Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip
Использование Пинкером "Процесса цивилизации
В то время как ученые активно обсуждали и критиковали работу Элиаса, Пинкер широко и некритично использовал "Цивилизационный процесс" для поддержки своей интерпретации насилия в истории человечества. Например, Пинкер высоко оценивает предсказательные способности Элиаса, утверждая, что "Цивилизационный процесс" был единственной теорией, которая "предвосхитила" работы таких исторических криминологов, как Тед Гурр, Мануэль Эйснер и Дж. С. Кокберн, чьи эмпирические данные о снижении уровня убийств начали появляться и завоевывать популярность в 1970-1980-х годах. Таким образом, Элиас прошел "строгий тест на научную гипотезу". Но Пинкер все делает наоборот. Цивилизационный процесс" не "предсказывает" снижения уровня убийств; как мы уже отмечали, Элиас упоминает этот вид межличностного насилия лишь несколько раз. Максимум, на что намекает "Цивилизационный процесс", - это возможность снижения уровня межличностного насилия, но только как следствие более широкого механизма, с помощью которого западноевропейцы научились контролировать внешнее выражение своих внутренних побуждений, что, в свою очередь, укрепило авторитет государства и его инструментов. То, что это привело к снижению уровня убийств, является экстраполяцией, сделанной другими, а не сутью самой теории.
Пинкер также не обращает внимания на то, что Элиас использовал Фрейда для отражения собственной предпочтительной "теории разума", описанной в книге "Лучшие ангелы" как "синтез когнитивной науки, аффективной и когнитивной нейронауки, социальной и эволюционной психологии и других наук о человеческой природе". Фрейдизм Элиаса был основательным - он много лет занимался анализом в Лондоне, прошел формальную подготовку по групповой терапии и некоторое время даже практиковал как групповой терапевт - но Пинкер преуменьшает его влияние на "Процесс цивилизации", уверяя читателя, что Элиас "держался в стороне от более экзотических утверждений Фрейда" и использовал его теории только для понимания психологии самоконтроля и эмпатии. Аналогичным образом, в довольно прозрачной попытке отделить Элиаса от его поклонников-постмодернистов (для Пинкера всегда являющихся недифференцированными бестиями рационального исследования), Пинкер также минимизирует степень, в которой Элиас опирается на культуру, а не только на биологию, в качестве объяснения изменений в поведении человека. "К его чести, - пишет Пинкер, - Элиас опередил научную моду, не утверждая, что европейцы раннего нового времени "изобрели" или "сконструировали" самоконтроль". Скорее, «он утверждал лишь, что они привели в тонус умственные способности, которые всегда были частью человеческой природы, но которые средневековье недоиспользовало». Это правда, что Элиас, бывший студент-медик, серьезно относился к биологии. Но в "Процессе цивилизации" разделение между биологической способностью к самоконтролю и культурными смыслами, придаваемыми ей, не столь однозначно. Действительно, для Элиаса представления о самоконтроле и его осуществлении были не менее важны, чем сам механизм, для объяснения умиротворения западноевропейских обществ. В частности, они занимали центральное место в представлении западноевропейцев о себе как о "цивилизованных", то есть в общем самовосприятии, основанном на взаимном и культурно опосредованном понимании самоконтроля и его значения (и в этом смысле частично "сконструированном" убеждениями в той же мере, что и объективной реальностью). Настаивание на взаимодополняющей связи биологии и культуры подчеркивает как хрупкость этого самоконтроля и его запретов на насилие в случае изменения обстоятельств, так и способность заявлений о повсеместном самоконтроле маскировать более скрытые формы насилия.
Пинкер также прилагает немало усилий, чтобы применить аспекты цивилизационного процесса к недавнему прошлому, в частности, к тенденциям в данных об убийствах, начиная с 1960-х годов, когда в США наблюдался явный рост числа убийств, пик в начале 1970-х годов, затем снижение, а затем снова рост, пока в 1991 году не был достигнут очередной пик. Может ли, задается вопросом Пинкер, существовать связь между "прославлением распущенности" контркультуры, сопутствующим снижением уровня воспитанности и ростом насилия в повседневной жизни в 1960-е - начале 1970-х годов? Здесь его рассуждения становятся несколько запутанными. Он охотно использует понятие "неформализация", разработанное Элиасом и его соавторами, такими как Кас Воутерс (которого цитирует Пинкер), чтобы описать снижение внимания к формальным правилам этикета в современной повседневной жизни в этот период. Суть неформализации, однако, не в том, что она свидетельствует об обращении вспять процесса цивилизации, а скорее наоборот: самоконтроль настолько укоренился в психике людей, что поведение, сигнализирующее о наличии этого самоконтроля - сложные правила поведения за столом, формальности в одежде и речи, например, - больше не нужно.
