Антон Ноймайр - Музыка и медицина. На примере немецкой романтики
Все больше отдаляясь от Эрнестины, он обратил свои чувства к Кларе, которая с самого начала ревниво наблюдала за начинающейся любовью Роберта к ее подруге. Уже в апреле 1835 года, когда она вернулась после длительного концертного турне, он, казалось, неосознанно, в раздвоенных чувствах, искренне влюбился в нее. Позже он признался ей: «Ты уже не была ребенком. Ты говорила так понятно, и в твоих глазах я видел тайный блеск любви».
Уже летом 1834 года чахотка его друга Шунке приняла такой драматический характер, что Шуман срочно попросил помощи у своих друзей, супружеской пары Карла и Генриетты Фогт. Оба сразу инстинктивно угадали страх утраты Шумана, который охватил его при мысли потерять Шунке. Они взяли тяжело больного друга в свой дом, где за ним ухаживали лучше, чем у Шумана. Они настаивали на том, чтобы Шуман не оставлял Эрнестину. В этой амбивалентной ситуации его начали мучить мысли то об Эрнестине «с лицом мадонны и детской привязанностью ко мне», то об умирающем друге «с болью в глазах». В октябре 1834 года эта внутренняя раздвоенность, воспоминания о смерти Розалии и последовавшем вслед за этим нервном кризисе вынудили его сбежать в Цвикау, оставив умирающего Шунке в доме Фогтов. В своем дневнике он записал: «Прогрессирующая меланхолия» — и без сомнения, при мысли, что он оставил Шунке, пережил тяжелый нервный кризис. «Я — виртуоз по запоминанию несчастных случаев. Это злой дух, который идет навстречу счастью и издевается над ним. Это самомучение я довожу до прегрешения над самим собой», — писал он 7 ноября своей душевной подруге Генриетте Фогт и просил ее «ради Бога» не сообщать ему, когда умрет Шунке. Неделю спустя, 7 декабря 1834 года, Шунке умер.
Возвратившись в Лейпциг, Шуман безотлагательно принялся за работу в журнале, единственным собственником которого он стал, и удивительно, что этот «мечтатель», выполняя такую профессиональную нагрузку, смог завершить несколько значительных композиций. Воодушевленный названием родного города Эрнестины, Аш, он написал «Карнавал» ор. 9, нечто вроде музыкальной картинной галереи, в котором впервые появляются тени Флорестана в «Апассионате» и Эвсебия в мрачном «Адажио», как музыкальное выражение его двойственной натуры, те фигуры, на которые он намекал в «Бабочках». Но и «Симфоническими этюдами» ор. 13 мы обязаны его короткой связи с Эрнестиной или, более того, с бароном фон Фрикен. Написанная им тема флейты послужила основой для этого грандиозного вариационного произведения.
С приездом Феликса Мендельсона Бартольди 30 августа 1835 года в Лейпциг у Шумана появился соперник, так как не только он сам восхищался этим необыкновенным художником и человеком, но и Клара. Если до сих пор Роберт не определился в отношении своих чувств к Кларе, то ему вдруг стало ясно, как быстро она превратилась в очаровательную молодую женщину. В ноябре 1835 года он провел «прекрасные часы в ее объятиях», как сказано в его дневнике, они впервые поцеловались. Решающая встреча произошла месяцем позже в Цвикау на концерте, когда Клара и Роберт встретились с его матерью, и пожелание о помолвке, высказанное матерью, произвело на влюбленных неизгладимое впечатление. Однако за этим последовала 4-летняя борьба за Клару Вик.
БОРЬБА ЗА КЛАРУ ВИК
Справедливости ради надо сказать, что Фридрих Вик имел достаточно причин, чтобы противиться еще не до конца созревшим планам о женитьбе. Его дочери было только 16 лет, ей предстояла блестящая карьера пианистки-виртуоза, которая была достигнута ценой неимоверных трудностей и теперь могла быть разрушена ранним замужеством. Шуман ни из деятельности в качестве редактора журнала, ни из своей композиторской деятельности не мог извлечь достаточно средств, чтобы «создать настоящую семью». Наконец, депрессии Шумана и его спорадическая склонность к алкогольным эксцессам были для Вика поводом для размышлений. В том, что он все время посылал свою дочь в концертные турне, чтобы препятствовать её встречам с Шуманом, или запретил им писать друг другу, не было ничего необычного. Однако трудно понять его жестокие и нечестные действия. Он клеветал на Шумана своей дочери, принуждал её выдать его письма или угрожал лишить её наследства, Клара, которая любила отца и не хотела потерять его из-за любви к Роберту, вследствие этих насильственных действий отца стала очень нерешительной и относилась к Шуману зачастую пассивно и отчужденно. Так однажды она писала Роберту, используя аргументацию отца: «Одно я хочу тебе сказать, что не могу стать твоей, прежде чем не переменятся обстоятельства. Я не хочу иметь лошадей, бриллиантов, я буду счастлива, если ты будешь со мной, но я все же хочу иметь обеспеченную жизнь. Итак Роберт, подумай, сможешь ли ты дать мне обеспеченную жизнь». Понятно, что такие письма повергали Шумана в депрессию. К тому же во время насильственной разлуки с Кларой его постиг еще один тяжелый удар. 4 февраля умерла его мать. Со смертью матери кончилась любовь, к которой он был так привязан. Мать не ограничивалась одними советами, она оказывала ему также материальную помощь. Она была самым главным человеком в его жизни. Оба они находились друг с другом в обоюдной, хотя и не всегда бесконфликтной зависимости. Как мы читаем в одном из ее писем, она всегда поощряла его музыкальные наклонности в раннем детстве: «Я, которая так много и хорошо пела, и которую называли живой книгой арий, очень радовалась, когда ты пел „Прекрасная Минка, я должен уйти“ с таким прекрасным чувством и правильным тактом». Позже, напротив, она «преградила ему дорогу к искусству», как он говорил, из-за чего возникли значительные трения между ними. Они немного уменьшились только благодаря знакомству фрау Шуман с Кларой Вик, которую она сразу полюбила, побывав на ее дебюте в Цвикау в 1832 г.
