Владимир Ажажа - Дорогами подводных открытий
Мы шли точно на юг, оставляя Исландию на западе. Этот район расположен у Полярного круга, но море у исландских берегов не замерзает даже зимой. Причина тому — теплые течения Гольфстрим и Ирмингерово, окружающие остров. Только в редкие годы холодное Восточно-Гренландское течение приносит к северным и восточным берегам Исландии плавучие льды из Северного Ледовитого океана.
В разные стороны от подводной лодки равномерными порциями уходят сгустки ультразвуковых колебаний и передаются от одной частицы воды к другой на тысячи метров. Не встречая во время своего стремительного бега никаких преград, израсходовав в пути свою энергию, они затухают. Напрасно, сросшись с наушниками, напрягает слух акустик — эхо от сигнала, посланного гидролокатором, не возвращается. Непрерывно стрекочет эхолот. Но и его волны-разведчики безответно пропадают в пучине. Рыбы нет.
Ночью спать было невозможно. Качка нарастала, становилась все беспорядочнее, и «спящий» то и дело вынужден был хвататься за койку, чтобы не вывалиться.
К утру волнение усилилось. Сила ветра достигла 12 баллов — шторм властвовал над Северной Атлантикой. Несколько раз вздыбленные волны с такой силой ударяли в лодку, что стальной корпус, содрогаясь, отвечал им каким-то стоном. Гидролокатор и эхолот выключили: даже если рыбное скопление рядом, получить от него эхо в такую погоду все равно невозможно. Остается единственная надежда — эфир. Может быть, из радиоразговоров рыболовных судов мы составим представление, в каком месте обнаруживалась сельдь до шторма. Однако в подслушанных разговорах было одно и то же: все ругали шторм, сетовали на судьбу и мечтали о нормальных, земных вещах. Но где рыба, никто не знал. А она, судя по гидрологическим данным, должна быть где-то здесь.
Разочарованный возвращаюсь из радиорубки в первый отсек. Усаживаюсь на жестяную банку из-под сухарей и сохраняю равновесие, держась за трубопровод системы гидравлики. Отсек сильно и равномерно наклоняет из стороны в сторону. Такой аттракцион никому не доставляет удовольствия. Вглядываюсь в изнуренные качкой, обросшие лица товарищей, и в душу вкрадывается тревога. Ведь мы вышли из порта уже неделю назад, и у нас на работу и на обратный переход остается около трех недель. Неужели неудача? Неужели проплаваем безрезультатно? Столько надежд, усилий, финансовых затрат — и все напрасно? С содроганием вспоминаю, что перед отъездом из Москвы нас «утешили»: даже если и не удастся увидеть рыбу, не отчаивайтесь — это будет убедительным доказательством того, что подводная лодка для исследовательских целей непригодна… Неужели мы сейчас присутствуем на похоронах идеи?
Незаметно подошел командир подлодки Шаповалов. Он предложил погрузиться, и, конечно, был прав. После трудного перехода, нескольких дней болтанки нужно было дать людям прийти в себя, побыть в спокойной обстановке.
Команда отдана. Лодка клюнула носом вниз. Подошедший техник Китаев включил эхолоты. Отсек наполнился равномерным стрекотом, словно работали десятки швейных машин. Минута, другая — и палуба, только что ходуном ходившая под ногами, начинает выравниваться, плавно покачиваясь. Разом прекращаются забортный вой ветра и удары волн о корпус.
Стрелка кренометра теперь лишь изредка вздрагивает, поднимаясь до деления всего пять градусов. Неукротимые волны ощутимы лишь верхним эхолотом, пускающим ультразвуковой луч вверх, к поверхности моря: на его розовой ленте поползла размашистая волнистая линия — отражение дыбящейся поверхности океана. Включены забортные светильники. В иллюминаторах появился желтовато-зеленый свет. Лодка погружается все ниже.
И, наверное, так же, как в далекие времена, когда в обстановке томительного многодневного ожидания с наблюдательного пункта на мачте каравеллы Колумба внезапно донесся спасительный крик «Земля!», в первом отсеке «Северянки» вдруг прозвучал громовой возглас Василия Китаева: «Рыба!». Это самописец нижнего эхолота вычертил на ленте расплывчатое коричневое пятно, отдаленно напоминающее небольшую ночную бабочку. — Еще! Еще!
Все сгрудились у эхолота и пожирают глазами ленту, сплошь запятнанную «бабочками». «Северянка» уже на той же глубине, что и рыба. Холодный пот выступил у меня на лбу. Сейчас или никогда. Скорее к иллюминаторам. Там уже ихтиологи.
Радаков впился в иллюминатор правого борта. Соловьев, накрывшись с головой меховой курткой, чтобы не мешал внутренний свет, прирос к левому иллюминатору. Я замер у верхнего и вглядываюсь в слой воды над лодкой.
