Юрген Торвальд - Империя хирургов
Два дня спустя Зауербрух явился к Микуличу с докладом, согласно его же требованиям, коротким и лаконичным, в котором сообщил, что разработал метод, позволяющий избежать открытого пневмоторакса при вскрытии грудной клетки. Микулич взглянул на своего сверхштатного ассистента с нескрываемым недоверием.
Не говоря больше ни слова, в обычной спешке он направился с Зауербрухом в Фармакологический институт.
Микулич позже рассказал мне о событиях того утра, но удовольствовался лишь тем, что констатировал: посредством множества, по сути, невероятных экспериментов Зауербрух убедил его, и с того самого момента он намеревался все средства его клиники направить на то, чтобы идея Зауербруха получила более широкое практическое применение. Когда через много лет Зауербрух приехал в Америку, в клинику Майо в Рочестере, откуда Микулич написал ему первое письмо, чтобы продемонстрировать работу своей камеры, он рассказывал уже совсем другую историю. Эта страна была драматична, ярка, сильна и самоуверенна, как он сам. Тогда Зауербрух поведал о судьбоносных в его жизни часах именно в тех словах, которые последуют ниже, и мы никак не можем их переиначить.
По свидетельству Зауербруха, когда Микулич вошел в подвал Фармакологического института, его уже ждали оба работника лаборатории. Камера, в ее усовершенствованном виде, стояла на импровизированном операционном столе. Все было готово к эксперименту.
Зауербрух подал знак своим помощникам, пока Микулич недоверчиво изучал взглядом стеклянный барабан. На этот раз помощники внесли не собаку, а кролика. Ему дали хлороформ и поместили внутрь барабана. На шее и груди были зафиксированы воздухонепроницаемые резиновые жгуты. Зауербрух просунул руки и инструменты в барабан. На его предплечьях были затянуты резиновые кольца. Все действия были четки и выверены. Микулич молчал и только наблюдал. Но он заметно насторожился.
Один из помощников взял в рот трубку и стал втягивать через нее воздух. Давление в барабане упало до необходимой отметки. Зауербрух сделал надрез на груди кролика, рассек грудную мускулатуру и плевру между двумя ребрами – и в ту же секунду услышал знакомое тихое шипение. Он затаил дыхание.
Это был тот же звук, который возвестил о смерти первой подопытной собаки. Новый барабан был значительно лучше. Но легкое кролика спалось. Средостение поколебали еще два удара сердца. Животное умерло. Все равно, в чем могла быть ошибка, в чем причина. Эксперимент не удался.
На секунду повисла ужасающая тишина. Зауербрух стоял, сутулый, с руками, закованными в барабан. Ему не нужно было видеть лицо Микулича, чтобы догадаться, что оно выражало. Вскоре послышался голос профессора. В Рочестере он рассказывал, что услышал тогда слово «мошенник», а после еще – «преступник» и «преступное легкомыслие». В любом случае, Микулич запретил всякие дальнейшие исследования. Он отменил свое научное поручение и выгнал Зауербруха из своей клиники.
Оскорбленное чувство собственного достоинства и склонность к неконтролируемым проявлениям эмоций в тот момент разрывали Зауербруха. Упрямое желание быть правым, негодование из-за жестокой случайности и проклятия Микулича лишили его способности здраво мыслить.
Но так или иначе, в тот декабрьский день он и дрожащие, бледные работники лаборатории остались наедине со стеклянным барабаном и клетками. Микулич стремительно вышел. Зауербрух поступил наихудшим образом. Он не только провалил эксперимент, но и ничего не сказал в свое оправдание, хотя располагал достаточным количеством фактов. Более того, он разговаривал с Микуличем на повышенных тонах.
Маленькая дорожная сумка, в которой уместились все вещи Зауербруха, была перенесена из клиники в съемную комнату. Стоил ли ему еще раз попытать судьбу в роли сельского врача? Невозможно, это был бы конец! Он не утратил своей амбициозности. Он должен был доказать справедливость своего метода, убедить в своей правоте если не Микулича, то любого другого авторитетного хирурга, который смог бы щедро финансировать его исследования. И тогда на помощь ему пришел случай.
У Микулича не только не было друзей в Бреслау – у него были враги. У него были завистники и злопыхатели, но были и добродушные весельчаки, высмеивавшие его своеобразные черты. Коллеги шутили над его торопливостью и непунктальностью, но при этом признавали его авторитет. Упомянутая случайность столкнула Зауербруха с одним из последних. Он слышал историю Зауербруха и позволил ему – не из научного интереса, а чтобы разыграть Микулича – экспериментировать в собственном доме.