Так же, как и после смерти брата Юлиуса и невестки Розалии, он снова не мог решиться поехать на похороны матери. Вместо этого он навестил Клару в Дрездене, чтобы высказать ей свою боль. Оставшаяся практически без матери после развода родителей, Клара выразила ему свое полное понимание и соболезнование. После погребения он поехал в Цвикау на оглашение завещания матери, откуда писал Кларе, что его «будущее теперь намного надежнее. Ты будешь делить со мной радости и горе. Мы судьбой предназначены друг другу». Эти слова Клара никогда не забывала. Таким пророчеством судьбы отмечены годы ее брака и долгие вдовьи годы. После смерти матери, окончательно и полностью одинокий Шуман связывал все свои мечты и чувства с Кларой. Тем более тяжкой была разлука с ней, к которой вынудил их ее отец, потребовав весной 1836 года прервать всякие отношения друг с другом. Сначала он впал в парализующую депрессию, был неспособен к работе. Но уже в конце апреля состояние его улучшилось, он сочинил три инструментальных композиции, в которых, как в письмах, выражал свои страдания. Он писал Кларе, что посвященная ей соната fis-Moll ор. II о «Флорестане и Эвсебий» символизирует «крик сердца». В этой сонате мысли быстро сменяют друг друга, поэтому она написана не в строгой форме. Напротив, менее инновационно и в почти строгой классической манере написана соната g-Moll ор. 22, хотя Клара ее особенно ценила. Однако самой значительной композицией этого времени была фантазия C-Dur ор. 17. Об этом шедевре, в котором различным образом соединены все аспекты свободной фантазии, он писал Кларе: «Фантазию ты можешь понять только тогда, когда перенесешься в то несчастливое лето 1836 года, когда я отказался от тебя. Первый пассаж — пожалуй самый страстный, который я когда-либо писал — глубокая тоска по тебе».
Между тем, из-за пассивности Шумана Клара вообразила себе, что Шуман оставил ее. По-видимому, чтобы отомстить ему, она завязала знакомство с его другом Карлом Банком, которое сначала поощрялось Виком, но в мае 1837 года было прекращено. Эти разочарования с обеих сторон создали возможность сближения. После того как с февраля 1836 года до августа 1837 любящие не обменялись ни единым словом, летом 1837 года между ними снова завязалась переписка. Как тяжело Шуман страдал от долгой разлуки, свидетельствует письмо от января 1837 года, где он писал ей: «Самое мрачное время, когда я совсем ничего не знал о тебе и хотел забыть насилие. Мы должно быть были чужими в это время. Я смирился. Но потом старая боль вновь ожила, я в отчаянии ломал себе руки и говорил часто, ночью Богу: „Только одного не допусти, чтобы я сошел с ума“. Один раз мне показалось, что я в газетах прочитал о твоей помолвке, тогда я упал на пол и громко закричал. Потом я хотел излечиться, насильно влюбиться в женщину, которая почти взяла меня в свои сети». Этой женщиной была, без сомнения, его прежняя подружка Кристель, так как в дневнике 1836 года есть запись: «Нашел Кристу, последствия в январе 1837 года». Но вот 13 августа 1837 года он рискнул в первый раз снова — хоть теперь и с обращением на «Вы» — уверить Клару в своей любви и просить ответа «да»: «Вы еще верны и уверены?. Я тысячу раз думал об этом, и все говорит мне — это должно случиться, если мы хотим и будем действовать. Напишите мне просто „да“. Захотите ли Вы передать письмо Вашему отцу в Ваш день рождения (13 сентября)?» Клара приняла его письмо сначала «холодно, серьезно и все-таки хорошо» и ответила ему: «У меня внутри все шепчет Вам „навеки“». И она ему устроила встречу с отцом. Тот остался непреклонен и показал свою жестокость, как мы читаем в письме Роберта Кларе от 18 сентября: «Беседа с Вашим отцом была ужасной. Эта холодность, эта злая воля, эти противоречия. Он придумал новый способ уничтожить, он вонзает нож в сердце вместе с ручкой. Бойтесь всего, он будет принуждать Вас силой, Хитростью он не может. Бойтесь всего!. Подумайте хорошенько, что делать. Я буду послушен как ребенок. Ах, как у меня в голове все смешалось. Мне хочется смеяться от смертельной боли. Такое состояние не может продолжаться долго, этого не выдержит моя натура. Утешь меня, Клара, пожалуйста, чтобы он меня не загнал в угол. Я измучен до предела».
