Уильям Стирнс Дэвис - История Франции. С древнейших времен до Версальского договора
С 1885 г. Третья республика вела в Индокитае в основном ту же политику, что в Алжире и Тунисе, и вела ее с таким же успехом. Сайгон и Ханой теперь – процветающие города. В Индокитае проложены железные дороги, разрабатываются месторождения каменного угля, строятся фабрики. Объем его торговли увеличился так быстро, что в 1907 г. был равен более чем 550 миллионов франков (110 миллионов долларов).
То, что было рассказано на предыдущих страницах, можно назвать лишь сокращенным обзором скупой летописи этих выдающихся событий. Если бы деяния французов были описаны полностью, читатель увидел бы, что исследователи и завоеватели Третьей республики были достойными потомками Шамплена, Ла Саля, Монкальма и других французов, которые в более раннюю эпоху так доблестно боролись и были так близки к тому, чтобы сделать Новую Францию, а не Новую Англию господствующим государством Западного полушария. Правда, новые африканские и азиатские владения, завоеванные для Франции под трехцветным знаменем, имеют (кроме Алжира) мало земель, пригодных для заселения белыми людьми. Но они, несомненно, дают Франции богатства тропиков и этим в значительной мере возмещают тот ущерб, который она понесла, утратив власть над Индостаном, почти приобретенную легкомысленным правительством Людовика XV в дни Дюплеи.
Глава 26. Франция снова стала собой
Дружба Франции и Англии. Война между Францией и Германией. Тревожные признаки и предзнаменования. Дух Франции. Оборона Вердена. Немцы отражают атаки Нивеля. Военная программа Клемансо. Фош назначен командующим войсками союзников. Клемансо бросает вызов. Германия капитулирует. Гордый дух французского народа
Снова, в последний раз в этом кратком обзоре того, что произошло за 2 тысячи лет, автор должен напомнить, что мы имеем дело с историей не всей Европы, а только Франции.
До начала ХХ в. отношения Третьей республики с ее соседями были в общем и целом по-прежнему очень мирными. Французские государственные деятели очень ясно осознавали, какие препятствия стоят перед ними, и очень хорошо понимали, какими ужасными были бы последствия, если бы они спровоцировали неудачную войну. Поэтому они не осмеливались вести внутреннюю политику, которая бы поссорила их с Англией, давним «естественным врагом» их страны, или с Германией, на которую французы теперь перенесли прежнюю неприязнь к Англии. С первым из этих государств у Франции, конечно, были серьезные разногласия по поводу Египта, и рана, вызванная утратой Эльзаса – Лотарингии, тоже еще не зажила. Было много хвастливого пустословия в парижской прессе, но ни один умный иностранец во времена популярности Буланже не мог обвинить Францию в том, что она угрожает спокойствию мира. Союз, заключенный между Францией и Россией в 1893 г., служил защитой против грубых актов агрессии (исключением были разве что дни популярности «по расчету» двух очень непохожих государств!), но император отлично понимал, что этот договор был лишь оборонительным. Он не позволял французам затеять ссору с Германией, чтобы вернуть утраченные провинции. А потому в 1904–1905 гг., когда Россия воевала с Японией, Франция честно соблюдала нейтралитет, хотя и оказала московскому царю всю моральную и материальную помощь, которую допускало международное законодательство. Как раз в те дни, когда затухали отголоски «дела Дрейфуса», а сведение счетов между радикалами и клерикалами приближалось к неизбежной развязке, холодный ветер из-за Рейна снова понес на Францию грозовые облака, и французы стали с тревогой думать о защите своей страны.
Разумеется, история заговора пангерманцев, поставивших себе цель завоевать мир и создать новую, более великую Римскую империю, должна быть темой других книг. Но конечно, теперь совершенно ясно, что процветание, и даже само существование Франции было преградой на пути этой политики, достойной времен Тиглатпаласара или Ксеркса. Нельзя сказать, что пангерманцы считали «выродившихся французов» действительно достойными их врагами. Для них Франция была государством, которое раньше, правда, было могущественным, но быстро катилось вниз, к полному упадку и беспомощности, – новой Испанией, более крупной Голландией[322]. Россия, Англия и Америка были государствами, с которыми надо было вести себя осторожно, пока не появилась новая Тевтонская империя. Но на Францию должен был обрушиться первый удар огромной германской военной машины. Империю Гогенцоллернов оскорбляло то, что ее дряхлая соседка создавала себе большую империю в Африке, а немецкие владения там были меньше, стоили дорого и не обещали большой выгоды. Была и другая важная причина для войны: Германия желала получить (путем прямого присоединения или навязанного договора, который сделал бы Францию вассалом Гогенцоллернов) основной контроль над французскими портами Ла-Манша (Кале, Булонью, Дюнкерком и т. д.). В желанный для Германии день войны эти города сыграли бы важнейшую роль при уничтожении военного флота Англии.
