищем защищенности и твердых оснований для уверенности, знания о том, как сложится будущее, о том, когда придет время нашего безмятежного счастья, которое не будет нарушено негативными эмоциями. Но в погоне за всем этим мы лишаем себя способностей достижения искомого результата.
Для американской буддийской монахини Пемы Чодрон нестабильность — основное свойство окружающего мира, а все наши беды вызываются попытками нащупать твердую почву, которой на самом деле нет. «Стать буддистом — все равно что стать бездомным, — говорит она. — Повернуться лицом к действительности означает признать, что мы живем в условиях «фундаментальной зыбкости». Но большинство из нас постоянно пытается бороться с таким ощущением. Я учу тому, что не существует способа решить эту задачу. Вам никогда не удастся избавиться от этой неустойчивости. Вы никогда не придете к аккуратной, красивой и упорядоченной картинке». Самая известная книга Чодрон называется «Когда все разваливается на части», и из названия можно предположить, что это руководство по обретению твердой почвы под ногами, когда все становится катастрофически плохо. На самом деле ее точка зрения состоит в том, что если все разваливается — это очень хорошо, сколь бы болезненным ни был этот опыт: крушение того, что казалось вам надежным и безопасным, означает встречу с подлинной жизнью. «Вещи непостоянны, они мимолетны, полной уверенности не существует», — говорит она.
Несчастными делает нас не истина, а наши попытки уклониться от нее.
На этом месте вас может смутить очень весомый аргумент, во всяком случае, именно так произошло со мной. Пребывая в относительно комфортабельном положении, нам очень удобно возносить хвалы уязвимости и незащищенности. В целом нам повезло жить, не встречаясь близко с крайними проявлениями беззащитности и неуверенности в завтрашнем дне. А как быть со счастьем, если полная незащищенность — рядовой фактор повседневной жизни?
Было воскресное январское утро. Стояла жара, на небе не было ни облачка, и многие из обитателей трущоб второго по величине африканского города нарядились для похода в церковь: мужчины в отглаженных костюмах, женщины в ярких розово-зеленых платьях, дети, сжимающие Библию в обеих руках. Здесь, за замусоренными путями железной дороги, которая отделяет беднейший трущобный район Кибера от остального Найроби, непросто дойти до церкви, не запачкав свою одежду: во многих местах земля была покрыта сплошным слоем использованных пластиковых пакетов и прочего мусора. Куры и собаки бродили между домами, слепленными из кусков металлолома и глины, вдоль канав, по которым потоком текли нечистоты.
Большинство прихожан направлялись вверх по горе к молельному дому Африканской материковой миссии или в стоящий напротив него католический собор. Было еще множество маленьких церквушек, спрятанных на задворках домов, — темные комнатки, в которых священник мог служить перед двумя-тремя прихожанами, играя гимны на синтезаторе Casio. Но с точки зрения 22-летнего жителя Киберы Фрэнки Олуоча, который по воскресеньям не молился, а занимался своими многочисленными бизнесами, эти мелкие церквушки были по большей части надувательством. «Церковь в Кибере — бизнес, — сказал он, добавив нотку цинизма в свою открытую улыбку. Олуоч сидел на потертом диване в сумрачной гостиной дома своей матери в Кибере, потягивая колу из стеклянной бутылки. — Церковь — способ получать деньги от благотворительных организаций. Ты набираешь полную церковь голодных и грязных детишек, приезжает контора, видит все это, снимает фото, показывает своим спонсорам, те дают деньги. — Он хмыкнул: — Главное в этом деле — чтоб было фото, да».
На другом конце Киберы, куда можно добраться совсем узкими тропками в глубине трущоб, обогнув медпункт, трое мужчин приступали к работе в цеху по обработке кости антилопы. Это был открытый участок, оборудованный без особых изысков — куча свежеочищенных костей в одном углу, разнообразный инструмент для резьбы и шлифовки в центре и плоды труда в виде открывалок, бус и прочих безделушек, сложенные в другом. Из большого кассетника на батарейках наяривал классический рок, но, прислушавшись, можно было уловить и пение, доносящееся из церкви на горе. Аромат ньама чома, жареного мяса антилопы, из открытого мангала по соседству слегка заглушал запах нечистот.
С коммерческой точки зрения воскресный день в Кибере не отличался от всех остальных, то есть дел хватало. За костяным цехом и уличными мангалами, в конце узкого прохода, обтянутого синей пластиковой пленкой, находились ворота, обозначающие официальный вход на огромный открытый рынок. Но его границы были скорее условностью, потому что вся Кибера представляла собой рынок. Вдоль каждой изрытой ухабами улочки с импровизированных лотков торговали радиоприемниками, или ананасами, или детской одеждой кричащих расцветок; ручные тележки, доверху набитые стройматериалами или бракованной электроникой, лавировали по переулкам, стараясь избегать столкновений с людьми или другими тележками.
За заведением, где показывали спутниковые трансляции матчей британской премьер-лиги, в узком проезде, ведущем в сторону от рынка, мужчина, назвавшийся Джорджем, качался в импровизированном спортзале, который оборудовал у себя во дворике. Штангой служила металлическая труба, по обоим ее концам вместо блинов висели железные ведра, залитые бетоном. На вопрос, сколько он жмет, Джордж, с вздувшимися от напряжения венами на лбу, гордо ответил: «Сто пятьдесят килограммов!» Его дети потешались над ним, высовывая головы из-за куска ткани, закрывающего вход в дом.
Условия жизни населения Киберы, которое, по разным данным, варьируется от 170 тысяч до 1 млн человек, кому угодно покажутся невероятно тяжелыми. В трущобах нет водопровода и отсутствует электричество, за исключением того, которое их жители «занимают» у более обеспеченных жителей Найроби, цепляя провода к линиям электропередачи, идущих над районом. Сексуальное насилие свирепствует, угоны автомобилей и убийства на материальной почве — обычное дело. В отсутствие канализации для отходов человеческой жизнедеятельности в Кибере используется то, что ее обитатели с ухмылкой называют «летающий туалет»: человек испражняется в пластиковый мешок, а затем закидывает его как можно дальше от своего дома. Эта практика добавляет к обычным бедам района дизентерию и тиф, а по некоторым оценкам, 20 % населения трущоб ВИЧ-инфицированно.
По совокупности этих причин, а также потому, что Кибера удобно расположена рядом с центром Найроби с его комфортабельными отелями и международным аэропортом, место стало всемирно известным символом и достопримечательностью. Премьер-министры и президенты заезжают сюда позировать для фото, телевидение регулярно что-то снимает, а несоразмерно большое количество разнообразных благотворительных и религиозных организаций из Европы и Америки сделали эти трущобы объектом своего внимания. Их названия отражают степень полного отчаяния, которое олицетворяет Кибера: «Инициатива за Источник Надежды», «Семена Надежды», «Свет Общественной Надежды», «Центр Надежды в Кибере», «Кибера в Нужде».
