Питер Медавар - Наука о живом
Различия между экзосоматической и эндосоматической эволюциями. Если черты сходства между этими двумя формами эволюции кое в чем поучительны (но чаще всего только забавны), то различия между ними чрезвычайно важны.
1. В то время как обычная органическая эволюция осуществляется благодаря действию какого-то генетического механизма, экзосоматическая эволюция возможна лишь благодаря передаче информации от одного поколения к другому по негенетическим каналам. Абсолютно господствующее положение среди этих негенетических каналов занимает язык — несомненно, наиболее важный и исключительный дар из всех, какими только обладает человек*. Возможно, именно потому, что тонкостью, гибкостью и способностью передавать информацию язык превосходит генетический механизм, экзосоматическая эволюция и оказывается гораздо более быстродействующим и мощным фактором изменчивости (по крайней мере в человечески? популяциях), чем обычная органическая эволюция. Эта важнейшая роль языка как связующего звена между поколениями приводит к тому, что экзосоматическую эволюцию часто называют {64} культурной, или психосоциальной, эволюцией. Такие термины не столь удовлетворительны, как менее обязывающие экзосоматическая либо экзогенетическая эволюция — культурная эволюция легко может быть понята не как эволюция, в которой культура является одним из факторов, а как эволюция самой культуры.
2. Процесс экзосоматической эволюции носит ламаркистский характер: дети горцев вовсе не рождаются с одной ногой чуть длиннее, чем другая, как утверждал бы ламаркизм в своей ныне отброшенной форме, но, если родители обучают своих детей умению ходить по горам, сходный результат достигается экзогенетическим путем. Совершенно ясно, что для сохранения цивилизации необходима передача от поколения к поколению не только знаний и методов, но равным образом произведений искусства и других творений разума и духа, а также всей накопленной мудрости жизни.
3. Если взять коробку и разделить ее пополам перегородкой с единственным отверстием такой величины, что сквозь него может пройти одновременно только одна молекула, можно развлечения ради представить себе, как все молекулы. соберутся в одной ее половине; и мы тут же сообразим, что это не происходит повседневно только из-за чрезвычайно малой вероятности подобного явления. В таком же духе можно взвесить и идею об обратимости обычной эндосоматической эволюции. Для этого нам требуется только поменять на обратные все знаки при действовавших до сих пор силах отбора и повернуть вспять или аннулировать все мутации и рекомбинации генов, которые как раз и создали наиболее подходящую кандидатуру для обратных эволюционных изменений. Разумеется, подобное совпадение обстоятельств тоже может считаться до смешного невероятным. Но вот экзосоматическая эволюция вполне может оказаться обратимой — для этого нужно только, чтобы произошел полный разрыв культурных связей между поколениями: не одно лишь сожжение книг, но исчезновение всего, что создано {65} человеком, в том числе проявлений всех культурных институтов человечества. Некоторые из наиболее отвратительных тираний, чьими жертвами оказывались люди в последние несколько десятилетий, сделали кое-какие шаги в этом направлении. Следует заметить, что самое чудовищное зло, причиняемое геноцидом, заключается не только в разрушении различных культурных традиций, но и в уничтожении того, что никогда уже не сможет быть восстановлено, — различных генетических наборов. Можно ли не порадоваться силе и устойчивости человеческого духа, успешно перенесшего в текущем столетии ужасающие удары двух мировых войн? Связи между поколениями, устанавливаемые родительскими заботами и воспитанием, без сомнения, неимоверно крепки. Но обратимость экзосоматической эволюции показывает, что возможность возврата к полному варварству нельзя отбросить просто как плод болезненного воображения, хотя обе ведущие политические партии в нашей стране и пугают нас тем, что подобная судьба окажется неизбежной, если мы будем голосовать за соперничающую партию*.
Попперовский «третий мир». Попперовский «третий мир», описанный им в книге «Объективное знание (эволюционный подход)»**, — это удобное обозначение того, что передается от поколения к поколению в процессе экзосоматического наследования, или психосоциальной эволюции. Его «третий мир» включает все, так сказать, овеществленные гипотезы, экспериментальной проверкой которых служит их техническая реализация***.