Что же касалось богатства Франции, то огромная контрибуция, обескровив и искалечив эту страну, избавила бы фатерланд (отечество) немцев от соперника в коммерции и спасла бы подданных Вильгельма II от оплаты военных расходов. Россия была слишком бедна, чтобы платить контрибуцию. Англию вряд ли удалось бы разгромить одним ударом.
Нужно было вытряхнуть последнее серебро из чулок французских крестьян, чтобы избавить прусского юнкера и вестфальского промышленника от неприятных военных налогов. И наконец, немцы с жадностью смотрели на железные рудники во Французской Лотарингии и на запасы угля во Французской Фландрии. Ни один план пангерманцев не обходился бы без завоевания Франции – разве что Франция смогла бы совершить невозможное, а именно отречься от своего прошлого, забыть о своих умерших героях и стать жалким орудием в руках честолюбивых немцев, сделаться покорной союзницей Германии, открыто помогать ей завоевывать Англию и Россию и этим немного продлить свое существование[323].
Так надвигалась гроза. До 1904 г. отношения между Францией и Британией были не слишком дружественными. В Париже сильно жалели о том, что в 80-х гг. ошибки французских кабинетов позволили англичанам прочно закрепиться в качестве единственных «защитников» Египта, хотя другая политика могла бы привести к тому, что Франция и Британия занимали бы его совместно. Были и другие разногласия по поводу многих границ между колониями по мере того, как два этих великих государства делили Африку между собой и захватывали ее. Но все эти вопросы можно быть легко решить, если обе спорящих стороны – разумные люди. А потому, несмотря на пустое хвастовство в газетах, с 1840 г.[324] ни разу не возникала непосредственная угроза войны между этими двумя давними соперницами. В 1904 г. действительно талантливый министр иностранных дел Франции Делькассе уладил все важные спорные вопросы в отношениях между Третьей республикой и Британской империей. Так родилось Тройственное согласие, или Антанта, по-французски Entente Cordiale («сердечное согласие») (третьей была Россия. – Пер.). Этот блок возник из общности интересов по многим вопросам, но в первую очередь был порожден усиливавшимся страхом перед Вильгельмом II.
В 1905 г. Германия в первый раз показала свои когти. Франция заявляла о своем исключительном праве на Марокко, кайзер заставил Францию передать вопрос об этой стране на рассмотрение Европейской конференции.
Делькассе подал в отставку с поста министра иностранных дел из-за того, что Германия фактически угрожала, что Франции придется пострадать, если он останется на этом посту. Конференция состоялась в 1906 г. в испанском городе Альхесирас, но принесла мало удовлетворения тевтонам. Значительная часть французских требований по поводу Марокко была подтверждена. В 1911 г. после незначительных событий, ставших причиной разногласий, произошел знаменитый когда-то «агадирский инцидент»: немецкий военный корабль был послан в марокканский порт Агадир, видимо, чтобы начать официальную ссору. Однако мир не был нарушен: было очевидно, что Англия поддержит Францию и немцы еще не закончили подготовку к войне.
После этого внимание международного сообщества переключилось на Балканы: стало в достаточной степени ясно, что следующий дипломатический удар пангерманцы, вероятно, нанесут именно там. Но ни один умный француз не предполагал, что туда же будет направлен и первый военный удар. Немцы не могли полностью хранить в тайне свой план мобилизации, по которому первый смертоносный удар их войска должны были направить не на восток, против России, а на запад. Бернхарди, апостол пангерманизма, откровенно писал в своей знаменитой книге: «Мы должны свести счеты с Францией [курсив его], если хотим, чтобы у нас были развязаны руки в международной политике… Франция должна быть разгромлена так, чтобы больше она никогда не могла встать на нашем пути»[325]. Конфиденциальные сообщения компетентных французских дипломатов в 1912 и 1913 гг. не оставляли парижским властям ни малейшего сомнения в том, что затевала Германия, как бы остальной мир ни сомневался в том, что «цивилизованные» люди ХХ в. способны сознательно разжигать огромную войну. Итак, с 1911 по 1914 г. Франция ждала, и ожидание становилось все более тревожным.
