Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
При этом турки никак не могли примериться к регулярному лагерю. Ткнулись сначала в ретрашемент — не туда. С прежней торжественностью пошли всей ватагой вдоль длинной стены из дерна, окружавшей Главную квартиру. Не обрели входа и стали, вздыхая, но сохраняя серьезные непроницаемые лица, спускаться в земляной ров — видимо, считали, что гяуры придумали для них новое унижение.
Не выдержав, государь послал своего генерал-адъютанта навстречу. Минут через десять шубы и шапки добрались до центра лагеря и стали озираться, ища самый яркий цветной шатер. Им и в голову не приходило, что белый царь примет их в походной палатке, разве что побольше размером.
Его величество соблаговолил выйти. Надо же было обозначить свое присутствие. Турки, против ожидания, не попадали ниц. Такое им позволялось только в отношении своего монарха. С остальными предписывалось вести себя дерзко. То есть стоять столбом. Кроме того, на Востоке считается неприличным смотреть в глаза — это вызов. Николаю Павловичу сие не полюбилось, и он, ни слова не сказав, удалился в палатку.
Там император некоторое время метался от матерчатой стены к стене, мучаясь гамлетовскими вопросами. Может, выйти? Но состоявшие при государе генералы удержали: на Востоке любезность и вежливость принимаются за слабость. Сами переговоры — обманка.
Чтобы не лишать его величества удовольствия лично удостовериться в коварных планах противника, Воронцов вышел на улицу и задал через парламентеров традиционный вопрос: согласен ли достопочтенный Изет-Михмет-паша покинуть крепость на условиях почетной сдачи, то есть с оружием?
Турки запросили несколько дней для размышления, что и требовалось доказать. В ответ на их наглость государь приказал подводить порох под стены.
Когда три пролома в укреплениях Варны были сделаны, сто пятьдесят человек Гвардейского экипажа и триста пятьдесят егерей пошли в город. Прорвались ночью, почти без боя. Учинили на улицах переполох. Турки переоценили отряд, думали, что начался настоящий штурм. Но потом опомнились, стали стрелять с крыш. По команде, поданной от Воронцова из-за стен, русские отступили.
Участники вылазки принесли радостные, злые вести — почти все дома разрушены, улицы завалены мертвечиной, запах такой, что с непривычки с ног валит. Колодцы забиты нечистотами. Оставалось подставить руки и ждать падения яблока.
На следующий день в лагерь явились парламентеры, а за ними в чалме-арбузе очень грустный Юсуф-паша, верховный визирь и командир албанских всадников. Вот эти переговоры были настоящими.
Воронцов предупредил, что почетные условия ныне невозможны, поскольку русская сторона их уже предлагала, а османы отказались и повторение с нашей стороны будет бесчестием. Император согласился с этим мнением. Юсуф-паше предоставили место для шатра, и тут же в лагерь привалило огромное количество турок под видом охраны визиря — у них-де так принято. Грязные, загорелые, с жадными глазами. Только бы не занесли болезней.
Но хуже их были приехавшие из Одессы на особом корвете дипломаты. Они спустились на берег, и Главная квартира стала совсем пестрой от чужих мундиров, перьев и лент.
Утром государь не узнал лагерь. Повсюду были разбиты либо турецкие шатры — полосатая тканая тряпка на нескольких палках, — либо сновали длинноногие и весьма ушлые личности в очках — а очкастых его величество не любил, подозревая в либерализме. Отчасти он был прав, разномастная братия занималась тем, что во славу вожделенного "равновесия" советовала Юсуф-паше, что просить у русских. Неожиданно для Воронцова молодой царь повел себя умно и зрело: отвлек советчиков на себя. Англичане и австрийцы предлагали сотни способов разрешения конфликта. Их проекты не отвергались, а, напротив, принимались на рассмотрение. И так до бесконечности.
Государь размашистым шагом ходил по невообразимому табору. Минутами вокруг не было ни одного русского. Случалось даже — только турки. Абсолютная уверенность императора в том, что с ним ничего не случится, уже сердила Бенкендорфа. Он хмыкал, втряхивал саблю в ножны и ни на шаг не отставал. Но от этого опасность не исчезала. Если захотят, зарубят обоих.