В своем анализе американского уровня убийств Пинкер смешивает неформализацию с "децивилизацией", характеризуя 1960-е гг. как период снижения запретов, ослабления самоограничений и, как следствие, морального упадка. Хотя снижение ценностей - определяемое Пинкером чрезвычайно политически консервативно, например, рост числа разводов и внебрачных рождений - и вульгарная поп-культура, возможно, и не были непосредственной причиной роста насилия, "существуют правдоподобные причинно-следственные связи от децивилизации сознания до содействия реальному насилию". Эти децивилизационные эффекты (в сочетании с немаловажными эффектами бедности и дискриминации, которые Пинкер по касательной признает) особенно сильно ударили по афроамериканским сообществам. К счастью, в 1990-е гг. произошло "рецивилизационное" движение. Когда контркультура сошла на нет, цивилизационный процесс "восстановился в своем прямом направлении".
Этот поворот произошел отчасти благодаря массовому лишению свободы ("почти наверняка снизит уровень преступности", хотя Пинкер признает, что этот аргумент не является "непробиваемым"), усилению охраны порядка и изменению восприятия. Здесь Пинкер проявляет сангвинизм как в отношении долгосрочных последствий массового лишения свободы для черных общин, так и в отношении непрерывности американской статистики убийств, которая теперь вернулась на свою цивилизованную траекторию. Уровень убийств в США действительно кажется платообразным в период с 1999 по 2008 год. Но, как неоднократно подтверждает история, всегда можно говорить слишком рано. С 2015 года, судя по всему, наметился очередной подъем, хотя пока рано говорить о том, насколько далеко он зайдет.
Кроме того, уровень самоубийств - актов насилия над собой, хотя и недостаточно изученных в литературе по истории убийств, - похоже, неуклонно растет, и это тенденция, которую Пинкер полностью игнорирует. (Единственное упоминание о самоубийстве в "Лучших ангелах нашей природы" ограничивается терроризмом.) Последние исследования указывают на обратную зависимость между убийствами и самоубийствами, то есть по мере снижения числа убийств растет число самоубийств. Это начало происходить в Европе в середине XVII века и в XVIII веке, так что сегодня в мире ежегодно совершают самоубийства около 800 тыс. человек, в то время как количество убийств составляет около 385 тыс. человек. Связь между убийствами и самоубийствами не универсальна, но она очевидна во многих современных обществах, в том числе в развивающихся странах, таких как Шри-Ланка, и может быть связана с интернализацией представлений о мужской чести. Последствия "цивилизационного процесса" еще предстоит объяснить.
Если Пинкер быстро объявляет Америку 1960-х годов децивилизованной, то он странно не желает делать то же самое с примером, вдохновившим его на эту концепцию: нацистской Германии. Действительно, Пинкер склонен преуменьшать то, что болезненно очевидно для историков ХХ века и является причиной пожизненных мучений самого Элиаса, - последствия процесса цивилизации для нашего понимания государственного насилия, в том числе и того, которое совершали нацисты в 1933-1945 гг. Элиас занимался этим "немецким вопросом" на протяжении всей своей карьеры; позже, уже в зрелом возрасте, он говорил, что написать "Цивилизационный процесс" его побудило желание лучше понять подъем нацизма, первые эксцессы которого он наблюдал вблизи, будучи молодым ученым Франкфуртского университета. Самые окончательные высказывания Элиаса на эту тему содержатся в сборнике эссе "Немцы", опубликованном в 1989 году, незадолго до его смерти. В этих работах Элиас позиционировал нацизм и Холокост как "регресс" или "реварваризацию" немецкого общества - то, что более поздние комментаторы понимали как своего рода "децивилизационный рывок" (Schub по-немецки) или обратный ход. Элиас утверждал, что нацизм затронул глубокую и специфически немецкую ностальгию по satisfaktionsfähigkeit - аристократическому кодексу чести XVIII века, в котором оскорбление требовало удовлетворения на дуэли. Это широко распространенное мнение о том, что воспринимаемое оскорбление требует жестокого (пусть и ритуализированного) ответа, сделало поражение в Первой мировой войне и порабощение, подразумеваемое демилитаризацией, остро болезненными. Фрайкорпы, частные крайне правые военизированные формирования, появившиеся после поражения в 1918 г., стали олицетворением этой тенденции, которую нацисты затем расширили и расифицировали. В этих условиях сдерживание , прививавшееся веками, быстро распалось, продемонстрировав тревожную "уязвимость цивилизации".