Зауербрух соорудил третий вакуумный барабан. Он доставал кроликов, он оперировал, и все эксперименты удавались, хотя у него не было ассистентов. Он разработал отверстия в форме воронки, которыми мог пользоваться без посторонней помощи. Он сам отсасывал воздух. Никаких происшествий не случалось. Кролики, раны которых он зашивал внутри барабана, оправлялись и весело резвились вокруг. Зауербрух вынашивал план о создании большей барокамеры. Он хотел построить аппарат объемом в несколько кубических метров, в котором могли бы поместиться животное и он сам. Только голова подопытного животного должна была находиться снаружи. Но такой цилиндр стоил денег. К тому же, он должен был быть оснащен герметичной стенкой. Далее невозможно было поддерживать низкое давление простым отсасыванием воздуха. Для этого Зауербрух нуждался в насосе и ответственном за него помощнике. Ему нужен был клапан, который регулировал бы воздушные потоки. Ему нужно было множество вещей, на которые никак не хватило бы его средств.
И уже во второй раз ему посчастливилось. Зауербрух встретил одного из ассистентов клиники Микулича, с которым у него установились относительно близкие отношения еще до его отстранения от работы. Это был доктор Анщутц, который был обручен со старшей дочерью Микулича и женился на ней в марте 1905 года. Анщутц поинтересовался самочувствием Зауербруха, и тот, преодолевая упрямство и гордость, рассказал ему обо всем.
Анщутц проследовал в его лабораторию. Зауербрух при нем провел операцию на грудной клетке кролика. Сначала он с недоверием наблюдал за действиями бывшего коллеги, но вскоре понял, каково значение вершившегося на его глазах. По окончании демонстрации он взял с Зауербруха обещание извиниться перед Микуличем за свой «выпад», если ему, Анщутцу, удастся умело воспользоваться своими родственными связями, убедить Микулича в поспешности его выводов и склонить к посещению подвальной лаборатории Зауербруха.
В тот же день случилось то, что виделось невозможным. От Микулича пришло уведомление о его визите. Во второй половине дня Микулич появился в подвале Зауербруха. Он был отстранен, холоден и снисходителен.
Никто не промолвил и слова. Микулич молча наблюдал за приготовлениями Зауербруха. На этот раз ему помогал Анщутц. Зауербрух оперировал кролика. Он вскрыл грудную полость, и из раны показалось целое легкое. Животное продолжало дышать. Пневмоторакс не наступил. Совершенно спокойно Зауербрух зашил рану и открыл барабан – кролик очнулся после наркоза, он был жив.
Наконец Микулич заговорил, чтобы потребовать второго эксперимента. Результат был прежним. С этой самой секунды Микулич будто бы изменился.
То, что удалось Зауербруху в экспериментах над животными, могло быть осуществимо при операциях на человеке. Если увеличить размер камеры, если превратить этот смешной барабан в большое помещение, которое могло бы служить операционной…
Между старостью и молодостью, между ненадолго сошедшим с пьедестала Микуличем и сражавшимся за свое будущее Зауербрухом вдруг был перекинут мост, чего никогда не случалось в отношениях Микулича с любым другим из его ассистентов. Он сгладил воспоминания о минувших событиях, отодвинул вражду в прошлое.
Микулич подошел к барабану. Он потребовал у Зауербруха вернуться в клинику и пообещал предоставить ему все необходимые средства для усовершенствования камеры. Он хотел получить аппарат, пригодный для операций на людях.
В последующие дни Зауербрух, к удивлению прочих ассистентов, в том числе и сверхштатных, стал снова появляться в клинике. Молодой триумфатор, он ступил на лестницу, ведущую к вершине.
Но на торжества оставалось очень мало времени. На следующий же день он приступил к работе, несомненно, превосходившей по интенсивности все его предшествующие эксперименты.
Все началось со строительства барокамеры, которая изначально предназначалась только для экспериментов над животными, но также оставляла достаточно места для хирурга и одного ассистента. Она была 1,5 метра длиной, 1 метр шириной и 1,3 высотой. Она состояла из прочных досок, была побелена изнутри и герметично запаяна. Сверху ее накрывала огромная стеклянная пластина, чтобы за операцией можно было наблюдать и снаружи. Дверь герметично закрывалась за счет резиновых прокладок. С одной стороны находилось отверстие с резиновым кантом, герметично примыкавшим к шее подопытного животного, голова которого находилась вне камеры. Тело животного лежало на операционном столе внутри. По обеим сторонам стола стояли табуретки – одна для хирурга, вторая – для ассистента. Вакуумный насос и вентиль были предназначена для поддержания нужного давления.