На бесконечном зеленом фоне то и дело вспыхивают в лучах светильников и проносятся к корме золотистые точки. Беспомощно ткнулся в стекло увлекаемый течением крошечный малек с радужным брюшком. Отскочила, ударившись о борт, и засветилась голубоватым сиянием прозрачная медуза. Серебристым лунным серпом блеснула какая-то рыба. Да ведь это селедка! Наконец-то мы встретились с ней «лицом к лицу». С трудом перевожу дух.
— Справа пятьдесят — эхо! — бодро сообщают из центрального поста. Это дежурный акустик наконец услышал первый сигнал гидролокатора, отразившийся от подводного препятствия. Немедленно поворачиваем в сторону, указанную гидролокатором, и… врезаемся в скопление сельди. Об этом говорят ленты эхолотов, да и мы сами видим ее в иллюминаторы.
Из состояния первичной радостной «невесомости» нас выводит запрос из центрального:
— Сообщите, как подтвердились показания гидролокатора.
По телефону отвечаю командиру, что видим сельдь, что работа наконец началась.
Перед нашими глазами выхватываемая лучами светильников из вечной ночи океанических глубин медленно проходит сельдь. Но что это? Рыба совершенно неподвижна, она как бы в оцепенении. И в разном положении! И спиной вверх, и, как капля, головой вниз, и по диагонали — десятки, сотни неподвижных сельдей. Странная какая-то рыба. Лодка вся в зареве прожекторов, а сельдь, как было до сего известно, боится света. Может быть, она неживая? Погибла в результате какой-то эпидемии или отравления или же просто-напросто отход промысла, то есть выброшена из сетей?
Первое очарование сменилось деловой озабоченностью. Гидролог С. Потайчук через спускной кран глубиномера берет пробу воды для химического анализа, а затем включает регистратор радиоактивных излучений. Загорелся рубиновый глаз термосолемера, и техник В. Фомин начал брать первые отсчеты. В. Китаев и Д. Радаков укрепляют возле иллюминаторов киноаппараты, гоняя ихтиолога Б. Соловьева от одного иллюминатора к другому. Я, раскрыв на коленях вахтенно-наблюдательный журнал, стараюсь сформулировать первые впечатления.
Проходит час, другой. Мы самым малым ходом продвигаемся среди парящих в холоде и мраке океанской глубины, не подающих признаков жизни скоплений атлантической сельди. Рыба крупная, жирная и с виду не имеющая никаких дефектов, но совершенно неподвижная. Всегда предполагали, что сельдь в это время года (декабрь — январь) наиболее пассивна. Но сейчас мы столкнулись с ярко выраженной, по крайней мере внешне, безжизненностью. Случайность? Пока неизвестно.
Идет непрерывное наблюдение. Научная группа еще во время перехода была разбита на две смены по три человека в каждой. Первая смена — это Радаков, Потайчук, Китаев.
Вторая смена — Соловьев, Фомин и я. Сейчас это расписание начало действовать. Двое сидят у иллюминаторов и обо всем увиденном сообщают третьему, сидящему возле эхолотов; обязанности третьего многообразны — вести вахтенный журнал, делать пометки на лентах эхолотов, брать пробы воды через забортный кран, измерять температуру, соленость, освещенность и радиоактивность воды, а также через вахтенного по отсеку поддерживать связь с командным пунктом лодки. Этим третьим по очереди становятся и первый, и второй. Иначе нельзя — за 20–30 минут безотрывного наблюдения в иллюминатор от большого напряжения устают глаза.
Сейчас, в ночь с 5 на 6 января 1959 года, «Северянка» медленно пробиралась на глубине 80 метров среди сельди. Оба без устали стрекочущих эхолота (верхний и нижний) показывали, что слой, в котором она заключена, начинался на глубине 60 метров и заканчивался на 120 метрах, но больше всего рыбы было на глубине 80 метров. Сравнение увиденного в иллюминатор с эхограммой позволило уверенно заключить, что каждый коричневый полумесяц на ленте — запись отдельного экземпляра сельди.
Подсчет рыбы, наблюдаемой через иллюминаторы и по записям эхолотов, нарисовал картину, которая оказалась для нас неожиданной — на 17–18 тысяч кубометров воды приходилась только одна сельдь. Жидковато! В то время как по первому взгляду на ленту эхолота создавалось впечатление, что записано густое скопление рыбы. Всю сельдь мы «оприходовали» в журнале: какой процент прямо, сколько хвостом вверх, сколько по диагонали и т. д.
Около семи утра В. Фомин заметил, как одна из «висевших» головой вниз рыб зашевелилась и какими-то робкими рывками пошла вглубь.
