Наиль Ахметшин - Врата Шамбалы
Третий сорт (тиб. «жие-ба») уступал первому, но тем не менее он был значительно лучше чая второго сорта. Делали его из листьев с небольшой примесью верхушек маленьких веточек, имевших темно-желтый цвет. Этот чай получил самое широкое распространение в Тибете, зачастую даже не только как напиток, но и как меновая единица, своеобразный суррогат денег. Местные жители при купле-продаже определяли цену того или иного товара в чайных кирпичиках. Жалованье рабочим и прислуге также выплачивали чаем.
Четвертый сорт, произведенный наполовину из листьев, наполовину из веточек чайного куста, смешанных вместе, редко использовался и как напиток, и как меновая единица. Чай низшего, пятого сорта делали почти исключительно из веточек, остававшихся при подрезке чайных кустов, к которым прибавляли, да и то не всегда, чайные листья в весьма ограниченном количестве. Поэтому тибетцы вполне справедливо называли его «шин-джа» (деревянный чай). Чай толкли в ступе и в размельченном виде употребляли для заварки. Иногда его использовали и в качестве денежного знака; он был значительно тяжелее кирпичного чая третьего сорта и в этом отношении имел перед ним некоторое преимущество.
Выпив не один десяток чашек тибетского чая разных сортов, должен честно признаться, что угощение на самом деле так себе, но ощущение сытости остается надолго. Европейцы относились и относятся к его вкусу по-разному. «В кирпичах попадаются иногда камешки, щепки бамбука и т. п. Кирпичный чай обыкновенно варят на воде и прибавляют сюда молока, масла, соли, иногда пшеничной муки. Настой золотника (1 золотник равен 4,26 г. — Н.А.) в полуфунте воды имеет густой красный цвет, неприятный вяжущий вкус с запахом гнилости, который происходит от самого свойства чая, а не от приготовления. На поверхности настоя всплывает какая-то жирная и нечистая пена, которая, по словам китайцев, происходит от клейких безвредных веществ, употребляемых для соединения чайных листьев в плотные плитки. Судя по свойствам этого чая и по уверению многих, он приготовляется из листьев старых, поврежденных и нечистых, которые бросаются при производстве чаев лучшего качества, и из веток чайного дерева. Все это кладется в форму, связывается клейким веществом, сжимается и сушится. По словам других, на делание кирпичного чая употребляются листья чайного дерева, растущего в низменных местах, где листья его не имеют того вкуса, который нужен для хороших чаев» (А.К. Корсак).
Л.A. Уоддел, участвовавший в военной операции англичан на «Крыше мира» в 1903–1904 гг., писал: «Тибетец целый день пьет чашки „масляного“ чая, в сущности представляющего собой суп или бульон. Чай этот делается с прогорклым маслом; в него бросаются катышки теста и прибавляется немного соли; этот декокт (отвар из лекарственных растений. — Н. А.) был неизменно отвратителен для всех нас, хотя, конечно, он очень полезен, потому что не только служит подкрепляющим горячим питьем на холоде, но и отвращает опасность от некипяченой воды в той стране, где так много болотистых пространств».
А вот Егор Федорович Тимковский (1790–1875 гг.) — русский дипломат и путешественник — отзывался о нем весьма положительно: «Я пивал кирпичный чай того и другого приготовления (с поджаренной на масле мукой и без нее. — Н.А.) и нашел оный довольно вкусным, по крайней мере весьма питательным: все зависит от искусства и опрятности повара». Видный исследователь Центральной Азии Петр Кузьмич Козлов (1863–1935 гг.) во время Монголо-Сычуаньской экспедиции (1907–1909 гг.), в ходе которой, к слову сказать, был найден погребенный песками древний город Хара-Хото, докладывал: «Кирпичный чай, приправленный солью, молоком и маслом, вначале кажется противным, но я уже достаточно привык к этому азиатскому напитку и с аппетитом поглощал чашку за чашкой…» (из письма в Главное управление Генерального штаба царской армии).