Для охраны оставались только пикет пехоты и гвардейская рота, расположенные на откосах высокого холма, обнимавшего лагерь. Нервозность довела Бенкендорфа до того, что он подтянул к Главной квартире Бугский уланский полк. Гнедые лошади гарцевали за ретрашементом, что отчасти успокаивало генерала. Переговоры шли в виду 25-тысячной турецкой армии, которая стояла напротив Варны, не решаясь атаковать русских, но и не позволяя ни на секунду забыть о своем присутствии. Что вселяло в турок неуместную гордыню. Попробуй выстави условия, когда у побежденных такой резерв!
"ПРЕГЛУПАЯ ШУТКА"Бабка императора Екатерина II иностранным волонтерам отказывала. А посредников на переговорах не терпела. Но тогда вся Европа была отвлечена на войну Англии в колониях. А сейчас занимается только Россией. Император делал все от него зависящее. Однако зависело-то не все!
Из Петербурга же сведения шли своим чередом. Узнав об очередном несчастье с Пушкиным, государь приказал главнокомандующему столицы П.А. Толстому, бывшему "отцу-командиру" Бенкендорфа, чья карьера теперь делалась не без помощи Александра Христофоровича, снова спросить поэта: "от кого получил он" богохульные стихи. И добавить, что "открытие автора уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина".
"Открытие автора". Поэт попытался приписать стихи покойному поэту князю Дмитрию Горчакову. В начале сентября он писал Вяземскому: "Мне навязалась на голову преглупая шутка. До правительства дошла, наконец, Гаврилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность".
Писалось с явной надеждой на перлюстрацию. Прочтут и успокоятся: Горчаков умер. Но кто же в здравой памяти примет блестящие, легкие строки "Гаврилиады" за чье-то творение, кроме пушкинского?
Воистину еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье.
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье.
Разве стихи Пушкина требуют подписи? Здесь каждое слово — подпись.
Чиновники, хоть и не слишком разбирались в стилях, Пушкину все-таки не верили. А потому председатель Государственного совета почтенный В.П. Кочубей (кстати, несостоявшийся тесть Воронцова) напомнил Толстому, что после дела "Шенье" за Пушкиным установлен "секретный надзор". А кроме того, Пушкина обязали подпиской не выпускать впредь никаких сочинений без рассмотрения цензуры. То же подтвердил Толстому и Голенищев-Кутузов. Оставалось только призвать самого поэта и потребовать разъяснений.
Пушкин показал: "…ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия и кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное".
Там, на юге, шеф жандармов должен был понять, что Пушкина оскорбили. За ним шпионят, его мучают.
Между тем под Варной были иные шпионы. Без голубых мундиров. И расхаживали они открыто — поскольку считались дипломатическими представителями. Но за ними требовался глаз да глаз. Например, наблюдатель Великобритании полковник Джеймс Александер, прежде находившийся в персидской армии. Он имел официальный статус. Род неприкосновенности. Гулял по лагерю с альбомом в руках. Зарисовывал русскую форму! А как по мнению Бенкендорфа, так делал наброски укреплений. Слава Создателю, они временные и ничего не стоят.
Александеру в русском лагере даже нравилось. Его привычный глаз выхватывал сотни деталей. Солдатские палатки шьют в один слой. Дождь если начнется, будет просекать. Офицерские удобны и двухслойны. Дерновая обкладка высотой около фута предотвращает затекание воды внутрь. Ремни и портупеи вешают на дерновую же стенку, огибающую несколько палаток зараз. Если неприятель прорвется в лагерь, из-за этого укрепления удобно будет стрелять.
Рядовые спят по шесть человек. На соломе, в шинелях. Русские вообще не любят раздеваться на ночь. Что в остальной части империи объясняется холодным климатом — не очень-то приятно менять одежду на сквозняке. А здесь застарелой привычкой.
Полковника удивила полевая часовня на насыпном холме. Большой тент на шестах был увенчан тремя крестами. Рядом с ним сколоченная из бревен звонница. Внутри несколько образов и серебряные лампады. За ними алтарь, перед которым постоянно сменяются молящиеся. То солдаты, то офицеры со снятыми фуражками и на коленях. Непривычное зрелище. Русские религиозны и весьма привержены своей странноватой ветви христианства.