Экзосоматическая эволюция являет собой великое эволюционное нововведение человечества — этому процессу мы обязаны и нашим биологическим превосходством, и нашими надеждами на будущий прогресс.
Глава 7 Евгеника
Евгеника — это социальная ветвь генетики. Сам термин был придуман английским психологом и антропологом Фрэнсисом Гальтоном (1822–1911), который объяснил его следующим образом:
Евгеника — это наука, которая изучает все влияния, улучшающие наследственные качества той или иной расы, а также то, что развивает их к наибольшей ее выгоде.
Человеку свойственны жалость и другие добрые чувства; он, кроме того, обладает способностью предупреждать многие виды страданий. Я полагаю, что вполне в его возможностях заменить естественный отбор иным процессом, более милосердным и не менее эффективным. Именно такова цель евгеники.
Подобные утверждения выглядят достойными, гуманными и разумными, но при более внимательном изучении писаний Гальтона в них обнаруживается весьма зловещая черта: он высокомерно издевается над попытками самоусовершенствования, предпринимаемыми людьми, якобы генетически лишенными способности руководить, и, выдвигая идею, будто человечеству следует продолжать себя только через тех своих членов, которые наиболее одарены от природы (в противоположность воспитанию), без обиняков заявляет, что если менее одаренные будут настаивать на продолжении своего рода, то они злоупотребят правом на мягкое обращение с ними.
Такие высказывания читать очень неприятно, и именно из-за них возникло отрицательное отношение к евгенике. Подобная евгеника, безоговорочно настаивающая на том, что именно сумма генов определяет, {67} чем является и чем не является каждый данный человек, имеет отчетливо политический подтекст, поскольку философская формула твердолобых консерваторов гласит, что только кровь полностью определяет способности человека, его судьбу и достоинства; аналогично этому политический характер имеет и утверждение — если все люди рождаются одинаковыми, каждый человек становится тем, что может из него сделать воспитание и среда*.
Поскольку оба эти взгляда с чисто биологической точки зрения неверны, вполне естественно, что, вступая в обсуждение евгеники, биологи ходят на цыпочках.
И это очень жаль, так как многие реальные генетические опасности остаются нераспознанными только потому, что биологи стараются не высказывать своего мнения о нынешнем положении вещей в евгенике. А между тем три вопроса в ней особенно важны и безотлагательно требуют хотя бы приблизительных ответов:
1. Обязательно ли прогресс медицины и развитие общественного здравоохранения ведут к ухудшению генов?
2. Можно ли что-либо сделать для уменьшения тяжести течения или угрозы наследственных заболеваний?
3. Возможно ли улучшить генофонд человечества с помощью методов, морально приемлемых в рамках такого общества, в котором человеческому разнообразию позволяется расцветать самым пышным цветом, а разногласия и споры не только не подавляются, но считаются движущими силами социального прогресса?
Ответом на третий вопрос, в котором заключается программа так называемой позитивной евгеники, будет совершенно категорическое НЕТ: подобный проект ни генетически, ни политически не выполним*. Поэтому больше мы его рассматривать не будем.
Первый вопрос политически и экономически {68} наиболее важен для любой страны, в которой имеется государственная служба здравоохранения, т. е. в которой расходы по здравоохранению раскладываются на все население, включая и здоровых.
Ответ на него зависит от того, существует или нет генетический элемент в предрасположенности к болезни и в способности поддаваться лечению. Известно, что в ряде болезней такой элемент присутствует, и ни об одной нельзя с уверенностью сказать, что такого элемента в ней нет, а потому можно считать, что первый вопрос приложим ко всем болезням. И ответ на него связан с серьезными экономическими проблемами. Совершенно ясно, что сохранение относительно неприспособленных генотипов создаст тенденцию к увеличению или, во всяком случае, к сохранению их доли в популяции. Так, если больные диабетом будут благодаря медицинской помощи оставаться в живых и даже более или менее приближаться по состоянию здоровья к норме (как это и должно быть), то те элементы их набора генов, которые, возможно, способствовали заболеванию, будут распространяться в популяции все шире.