Специалисты единодушно отмечали, что снабжение тибетского населения кирпичным чаем порой позволяло Китаю полностью контролировать местный рынок. Востоковед Н.В. Кюнер, опубликовавший в начале XX в. капитальный труд «Описание Тибета» (в двух частях), утверждал: «Предпочтение, оказываемое тибетцами китайскому чаю, затрудняет индийскому чаю успешное соперничество с китайским, тем более что исключительная политика китайского правительства по отношению к чайной торговле в Тибете создала китайскому чаю монопольное право распространения на тибетском рынке и закрыло доступ в страну продукту индийских чайных плантаторов…
Благодаря огромному и постоянному спросу на чай, чайная торговля между Китаем и Тибетом находится в самом цветущем состоянии. Развитию ее способствует и применяемый в некоторых случаях принудительный способ сбыта этого продукта через посредство низших китайских чиновников и чинов китайского гарнизона на китайской окраине, которым содержание выдается взамен наличных денег чайными кирпичами… Правда, чайный кирпич в этих местностях имеет определенную ценность общеупотребительного менового посредника; тем не менее эта замена денег чаем является, несомненно, выгодной для заинтересованного в чайном производстве и чайной торговле китайского правительства…»
Чай быстро пришелся по вкусу кочевникам Тибета: ведь он оказывал благоприятное воздействие на процесс переваривания жирной мясомолочной пищи, составлявшей повседневный рацион местного населения. По мере того как потребление напитка все больше входило у тибетцев в привычку, они стали обменивать на него своих лошадей, в которых остро нуждался императорский Китай. В результате возник древний торговый путь, известный под названием «Чай в обмен на лошадей» (кит. Чама гудао).
При династии Южная Сун (1127–1279 гг.) ежегодно на чай обменивалось от 10 до 20 тыс. лошадей. В летописном своде «История Мин» (кит. «Мин ши») (XIV–XVII вв.) говорится: «Тибетцы любят кумыс, однако, не имея чая, они страдают так, что от этого могут заболеть. Поэтому со времени династий Тан и Сун обмен чая на лошадей использовался для подчинения цянов и жунов. В эпоху же Мин контроль над ними стал еще более строгим».
Имелся казенный чай, и имелся купеческий чай, и тот и другой доставлялись на границу для обмена на лошадей. В 1398 г., например, минский чиновник Ли Цзинлун пригнал в столицу (совр. Нанкин) из Тибета 13 518 лошадей.
Правители Китая с давних пор контролировали производство чая. Еще в 782 г. сановник Чжао Цзань предложил ввести 10-процентную пошлину на бамбук, дерево, чай и лак; так в Срединном государстве впервые появился налог на чай. В 835 г. другой высокопоставленный чиновник, Ван Я, представил императору доклад. Он ратовал за введение жесткой правительственной монополии на чай, в том числе за придание всем плантациям статуса государственных и ликвидацию частных хозяйств. Вскоре его назначили главой нового ведомства, которое должно было заняться реализацией этого проекта. Однако непопулярные меры решительно настроенных представителей власти вызвали резкое недовольство производителей и торговцев. Через несколько месяцев правительственную монополию отменили.
Государство облагало чаеводов налогом, который во многих районах страны взимался фиксированной частью урожая, и в результате получало много готовой продукции. С бесхозных чайных плантаций в казну взималось до 80 % урожая!
Торговля чаем обеспечивала стабильные поступления в казну и нередко использовалась в политических целях. Поэтому власти внимательно следили за ее состоянием и развитием, решительно боролись с любыми злоупотреблениями в этой сфере. В «Записях о делах, случившихся в период правления династии Мин» (кит. «Мин ши лу») (перевод Н.П. Свистуновой) сообщается о зяте императора Чжу Юаньчжана (Тайцзу), который в 1397 г. был приговорен к смертной казни за контрабанду чая.
«Императорский зять Оуян Лунь совершил преступление, заключавшееся в контрабандной торговле чаем, дело было раскрыто, и государь повелел ему умереть. Вначале император приказал разрешать тибетским купцам выменивать на лошадей чай, ежегодно собираемый в Цинь и Шу. Китай получал от этого чая очень большую выгоду. Впоследствии случалось, что многие купцы занимались контрабандной торговлей. Дело дошло до того, что варвары приобретали его по дешевке, а лошади подорожали. Тогда был издан приказ о введении строгого запрета на такую практику, в случае самовольного вывоза чая за границу действительно применялись суровые наказания. Оуян Лунь некогда послал своих домашних в Шэньси торговать чаем и вывозить его за границу. Опираясь на его могущество, те своевольничали и бесчинствовали, а крупные пограничные сановники боялись его могущества, покорно повиновались и не осмеливались возражать.
В 4-й луне, когда земледельцы возделывали землю, Оуян Лунь как раз находился в Шэньси и приказал провинциальному управлению послать бумагу нижестоящим органам, чтобы те обеспечили повозки для отправки чая в Хэчжоу. Среди домочадцев Оуян Луня был некий Чжоу Бао, который бесчинствовал особенно нагло. Всюду, куда он приходил, с применением силы требовал от местных властей по 50 повозок Прибыв в уезд Ланьсянь, он избил служащих из Хэцяо. Они не стерпели и доложили об этом императору.
